Страница 59 из 105
Сергей повесил голову на грудь, молчал.
— Я хочу тебе добра, сын, — настойчиво и мягко продолжала Зоя. — Это очень ответственный шаг — союз мужчины и женщины. Ты уже взрослый человек, много читал, видел. Я должна с тобой говорить откровенно, как женщина-врач и мать.
— Я ее люблю, мама.
Говоря эти слова, Сергей видел Светлану перед собой — ту, лесную, ласковую и покорную ему, чувственно-прекрасную и одновременно раздражающе чужую, сказавшую ему на прощание жесткое: забудь меня! Но для него эти слова совершенно ничего не значили, он понял их по-своему, они только придали ему силы. Да, Светлане стыдно перед ним, она не хочет обременять его своей дочкой, она виновата. Но что все это значит теперь, когда он познал ее как женщину, наговорил ей столько хороших, ласковых слов, и они, эти слова, были правдой, истиной, выразили его отношение к ней, несмотря ни на что! И как он теперь может отказаться от них? Он готов повторить их, говорить всегда, утром и вечером, днем и ночью, добиваться того, чтобы она, Светлана, могла их слышать, чтобы она всегда была рядом — его женщина, его любовь. Почему этого не хотят понять родители — умные, образованные люди? Разве они сами не были молодыми, разве они не помнят себя двадцатилетними? Ведь Светлана попала в беду, доверилась проходимцу, легкомысленному человеку, что ж теперь?! Он, Сергей, готов простить ее и простил, готов воспитывать ее маленькую чудную дочку, помогать Светлане во всем. Разве мало он пережил, ждал, думал о пей в армии, в госпитале?! Зачем же снова говорить об этом? Пусть Светлана успокоится, он поговорит с ней откровенно, по душам, убедит ее в искренности и надежности своих чувств…
— Сережа, я могу тебя понять… — начала было Зоя. Но сын мягко попросил ее:
— Мам, не надо об этом сейчас, ладно? Я потом тебе все скажу. Ты езжай, отдыхай…
Голос Сергея был взволнованным, заметно дрожал, в ласковых его больших глазах блеснула нежность.
«Бог ты мой, да он просто без ума от нее!» — с содроганием подумала Русанова, понимая, что действительно нужно сейчас прекратить этот серьезный разговор, отложить его на потом. Вот вернется она из отпуска, сама пойдет к Светлане, поговорит с ней, как женщина с женщиной. Скажет ей недвусмысленно и прямо: оставь нашего парня, милая. У тебя была возможность стать ему подругой жизни, ты же плюнула ему в душу. Зачем теперь будоражить прошлое, зачем бегать к нему на свидания, соблазнять?
«Я найду, что ей сказать, найду, — решительно размышляла Зоя, гремя в раковине посудой. — Пусть обижается на меня, ее право. Но ты не кошка, чтобы ластиться к каждому, должна была подумать о Сергее, если питала к нему хоть какие-нибудь чувства…»
Думая так, Зоя одновременно и корила себя за конечно же грубые мысли (она понимала, что Сергей может поступить по-своему, и ей придется с этим смириться), но все равно чувство оскорбленности не покидало ее, жалость к сыну умножала ее силы к сопротивлению, ярко зримая картина — Светлана входит в их дом с ребенком — пугала Русанову до холодного пота. Нет-нет, этому не бывать! Жизненный и профессиональный опыт подсказывал ей, что Светлана подает себя Сергею лучше, чем есть на самом деле, а он, глупый, верит.
«Да открой ты глаза, Сережа! — хотелось ей крикнуть. — Посмотри на свою Светлану глазами родителей — что в этом плохого?! Мы ведь прожили уже по две твоих жизни, знаем за десятерых! Почему же ты упрямишься, не хочешь прислушаться к тому, что говорит само сердце твоей матери? Оставь Светлану, найди другую девушку!… Да, и мы с отцом были молодыми, и мы сходили с ума, но человек потому и человек, что контролирует свои поступки, помнит и заботится о чистоте и нравственности, о принципиальности и долге…»
Все это, волнуясь, Зоя все же высказала сыну, но Сергей слушал родительскую ее тираду спокойно. Может быть, она не нашла нужной, доверительной интонации пли слишком волновалась — мысли ее были глаже и убедительнее, чем слова, — может, она просто не знала того, что знал и чувствовал Сергей, а значит, они просто не понимали сейчас друг друга.
Сергей виновато улыбнулся, встал с кухонного табурета, снова обнял ее за плечи.
— Мам, я пошел, двадцать минут осталось. Счастливо тебе доехать. И кроссовки посмотри, ладно?
Он чмокнул ее в щеку и пошел к двери, а Зоя, вытирая руки, стояла несколько растерянная и обиженная, смотрела ему вслед: мужчина, совсем мужчина ее сын! И больше, чем она, мать, влияет на него другая женщина… О, бог ты мой! Должна же быть справедливость!
Услышав хлопнувшую дверь, пришел на кухню Виктор Иванович.
— Ушел? — спросил он, и Зоя кивнула; лицо ее было расстроенно, глаза полны слез.
— Даже ехать не хочется, — призналась опа мужу. — Ты бы с ним поговорил по-мужски, Витя. Я думаю, он тебя больше послушает. Не его это счастье — Светлана, скорее наоборот. Сердце мне так подсказывает. И ясно это, как божий день! Но как ему, упрямому, объяснишь? Уперся, словно бычок-Весь в тебя!
Виктор Иванович взял жену за руки, стал успокаивать, говоря, что все это у Сергея пройдет. Даже если он п встречается со Светланой — все равно разберется, что к чему, время все расставит на свои места. Говорить с Сергеем, конечно, надо на эту тему, но есть тема поважнее — и он оглянулся на телевизор, работающий в комнате.
Зоя высвободила руки, сняла фартук. Сказала с сердцем:
— Ну вас! Делайте что хотите. Вас, мужиков, не переубедишь. Но чтоб ноги Светланы в моем доме не было. И это не жестокость моя говорит, Витя. Пойми правильно. Я хочу, чтобы единственный мой сын был счастлив. Вот и все. Давай собираться. Десять скоро.
…Они приехали на вокзал за полчаса до отхода поезда, поставили вещи в купе, посидели рядком. В купе было сумрачно, лампа под потолком едва тлела, лица Зоиных попутчиков различались с трудом. Попутчиками были две пожилые женщины и парень, сразу же забравшийся на верхнюю полку и включивший транзистор. Транслировали футбол, шум и гам далекого стадиона заполнил купе, и женщины дружно запротестовали, потребовали приглушить звук.
— Вагон-ресторан рядом, — сказал Русанов. — Завтра можешь сходить, поесть горячего — ехать почти сутки.
— Да? — оживилась Зоя. — Ой, а я и не обратила внимания. Это хорошо, я взяла только бутерброды да бутылку молока… Ну что, Витя, иди, а? Поздно уже. Сергея дождись, ладно? Может, проголодается, покорми его.
Русановы поднялись, вышли в тамбур. Виктор Иванович привлек к себе жену, поцеловал ее торопливо и несколько смущенно — стояла внизу проводница, смотрела на них, — а Зоя вдруг прильнула к нему всем телом, молодо и игриво заглянула в глаза:
— Не скучай, Витя, ладно? Мы с тобой сегодня и не попрощались как следует. Все некогда было…
— А как следует? — озорно спросил он.
— Ну… — Зоя смутилась. — Да ладно тебе!
— Ладно, Зоя, счастливо добраться. Приедешь — сразу же позвони. Мы с Сергеем будем ждать.
— Позвоню.
Она проводила его до порожек, помахала рукой.
Зашипел под вагонами воздух, лязгнули сцепы: машинист проверял тормоза.
Дюбель со Щеглом болтались на перроне уже около часу. Новороссийский поезд подали не на первый путь, а к третьей платформе, чему Генка с Игорьком искренне обрадовались. К этой платформе надо было идти подземным переходом, перрон освещался очень плохо, да и милиция там не бывает.
Словом, сразу же после объявления по радио о посадке они спокойно спустились в переход, выбрались потом наверх, прямо против вагона-ресторана нужного им поезда, и Генка, одетый во все темное, не привлекающее внимания, да еще в темных очках и кепочке из джинсовой ткани, велел Щеглу смотреть в оба, не пропустить «седую курву» с «бубликом» на голове.
Дюбель нервничал, курил сигарету за сигаретой, но нервозность его связана была лишь с тем, что он боялся как-нибудь пропустить судью Буканову, не опознать ее в толпе пассажиров. Если бы он точно знал вагон… Но ничего: или в восьмой, или в девятый (это по обе стороны от ресторана) она должна садиться. Другое дело, что та баба, которая объяснялась с ним по телефону, что-нибудь напутала…