Аркан

«Если мы и доживем до марта… если я доживу и смогу вырваться на свободу… Как я посмею вернуться домой, не отомстив за Майкен? И как я смогу отомстить, когда каравелла Клыка затерялась в безбрежной пустыне, подобно песчинке на склоне дюны?» Для Токе стало страшным открытием, что мысль о мести, которая придавала смысл его существованию, заставляла вставать на рассвете в течение многих однообразных дней и поднимать раз за разом сначала деревянный, а потом и стальной меч, — эта мысль начала казаться ему такой же далекой и бледной, как невозможная мечта, как родительский дом в Вахтенных Горах.

Имена, данные им пятерым гайенам, что мучили и убили его любимую, были выжжены в памяти Токе так же верно, как клеймо Танцующей школы на его руке. Вихлястый. Амбал. Улыба. Кривой. И наконец их капитан с татуировкой в виде собачьей головы на кисти — тот, кого бандиты называли Клыком. Всех пятерых он узнал бы даже в толпе, даже с теми платками, которыми псы пустыни заматывали себе лица. Страшные дни, когда он сидел, связанный и беспомощный, на палубе разбойничьего корабля, Токе потратил на изучение черт, движений и повадок убийц Майкен. Но какой от этого прок, если он не сможет сдержать данную мертвой клятву? Если победы на арене отнюдь не приближают его к исполнению данного себе слова, как он по наивности думал вначале?

«Что ты делаешь здесь, сынок? Мать и сестры нуждаются в тебе», — сказал отец Токе в памятном сне о дожде. Тогда впервые после долгого периода засухи действительно пошел ливень. Потом началась осень, дожди полили снова, но призрак Эсгера никогда больше не посещал сына. Токе видел, как менялись люди вокруг него, как принимали свою судьбу или мирились с тем, что называли их судьбой другие. Он видел, как лучший друг превратился в хладнокровного убийцу, наслаждающегося зрелищем чужих страданий. Как этот так называемый друг так же хладнокровно предал любимую женщину, даже не стараясь скрыть измену. Более того, поднял на нее руку.

У Токе невольно сжались кулаки при воспоминании об Аджакти, грубо волочившем Лилию через плац. «Если бы Аркон с Папашей тогда не удержали меня, я бы преподал „звезде Минеры“ урок вежливого обращения с дамами! Вот только, готовый судить других, могу ли я быть уверен, что сам остался прежним? Пока еще я помню лица тех, кто пал от моего меча. Пока еще веду счет. Пока. А что будет через пару месяцев? Что будет, если в следующий раз выпадет моя, а не Кая очередь ублажать какую-нибудь богачку по приказу Скавра? Если и я начну забавляться со слабейшим противником в надежде сорвать аплодисменты, повысить ставки, добиться славы чемпиона? Что бы сказала Майкен, если бы увидела меня тогда? Мнение отца я уже знаю».

Тычок в спину оторвал Горца от мрачных раздумий.

— Твоя очередь, брат!

И верно, Аркон уже получил свою порцию поздравлений, и Фазиль нетерпеливо постукивал рукоятью «кошки» по розово-черной ладони. Токе принял целурит, щит и взобрался по лесенке наверх. Неструганые доски под ногами оказались гораздо более неровными и скользкими, чем привычный песок. «Что ж, тем легче будет провалить испытание так, чтоб никто ничего не заметил».

— Джамшин! — рявкнул Фазиль, плюнув себе под ноги.

«Вот дела! — мелькнуло у Токе. — У плосконосого-то даже не второй пэл, а третий!»

Если ветеран-озиат и был удивлен подобным оборотом событий, то никак этого не показал. В два прыжка он вскочил на помост, качнувшийся под весом высокого белокурого гладиатора. Токе облегченно вздохнул: «Этот бой будет легко проиграть».

Первая минута поединка растянулась яростной бесконечностью блоков и контратак. Именно столько Горец решил противостоять более сильному противнику — одну минуту. Потом можно было допустить ошибку и провалить испытание, не потеряв при этом лица и не заработав серьезных увечий. Надо сказать, что Джамшин, хоть и не знал плана Токе, вносил в него значительный вклад. Сплошная стена стали и режущих граней, за которой укрылся неприкасаемый озиат, оттеснила северянина на самый край узкой площадки.

Наконец это случилось. Один мощный выпад — и Горец рухнул на спину. Голова и плечи свесились через край помоста, правую руку прижал к доскам сапог Джамшина, заставляя выронить целурит. Меч противника Токе принял на щит, но положение было слишком неустойчивым, чтобы противостоять напору старшего гладиатора. Голова Горца запрокинулась. В поле зрения попали толпившиеся у помоста товарищи, откровенно разочарованное лицо Фазиля, кудри Лилии, пламенеющие в сумерках ярче факелов. И рука Аджакти, покоящаяся под рыжими локонами на ее плече.

Белый огонь, вспыхнувший перед глазами Токе, не имел ничего общего со вставшей над Церруканом луной. Сила, вывернувшая его щит в сторону, не могла быть результатом простого напряжения мышц. Целурит Джамшина скользнул по гладкой поверхности, гладиатор потерял равновесие, а колено Горца направило тело нападавшего в нужном направлении. Не успев даже вскрикнуть, озиат сверзился с помоста и пропахал носом песок. Резкое движение сместило торс Токе еще дальше за край. Щит перевесил и, нелепо взмахнув руками, северянин грохнулся вслед за противником. Джамшин сдавленно крякнул, приняв на себя вес младшего товарища. На этот счет правила были кристально ясны: тот, кто продержался наверху дольше, выиграл бой.

— Эй, чемпион, купи пуговицу!

— Зачем мне твоя пуговица?

— Она очень полезная! Вот, к примеру, тот дяденька мог бы ее в бороду засунуть, у него там и так всякой всячины понавешано, а такой красивой, голубой, нету.

— Чего ж ты дяденьку сам не спросишь?

— Дык он гонит и ругается нехорошо. Купишь?

— Нет.

— А че?

— Дяденьку бородатого страшно. Он у таких голоштанных, как ты, ничего покупать не велел.

— Тебе?! Страшно?!

Уличный мальчишка пораженно вытаращил на Аджакти и без того не маленькие глаза. Но тут Папаша обнаружил, что один из его подопечных подвергся атаке «воронья» — так величал церруканец мелких попрошаек, — и ринулся на выручку. Пацан, уже успевший познакомиться с его тяжелым сапогом, мгновенно сунул свой товар за щеку и растворился в толпе.

— Кошель-то на месте? — Церруканец обеспокоенно похлопал Кая по поясу. Обнаружив искомую тяжесть, он растянул бороду в улыбке. — Пристанут снова — пенделя им, поганцам! Ничего, Торговая площадь уже скоро, а туда их стража не пущает.

Вот уже почти час «семерка» брела по улицам Церрукана, приближаясь к его сердцу, в котором продавалось и покупалось все. Таково было общее решение — первый выход в город под предводительством всезнающего Папаши товарищи решили начать с посещения базара. За прошедшие месяцы все пообносились, а крепчающие холода вынуждали подумать о теплой одежде. Заработанные потом и кровью цирконии весело звенели в кошелях, так и упрашивая их потратить. Если верить добровольному гиду, это с успехом удастся сделать в кабачке «Счастливый хвостик», посещение которого было следующим пунктом программы. Здесь гладиаторы собирались порвать с принудительным вегетарианством и нарушить сухой закон.

Каю, привыкшему видеть одни и те же лица день за днем, странно было оказаться на запруженных пешеходами улицах торговых и ремесленных кварталов. Он проходил здесь раньше всего однажды — в компании других рабов, скованный с ними одной цепью. Тогда горожане поприличнее при виде избитых, грязных чужестранцев переходили на противоположный тротуар, а чернь свистела и грязно ругалась им вслед. Теперь на Кая и его товарищей тоже указывали пальцами, но потому, что они были героями толпы, мгновенно опознавшей гладиаторов по свежим отметкам на лицах. Сегодня руки рабов остались свободны, но клеймо, красневшее на них, удерживало «семерку» в Танцующей школе не хуже цепей.

Как верно помнил Кай, на улочках, ведущих к Торговой площади, толпа сгустилась. Пробраться сквозь нее, однако, оказалось несложно. Кровавая слава бойцов Минеры внушала горожанам уважение — им уступали дорогу, предпочитая держаться на безопасном расстоянии. Токе плелся в хвосте маленькой группы, сохраняя примерно равную дистанцию между собой, Лилией и Каем. Аджакти пару раз пытался сократить ее и вызвать парня на разговор, но тот упорно отмалчивался, делая вид, что всецело увлечен местными достопримечательностями и байками Папаши, в роли гида чувствовавшего себя как рыба в воде. Кай вздохнул, припомнив свое первое знакомство с Торговой площадью и разыгранную у входа на нее пантомиму. Судя по настроению Токе, мрачный прогноз мима готов был вот-вот сбыться. Беззаботное хихиканье Лилии, увлеченно обсуждавшей с Вишней особенности озианской моды на плащи, отнюдь не помогало Горцу расслабиться.