Страница 33 из 40
На следующий день, 15 августа, в противовес Каледину от ВЦИКа Советов рабочих и солдатских депутатов выступил есаул 7-го Оренбургского казачьего полка А.Г. Нагаев, называвший себя «выразителем интересов трудового революционного казачества»[346]. Речь Нагаева была в первую очередь направлена против Совета Союза казачьих войск, давним противником которого он являлся. Он утверждал, что Совет непредставителен, не выражает интересов трудового казачества (термин, изобретённый тогда же с целью расколоть казачество), что фронтовое казачество в нём представлено слабо, ряд частей не доверяет Совету, а требование роспуска всех Советов недопустимо без проведения всероссийского казачьего съезда[347].
Тогда же произошёл скандальный эпизод с Генерального штаба полковником К.В. Сахаровым, который во время выступления Нагаева выкрикнул «Германские марки!»[348], а по другой, более привлекательной версии, спросил, сколько стоит германская марка в переводе на рубли[349]. После этого Керенский потребовал оратора назвать себя, но, не расслышав ответ Сахарова из-за шума, сказал (так, как ему хотелось бы считать): «Есаул Нагаев и все присутствующие здесь русские люди совершенно удовлетворены молчанием труса»[350]. После ещё нескольких выкриков Нагаев продолжил своё выступление. В перерыве к Керенскому улаживать скандал с участием своего родственника бросился Дутов. Он совместно с другими присутствовавшими просил Керенского взять свои слова назад, что тот и сделал после перерыва. Сахаров с места сказал, что готов дать удовлетворение Нагаеву, что означало дуэль. Но после некоторых пререканий инцидент был исчерпан. 16 августа члены Совета выехали в Петроград.
Следует отметить, что деятельность Дутова во фронтовых оренбургских казачьих частях воспринималась неоднозначно. Так, 13 августа в газете «Оренбургский казачий вестник» появилась статья «Открытое письмо с фронта», в которой в ответ на инициированную Дутовым июльскую телеграмму оренбургского Совета Керенскому с призывом использовать оренбургские части в наступлении говорилось: «…нам здесь на фронте интересно было бы знать, кто уполномочивал В[ойскового] Ст[аршину] Дутова делать подобное предложение и просить военного министра «использовать все Оренбургские казачьи части»? Разве г. Дутова все наши части уполномочили говорить так?! Насколько нам известно, — ничего подобного, ибо от большинства наших частей, находящихся в действующей армии, не было делегатов на этом собрании. В силу чего В[ойсковой] Ст[аршина] Дутов считает себя призванным предлагать правительству услуги «всех» Оренбургских частей? Главнокомандующий генерал Корнилов в телеграмме докладывает, что «наступление при таком положении в армии невозможно и его надо прекратить на всех фронтах». В[ойсковой] Ст[аршина] Дутов в этом не согласен с ген[ералом] Корниловым и предлагает «использовать» нас «для наступления». А Совет казачьих депутатов на каких основаниях счёл себя вправе принять это предложение? В уставе этого совета из всех 4-х параграфов я не вижу ни одного более или менее подходящего, который давал бы право совету принимать подобное «боевое» предложение частного лица. Совет казачьих депутатов, судя по уставу его, организован для рассмотрения тыловых вопросов и в 1-м же своём собрании «смело и решительно» не считается с[о] своим уставом?!? Оренбургские казачьи части, находящиеся уже четвёртый год на фронтах, славно, неустанно выполняют свою боевую службу перед дорогой им Родиной. Все они умеют скромно, с достоинством и доблестью истого казака исполнять святой долг перед Нею, не нуждаясь в оценке своих трудов и в указаниях самозваных, безответственных ходатаев. Наши казачьи части знают, что их боевые вожди видят лучше этих непрошеных ходатаев, — куда и как вести казаков на подвиги во имя Родины и где нужна их доблесть. Почти все Оренбургские казачьи части записались в состав ударных войск и, таким образом, предупредили тыловое «предложение». Удивляемся мы здесь, на боевом фронте, тому, что находятся в далёком тылу организации и частные лица, с такой развязностью и лёгкостью проектирующие для нас боевые задачи! Успокойтесь, умерьте свой пыл за счёт не вашей крови. Будьте добры, — разрешите нам, казакам, служить Временному Правительству, как служили; идти нам всегда по указу нашего фронтового начальства туда, куда призовёт нас честь наша, благо исстрадавшейся России и спасение истинной свободы. А вы сами займитесь прямым своим делом, если оно только у вас есть, помимо разговоров! Не ваше дело, — не вами и сделается! А.Б.»[351].
Ответ не заставил себя долго ждать. Уже 23 августа войсковой старшина А.Ф. Рязанов выступил на газетных страницах в защиту Дутова: «Войсковой стар[шина] Дутов, как делегат 1-го Оренб[ургского] Казачьего полка, как делегат войска, является ничуть не частным лицом и мог подать свой голос от имени всего войска и, следовательно, от всех казачьих частей фронта. Как делегат Всероссийского Казачьего Круга, как его председатель, как председатель Совета Союза Казачьих войск, лицо облечённое доверием всего объединённого Казачества, Войсковой] Ст[аршина] Дутов полномочен подать свой голос и внести предложение от имени Казачества вообще. В числе принявших его предложение о посылке известной телеграммы на имя Военного министра были лица, облечённые доверием всего войска выборные: Войсковой атаман Генерал Мальцев, Начальник штаба полковник Половников, делегаты Оренбургского войскового круга, члены Войсковой Управы, окружной Управы и делегаты войсковых частей с фронта, бывшие на съезде в Оренбурге. Мы не имеем чести знать, кто вы, г-н А.Б., но возможно, что в числе принявших эту резолюцию был делегат и вашей части. Я думаю, что тут произошло недоразумение вследствие вашей неосведомлённости в наших казачьих делах… Наша резолюция не есть боевой приказ и боевая задача… Она преследовала цель заявить Вр[еменному] Правительству, что среди общего распада и уныния жив и крепок дух казаков»[352]. Разумеется, Дутов несколько превысил свои полномочия, за что и получил негодующий ответ с фронта.
По слухам, которые просочились и в печать, 28–29 августа в Петрограде ожидалось новое выступление большевиков в связи с шестимесячным «юбилеем» февральских событий[353]. Для пресечения возможного мятежа Временное правительство вызвало с фронта войска, причём члены Совета Союза казачьих войск с 24 августа были в курсе того, что III конный корпус Генерального штаба генерал-лейтенанта А.М. Крымова двигается к столице. Однако Керенский, 26 августа введённый в заблуждение обер-прокурором В.Н. Львовым, названным британским послом в России Д. Бьюкененом «зловредным интриганом»[354], объявил Л.Г. Корнилова изменником и начал вооружать петроградских рабочих[355].
27 августа представителей Совета неожиданно попросили прибыть к 19 часам в штаб Петроградского военного округа. Поехали П.А. Авдеев и А.Н. Греков, с казаками беседовал главнокомандующий округом генерал О.П. Васильковский, пытавшийся узнать, располагают ли они сведениями о мятеже Корнилова. Казаки ничего не знали, и этим генерал был успокоен. Очевидно, Васильковский пытался таким простым способом выяснить, существует ли заговор против правительства и в Петрограде. Новостью для Грекова и Авдеева стало известие об отказе Корнилова подчиниться приказу Керенского о собственном смещении с поста главковерха. По возвращении члены Совета собрались на заседание и стали обсуждать сложившуюся ситуацию, ставя перед собой задачу предотвратить Гражданскую войну, угроза которой была очевидна. Дутов узнал о происшедшем из частного источника и сам собрал Совет. Как заявил 9 октября 1917 г. в своих показаниях Чрезвычайной комиссии по делу Корнилова член Совета есаул А.И. Аникеев, «положение рисовалось нам до чрезвычайности тяжёлым. Трудно было учесть тяжесть последствий этого конфликта. Ясно было только одно, что по чьей-то вине (подчёркнуто в документе. — А.Г.) сделан был большой прыжок в сторону гибели и позора России. Перед нами встал весь ужас возможности кровавой братоубийственной войны, ужас тем более для нас страшный, что в этот водоворот неизбежно должны быть вовлечены казачьи части, поставленные перед лицом жестокой необходимости стрелять друг в друга, так как казаки, подчиняясь приказу начальства, могли выступить и с той и с другой стороны, а разрешение конфликта могло вызвать употребление в дело оружия»[356]. Было решено командировать трёх человек к Керенскому и добиться разрешения поехать в Ставку.
346
Государственное совещание. С. 367.
347
Там же. С. 290.
348
Там же. С. 289.
349
Греков А.Н. Указ. соч. С. 259–260.
350
Государственное совещание. С. 289.
351
Оренбургский казачий вестник. 1917. № 20. 13.08. С. 2–3.
352
Оренбургский казачий вестник. 1917. № 24. 23.08. С. 2–3.
353
Греков А.Н. Указ. соч. С. 261; Милюков П.Н. Указ. соч. С. 331.
354
Бьюкенен Д. Мемуары дипломата. М. — Мн., 2001. С. 337.
355
Лучшее описание обстоятельств произошедшего, на мой взгляд, содержится в брошюре Б.В. Савинкова: «26-го вечером я приехал в Зимний Дворец на заседание Временного Правительства для защиты законопроекта о смертной казни в тылу. Почти немедленно из Малахитовой залы я был вызван в кабинет Керенского… Керенский молча протянул мне исписанный листок бумаги. Я прочёл его и не поверил своим глазам. Я не помню дословно текста, но смысл его состоял в том, что верховный главнокомандующий требует немедленной передачи всей полноты военной и гражданской власти ему. Под этим ультиматумом стояла подпись: «В. Львов». Львова я почти не знал, о его беседах с Керенским тоже не знал, о его поездках в ставку тоже не знал. Поэтому прочитанный мной ультиматум мне показался мистификацией. Но Керенский сказал, что он проверил заявление Львова по прямому проводу у ген. Корнилова, и в доказательство показал мне ленту своего разговора. В ленте этой не содержалось текста ультиматума, предъявленного Львовым. Керенский спрашивал кратко, подтверждает ли ген. Корнилов то, что говорит Львов, и ген. Корнилов ответил: «Да, подтверждаю». Ни тогда, ни после, ни теперь я не понимал и не понимаю, как мог Керенский в деле столь огромного государственного значения ограничиться таким неопределённым вопросом, и я не понимал и не понимаю, как мог ген. Корнилов подтвердить то, содержание чего ему не было и не могло быть известно. Я был убеждён, что в основе происходящего лежит недоразумение. Ген. Корнилов, я в этом не сомневался, не принимал участия в заговоре. Три дня назад он уверял меня, что будет верно служить Временному Правительству. За три дня не случилось ничего, что могло бы поколебать его решение» (Савинков Б.[В.] К делу Корнилова. Париж, 1919. С. 24–25). Нельзя исключить и преднамеренной провокации со стороны Керенского, стремившегося устранить своего потенциального соперника. — А.Г.
356
ГА РФ. Ф. 1780. Оп. 1. Д. 10. Л. 141об.; опубл. в: Дело генерала Л.Г. Корнилова… Т. 2. С. 32.