Страница 43 из 46
Как только эти слова сорвались с моего языка, я осознал свою ошибку, получив сильный удар кулаком по лицу, отбросивший меня на другой конец комнаты. В этот момент все мои неприятные воспоминания моментально вырвались наружу, пока я пытался взять себя в руки и оправиться от удара. Они угрожали овладеть мной, и на секунду я было решил схватить первое попавшееся под руку оружие или что-то, что можно использовать в этом качестве, и отомстить. Но что-то остановило меня. Не знаю, испугался ли я, что разозлю ее еще больше, или просто смог оценить ситуацию и осознать, что только ухудшу собственное положение. Вместо того, чтобы ударить ее в ответ, я просто развернулся и ушел. Я вернулся в детский дом и сказал, что мать снова на меня напала. Социальные работники видели, как у меня постепенно опухает лицо и появляется синяк, от чего мой глаз практически закрылся. Но когда они пришли к матери, она придумала длинную историю о том, как я сорвался с цепи и начал крушить все вокруг, так что ей пришлось меня усмирить. К моему ужасу, они снова ей поверили.
Я признаю, что мое поведение за месяцы, проведенные в детских домах, никак не способствовало улучшению моей репутации, так что, наверное, работникам социальной опеки было проще поверить, что я принялся за старое. Насколько они себе представляли, мама старалась изо всех сил наставить меня на путь истинный, но встречала только неблагодарность и жестокость. Но я все равно остался в детском доме, потому что отказался вернуться и был уже достаточно большим, – меня нелегко было заставить делать что-то, чего я не хочу.
Месяц спустя мама пришла снова, пытаясь убедить меня вернуться домой ради очередной попытки примирения. Весь год моего пятнадцатилетия я продолжал мотаться между семьей и детским домом, каждый раз надеясь, что что-то изменится, и каждый раз разочаровываясь. Перепады маминого настроения стали даже более непредсказуемыми, чем раньше. Если в моем детстве она всегда была злой и агрессивной по отношению ко мне, теперь бывали моменты, когда она была сама доброта и легкость. Но никогда нельзя было предугадать, когда такое просветление закончится и она снова начнет кричать, драться и таскать меня или Томаса за волосы. Несмотря на свой артрит, мать все еще представляла собой грозную силу, особенно в гневе, и что-то останавливало меня, когда я хотел со всей силы дать ей сдачи. Несмотря на все свои угрозы, высказанные за несколько последних лет, я всегда сдерживался от избиения собственной матери, и это означало, что она все еще имела надо мной власть, пока я находился в ее доме.
Как только у нее портилось настроение, сразу появлялись Ларри и Барри, чтобы встать на ее сторону в любых устраиваемых ей побоях. Они всегда так поступали, словно два злобных прихвостня, не желающие пропускать ни единого доступного кровопролития. Но я продолжал надеяться, что мать, наконец, прекратит ко мне придираться и начнет относиться так же, как к ним. Я давал ей еще один шанс, и еще, и еще, несмотря на то, что она никогда не оправдывала моих надежд. Ларри и Барри к этому времени уже стали двумя очень крепкими мужчинами, хотя она пыталась управлять ими, как раньше, периодически крепко хватала за уши, чтобы напомнить, кто в доме хозяин.
По крайней мере, я мог свободно приходить и уходить из дома, когда захочу, и заводить друзей где угодно. Однажды я познакомился со стариной МакДэрмоттом, который владел маленькой автомастерской, похожей на ту, в которой когда-то работал отец. Она была расположена совсем недалеко – ниже по улице. Должно быть, он пожалел меня, или я ему просто понравился, потому что он проводил много времени за разговорами со мной и иногда позволял помочь с кое-какой работой. Он даже периодически давал мне пару фунтов или угощал обедом в «Макдоналдсе». Скоро я стал абсолютно ему доверять и уже принимал приглашения поесть у него дома, а это всегда означало уют и хорошую компанию. МакДэрмотт общался со мной на равных, словно мы были одного возраста. На самом деле, он, наверно, старался занять меня чем-нибудь и держать подальше от неприятностей, но если так, то это тоже было очень мило с его стороны. Он с радостью позволял мне рассказывать об отце, потому что я хотел говорить о нем все время, без остановки, так же как в детстве одержимо рисовал его образ, охваченный огнем. Было не так уж много людей, с которыми я мог поговорить об отце, потому что дома я никогда не осмеливался даже упоминать его имя, боясь последствий.
Как-то раз мы с МакДэрмоттом заскочили к его приятелю на обратном пути с обеда, и я захотел в туалет, куда и направился. Пока я там был, я заметил великолепное золотое кольцо, лежащее на краю раковины, и положил его себе в карман. Это был идиотский поступок, скорее привычка, потому что мать всегда подстрекала нас таскать все, что плохо лежит. Я бы никогда ничего не украл у МакДэрмотта, потому что он был моим другом, но в случае незнакомца мне показалось, что я «играю по правилам». В нашем доме следовали плану все превращать в деньги, пару дней спустя я пошел к ювелиру в городе и попросил купить у меня кольцо. Ювелир внимательно его осмотрел.
– Оно краденое, – сказал он, не отдав кольцо обратно. – Я не куплю его.
– Вовсе нет, – соврал я. – Это кольцо моего отца, и он оставил его мне.
– Это не твоего отца. – Очевидно, он был в этом совершенно уверен и не обращал внимания на мои объяснения. – Оно украдено.
Он не отдал мне его обратно, и я понял, что МакДэрмотт, должно быть, обошел местные магазины и пред упредил их, чтобы они внимательно следили за кольцами, предполагая, что я рано или поздно приду. Посмотрев наверх, я увидел, что магазин оборудован камерами видеонаблюдения, так что мне никак не удастся отрицать, что именно я принес кольцо. МакДэрмотт был уверен, что я украл собственность его приятеля. Мне стало ужасно стыдно, я был страшно зол на себя.
Естественно, на следующий день МакДэрмотт по явился на крыльце нашего дома, чтобы сказать мне, как он разочарован. Он сказал, что они не станут вызывать полицию, но чтобы я больше не приходил в мастерскую. Я был разочарован в себе не меньше, чем он. МакДэрмотт был первым взрослым, который был моим другом не потому, что ему платили социальные службы, первым, кто достойно со мной обращался, не желая ничего взамен, и я все испортил тем, что так его подвел. Как обычно, мать избила меня за то, что я имел глупость попасться, но я чувствовал, что в этот раз заслуживаю наказания, ведь я был таким вероломным с МакДэрмоттом и таким беспечным с его дружбой. Который раз я доказал, что мать была права и я – подлец. Я все еще чувствую угрызения совести за кражу того кольца, даже сейчас.
Трудно избавиться от дурного влияния, продолжавшегося многие годы. Мать всегда поощряла кражи и по мере нашего взросления втягивала нас в разные спланированные аферы. Например, когда мне было четырнадцать, она решила, что вся семья должна регулярно посещать церковь. Она завела дружбу с местным священником, которого встретила в пабе. Мать сказала нам с Томасом, что мы должны помочь ему присмотреть за детьми в воскресной школе и собирать пожертвования во время служб.
– Если сможете, – сказала она, – возьмите что-нибудь из пожертвований и положите себе в карман. Постарайтесь принести как можно больше денег.
Ее просьба не показалась нам необычной, все это было для нас в порядке вещей. Но, тем не менее, мы все равно боялись попасться, зная, что получим от нее серьезное наказание. Первые пару недель мы слишком боялись что-то предпринимать, но мать не отставала от нас, пока мы не сдались. Мы набивали карманы горстками денег, когда священник отворачивался, пораженные тем, как легко нам это сходило с рук. Постоянные прихожане обычно клали конверты со своими именами и суммами пожертвований на них, так что мы знали, где сорвать большой куш. Некоторые из них жертвовали до сорока фунтов за раз. Открывая их дома, мы словно каждую неделю отмечали Рождество. Чтобы дать нам стимул, мать в конце концов согласилась отдавать нам небольшую часть денег, а не забирать себе все, и, к своему стыду, мы согласились. Чем больше нам сходило с рук, тем жаднее мы становились, и с каждой неделей клали себе в карман все больше денег.