Страница 117 из 174
Ну вот и все, дольше скрывать правду невозможно.
— Повелительница, боюсь, мы больше не можем рассчитывать на планы Олловейна. Он в числе тех, кто не вернулся. — Альвиас не мог смотреть Эмерелль в глаза. — Твое послание не нашло пути к нему, госпожа. Я опоздал.
Никогда прежде гофмейстер не чувствовал себя столь одиноким в просторном тронном зале. Слышался только негромкий шум воды. Даже песни соловьев не нарушали спокойствия. Они умолкли, когда в замке стали появляться тени.
Наконец королева глубоко вздохнула.
— Должно быть, ты ошибаешься, Альвиас.
— Госпожа, я говорил с кентавром, который видел, как он умер. Поверь, я не отношусь к подобным сообщениям легкомысленно. Олловейн отдал жизнь, чтобы спасти Кайлеен, графиню Дориенскую. Он погиб, как жил. Как рыцарь. — Гофмейстер смущенно откашлялся. Он столько дней пытался обдумать слова, которыми сможет поведать это Эмерелль, а теперь несет патетическую чушь!
— Огонь был?
Ему показалось, что королева слегка побледнела. Альвиас не понял вопроса.
— Огонь, повелительница? Что ты имеешь в виду?
— Он погиб в огне?
— Нет, госпожа. Его окружили тролли и убили.
Эмерелль рассмеялась.
— Ты же знаешь, он лучший мечник Альвенмарка, Альвиас. Этого никогда бы не произошло.
Гофмейстер пристально поглядел на королеву. Он хотел оградить ее от этого. Вероятно, даже он не понял бы, что произошло на самом деле, если бы не знал о ссоре Эмерелль и мастера меча, не прочел бы те строки, которые должны были настигнуть Олловейна непременно до начала сражения.
— Повелительница, поверь мне. Он пошел навстречу троллям и даже не стал пытаться поднять меч. Это был не бой. Это была казнь. Таковы точные слова кентавра Сентора, который видел, как умирал Олловейн. Я сумел убедить его не рассказывать эту историю другим, чтобы гибель героя не была запятнана слухами и неподобающими побасенками.
— Но видел ли ты его тело, Альвиас?
— Нет, госпожа. Мелвин искал Олловейна. Похоже, он воспринял его смерть еще тяжелее, чем остальные. Он рисковал жизнью, чтобы найти тело мастера меча, но не сумел отыскать его.
Королева покачала головой. Она показалась гофмейстеру похожей не на владычицу, а на юную девушку, упрямо отказывающуюся понимать, какие трагические последствия имела ее ссора.
— Он не умер. Поэтому вы и не смогли найти его тело.
— Повелительница, возможно, он ушел в лунный свет. Или… Ты ведь знаешь, что делают тролли с умершими на поле боя. Именно с теми, чьим мужеством восхищаются.
— Довольно! Я запрещаю тебе говорить так. Я…
— Госпожа, прошу.
Эмерелль положила руку на сердце.
— Я знаю, что он не ушел от нас. Я чувствую его сердцем. Он жив. С ним все в порядке, где бы он ни был. Он не оставил меня!
Снова со стадом
— Какая странная форма ненависти.
Ганда вздрогнула. Она не слышала, как подошел Элийя. Комендант стоял у входа в палатку, опираясь на один из шестов, надежно скрепленных с деревянной платформой, размещенной на спине рогатой ящерицы.
— Никодемус полагает, что это один из твоих палачей. — Элийя вошел, опустив за собой полог палатки. Он стоял, широко расставив ноги, без труда сохраняя равновесие на шатком деревянном полу, покачивавшемся при каждом шаге рогатой ящерицы. — Он прав?
Лисьехвостая знала, что обманывать коменданта бессмысленно.
— Нет, — негромко сказала она. — Этот эльф предал меня. И тем не менее я ему кое-что должна. Он сражался за мою жизнь.
Лутин сел рядом с ней на ложе больного.
— Они умеют внушать нам чувство вины, Ганда. Они делают вид, что намного превосходят нас. И если потом один из них заботится о нас или делает нечто само собой разумеющееся, мы без ума от счастья, у нас возникает чувство, будто мы что-то должны им. Это один из механизмов их правления.
Ганда устало поглядела на Элийю.
— Может быть, ты и прав. И если да, то это работает чертовски хорошо. Я думала, что ненавижу его. А теперь сижу здесь и борюсь за его жизнь.
— Ты уверена, что он поблагодарит тебя?
— Дело не в том. Мне не нужна его благодарность. Я делаю это…
— Ты неправильно поняла меня. Ты посмотри на него! Он уже не будет тем, что прежде. Ты когда-нибудь встречалась с эльфом-калекой? Они одержимы своими представлениями о совершенстве и несовершенства вынести не могут. Он будет изуродован, возможно, даже парализован. Думаешь, он поблагодарит тебя за то, что ты подарила ему такую жизнь? Действительно ли ты оказываешь ему услугу? Или, может быть, это такая странная форма ненависти? Если он умрет, то уйдет в лунный свет или родится снова. Для него смерть — это не конец, как для нас. Какой из путей ему ни предназначен, он все преодолеет. Отпусти его.
Ганда поглядела на эльфа, покоившегося перед ней на прикрепленном к полу ложе. У Олловейна была проломлена голова и еще было семь переломов полегче. Он едва не истек кровью, тело покрывало множество синяков и шишек. Лутинке приходилось кормить его бульоном из ложечки, как маленького ребенка. С тех пор как она нашла мастера меча, он не приходил в сознание, и невозможно было определить, какой вред нанесен его рассудку. Лицо Олловейна настолько опухло, что она не узнала бы его, если бы он не был одет во все белое. Может быть, это действительно не услуга с ее стороны… Но она не может бросить его умирать. С этим она не сможет жить.
— Ты назовешь мне его имя?
— Олловейн.
— Мастер меча? — Элийя вздохнул. — Ах, Ганда. Он ведь один из самых верных слуг Эмерелль. Думаешь, он станет колебаться хотя бы миг, выступая против нас, когда мы решим свергнуть тираншу? Он не должен видеть, что мы делаем. Он не должен знать даже наших лиц. Ты принесла змею. Он защищает все то, против чего мы боремся.
— Я обязана ему жизнью.
— Все может быть, Ганда, но чем обязаны ему мы? Три часа назад я доверил тебе наше стадо, но теперь вижу, как сильно ты заблуждаешься.
— Разве я не привела тебя туда, куда ты хотел? Я знаю, что должна делать для стада. Я провела вас надежными путями по золотой сети. Можешь быть уверен, я буду выполнять свои обязанности столь же добросовестно, как и прежде.
— А что ты станешь делать, если я потребую от тебя, чтобы ты бросила этого эльфа?
— Я бы очень расстроилась, узнав, что того Элийи, которого я знала, больше нет. Он не стал бы бояться тяжелораненого, который, быть может, даже следующую ночь не переживет.
Лутин раздраженно засопел.
— Брось, Ганда! Все не так… Что, если ты выходишь этого эльфа? Тогда среди нас окажется мастер меча. Если правдива хотя бы половина историй, которые болтают о нем, то мы все вместе ничего не сможем с ним сделать. И как думаешь, что случится, когда он поймет, что мы сотворили? Если он останется здесь, мы все будем в опасности. Я веду наше маленькое стадо и не потерплю, чтобы среди нас появился волк.
— Ну и что же ты сделаешь? Прогонишь меня?
Элийя встал.
— Нет. Я был счастлив, когда ты вернулась. Я не хочу тут же снова потерять тебя. И не потеряю. Я буду наблюдать за тобой и мастером меча, и, если мне покажется, что он начинает представлять для нас опасность, я что-нибудь предприму.
— Что это значит — «что-нибудь предприму»? Убьешь его?
— Может быть.
— Если ты убьешь его, то потеряешь навсегда и меня.
Элийя вздохнул.
— Это нелепо! Ты что, влюбилась в него? Надеюсь, ты понимаешь, что он даже не поблагодарит тебя, Ганда… Он эльф. Для него мы не что иное, как просто полезные слуги. Если он тебя и любит, то только так, как любят верную собачку. По-настоящему он не полюбит тебя никогда.
— Мы говорим не о любви!
— Твои поступки, Ганда. Твои поступки.
— Ты что же, ревнуешь?
Элийя улыбнулся, но, как и у всех лутинов, его улыбка вышла похожей на оскал.
— Может быть, Ганда. Всю свою жизнь я борюсь с высокомерием эльфов. Для них мы стоим не больше, чем грязь под ногтями. А теперь ты притащила в наш лагерь остроухого, который может уничтожить все, если поймет, насколько мы близки к цели. Я просто вне себя от ярости! И в то же время по-прежнему рад, что ты к нам вернулась.