В балканских ущельях

— Так ты не местный? А откуда тогда?

— Из полуденной страны.

— Так ты не мусульманин?

— Нет, я христианин.

— А разве женщины христиан должны прятаться за покрывалами?

— Нет, не должны.

— Тогда и мне не надо укрываться. Думаю, со мной ничего не стрясется, если христианин, видевший тысячи женщин, взглянет и на меня. Давай руки!

Она уцепилась за меня — и выползла из ямы. До сих пор не знаю — честью ли было для меня или позором то, что она сняла накидку…

— Сколько же ты сидишь здесь? — спросил я.

— О, очень долго.

— А как это случилось?

— Осел испугался, исколов ноги иголками.

— А ты сидела верхом?

— Да.

Бедный осел! Теперь я сожалел о том, что наказал его. Он заслужил свои сладости.

— Как же ты забралась с ним в такие колючки?

— Я хотела… Я хотела…— Она покраснела еще больше и умолкла.

Я огляделся. Вокруг была целая лавка.

— Что это за вещи?

— Я… не знаю.

— А ты знала, что они здесь находятся?

— Нет.

— Я всегда молчу о том, что узнаю. К тому же я чужестранец. Меня ты можешь не бояться. Но как здорово, что мы не встретились с тобой раньше, когда я был не один!

— Ты был не один?

— Да. Со мной был юноша из Кабача.

— А где он сейчас?

— Уехал один.

— Как же его зовут?

— Сахаф Али.

— Тот самый! Он не должен знать, что я здесь. Ты его хорошо знаешь?

— Я видел его сегодня впервые, но он мне понравился.

— А как ты меня обнаружил?

— Сначала я нашел твою выпечку, а потом осла, забредшего в заросли. Я привязал его и побрел по следам. И вот я здесь.

— Этот осел — несносное глупое животное. Однако мне надо подобрать вещи с земли, но самой мне трудно. Поможешь?

— Охотно.

— Тогда давай, иди сюда.

— А ты не можешь подняться еще?

— Нет, без тебя мне не справиться.

— Но ведь ты боишься щекотки.

— Нет, больше не боюсь, ведь ты христианин!

Да, у этой дамы были железные нервы. Я осмотрел еще раз этот ковровый лагерь.

— Это место относится к Кушукаваку или Енибашлы?

— К Енибашлы.

— А что за человек ваш киаджа?

— Я не принадлежу к числу его подруг, — ответила она осторожно.

Теперь мне стало все ясно. Случай подбросил мне козырную карту, которую я мог использовать на благо юного книготорговца.

— Ты пойдешь со мной? — спросила она.

— Да.

— Тогда следуй за мной.

Я свел ее за руку с ковров и повел туда, где начиналиськолючки.

— Но я зацеплюсь здесь платьем!

— Я проложу дорогу, обрежу колючки ножом!

— Нет, нет, не надо этого делать! — закричала она в страхе.

— Почему же?

— Это запрещено!

— А кто запретил?

— Все тот же сердитый киаджа.

Я присмотрелся. Это место как нельзя лучше подходило для убежища ее отнюдь не законопослушного мужа. Кустарник кажется непроходимым, но наверняка есть место, где существует проход.

— Куда ты собиралась с этими изделиями? — спросил я.

— В Гельджик, но осел сбежал…

Ага, она знала, что дорогие ковры были свалены здесь прошлой ночью, решила полюбопытствовать — где они, и сошла с дороги. Загнала осла далеко в колючки, а он забрел в эти заросли, свалил ее в яму и ушел.

— Откуда ты идешь?

— Из Кушукавака.

— А куда?

— В Енибашлы и Кабач.

— А что тебе надо в Кабаче?

— Мне нужно навестить Сахафа Али.

— Правда, чужеземец? Ты не выполнишь одну мою просьбу?

— Охотно.

— Я с тобой кое-что ему передам.

— Хорошо.

— Но не здесь. Мы пойдем в дом.

Мне как раз это было на руку. Но я сказал:

— А я думал, что тебе надо скакать в Гельджик.

— Сейчас не надо. Этому ослу нельзя доверять. Но учти — мой муж не должен знать, что я готовлю передачу для Али.

— Я буду нем как рыба. А кто твой муж?

— Его зовут Бошак, он Бояджи19 и эмекчи20. Ему нельзя говорить ничего лишнего.

Женщина благосклонно восприняла мое обещание молчать. Потом она продолжила:

— Я расскажу ему лишь то, что меня сбросил осел и сбежал от меня. Ты его поймал и нашел меня на дороге. И ты же меня проводил до дому.

— Что мне отнести Сахафу?

— Это я тебе скажу потом. А сейчас нам нужно отсюда уходить.

Что мы и сделали с немалым, правда, трудом.

— Замаскируй, пожалуйста, тот проход, что мы только что проделали. Никто не должен знать, что мы здесь были.

— Какая ты осторожная, госпожа. Но ты права, — сказал я и принялся за работу, получив при этом не один десяток колючек.

— Все нормально, — приняла она мою работу. — Ты, наверное, весьма преуспел в такого рода делах. А теперь позволь мне сесть на твою лошадь.

— А не лучше ли тебе пойти пешком?

— С какой стати?

— Мой конь еще ни разу не носил женщин.

— О, я ему ничего плохого не сделаю!

— Не в этом дело. Посмотри на седло — оно не приспособлено для легких женских ног. Оно слишком узко, чтобы ты могла в нем разместиться.

— Так сними его, я сяду прямо на спину. Тогда места хватит.

— На это понадобится много времени. Мне тогда придется вести лошадь да еще подбирать булочки, которые растерял твой осел. До того места совсем недалеко.

— Так ты его изловил? Это хорошо. Ладно, я пойду пешком, хотя мне и трудно. У меня пропадает дыхание, когда я иду пешком, и мне приходится долго его восстанавливать. Ходьба вызывает сердцебиение, и я чувствую, что погибель моя близка.

Я взял коня под уздцы, а даму — под руку. Она оперлась на меня, и мы тронулись в путь. Не сделали мы и тридцати шагов, как она запыхтела.

— Вот видишь, так дело не пойдет, — с трудом проговорила она. — Надо мне на тебя получше опереться, и пойдем помедленнее.

Дальше мы двигались со скоростью в два раза меньшей, чем у катафалка. Когда мы подошли к месту, где лежала первая булка, она заявила:

— Вот первая франджала. Забирай ее!

Я повиновался. Чуть позже приказ повторился. Я опять выполнил его. Через какое-то время мне уже пришлось нести в руках целую гору булок, вести лошадь и поддерживать даму, которая воскликнула, увидав очередное хлебобулочное изделие:

— О Аллах, да здесь целый противень булок! У этого осла в голове крысы вместо мозгов. Давай поднимай!

— С превеликим удовольствием! Но куда же мне их девать?

— Положи себе в карманы!

— Аллах-иль-Аллах! Разве ты не видишь, какого цвета моя одежда?

— Она белая, как горный снег. Подозреваю, что она даже новая.

— Именно так. Я отдал за нее две сотни пиастров.

— Так это хорошо. Я ничего не имею против, чтобы это изделие лежало в чистом кармане!

— Аллах наделил тебя сообразительностью и чистоплотностью, ты должна быть ему благодарна, ибо эти свойства красят любую женщину. Но мне не чужды те же свойства, и мне не хотелось бы украшать свою новую одежду свежими масляными пятнами.

— О, это такое хорошее масло! Оно же не испортит одежды! Это не какой-нибудь лошадиный или рыбий жир!

— Но никто не увидит эти пятна, ведь они внутри одежды.

— Ты же предприимчивый человек, выверни наизнанку, и все будет видно!

— Разве ты не знаешь, что в присутствии женщины запрещено переодеваться?

— Но ты ведь мой друг и спаситель, к тому же под пальто у тебя куртка и что-то еще.

— Но тем не менее мне не хотелось бы нарушать правила хорошего тона. Позволь мне положить эти булки в седельную сумку!

— А она чистая?

— Я ежедневно чищу ее.

— Надо проверить. Открой-ка.

Меня бесконечно забавлял этот разговор. В общем-то я и не думал чистить сумку. Обычно она была закреплена за седлом и вбирала в себя пыль всех дорог. Я расшнуровал ее и отбросил крышку.

— Вот, смотри!

— Ударь по ней! — приказала Клубничка.

Я в очередной раз повиновался, и клуб пыли взвился в воздух.

19

Бояджи — красильщик, маляр (тур.).

20

Эмекчи — булочник (тур.).