Страница 20 из 40
Годы учёбы были серьёзным испытанием для слушателей академии, учебный курс которой был достаточно труден, а программа, по мнению многих выпускников, перегружена[201]. В чём-то такой подход являлся оправданным, ведь от полученных слушателями навыков зависели жизни людей и исход боевых действий. Основной курс обучения в академии был разделён на два годичных класса (младший и старший) и состоял как из теоретических, так и из практических занятий. Главными предметами являлись тактика, стратегия, военная администрация, военная история, военная статистика, геодезия, вспомогательными — русский язык, сведения по части артиллерийской и инженерной, политическая история, международное право, иностранные языки. Что касается иностранных языков, то изучение как минимум одного из них являлось обязательным, два других языка можно было изучать по желанию. Между слушателями академии существовала острая конкуренция, связанная с рейтинговой системой оценок при выпуске.
Отбор кандидатов в Генеральный штаб был многоступенчатым и практически исключал доступ туда случайных людей. Достаточно отметить, что в процессе обучения от академии в начале ХХ в. отчислялось не менее 40% зачисленных в младший класс офицеров[202]. В то же время успех или неудача в академии много значили в карьере и жизни офицера, предопределяли всю дальнейшую службу офицера, круто меняли характер человека и его жизненные установки.
Обучение в академии одного офицера обходилось государству в 40.000 руб.[203] Оценки за сдачу предметов выставлялись по двенадцатибалльной шкале: «отлично» — 12 баллов, «весьма хорошо» — 10–12 баллов, «хорошо» — 8–9 баллов, «удовлетворительно» — 6–7 баллов, «посредственно» — 4–5 баллов, «слабо» — 1–3 балла. Летом слушатели участвовали в съёмках и практических занятиях по тактике. Офицеры, получившие по окончании старшего класса в среднем не менее 10 баллов и не имевшие неудовлетворительных оценок, считались окончившими курс по первому разряду и зачислялись на дополнительный курс. Те, кто получил менее 10 баллов, считались окончившими академию по второму разряду и отчислялись в свои части. Такие офицеры, «не попавшие в Генеральный штаб, быть может, благодаря только нехватке какой-нибудь маленькой дроби в выпускном балле, возвращались в строй с подавленной психикой, с печатью неудачника в глазах строевых офицеров и с совершенно туманными перспективами будущего»[204].
Дутов окончил два класса академии по первому разряду и дополнительный курс «успешно», но «без права на производство в следующий чин за окончание академии и на причисление к Генеральному штабу»[205], что выработало в нём настоящее чувство собственной неполноценности, которое он пытался преодолеть всю свою жизнь. О том, что его не оценили в академии, он впоследствии часто вспоминал и сильно переживал эту неудачу[206]. Однако неудовлетворённость своими достижениями, возникшая у Дутова после академии, до 1917 г. никак себя не проявляла. Но возможно, получив весной 1917 г. шанс реабилитироваться в собственных глазах и в глазах окружающих, Дутов ухватился за него и в полной мере этим шансом воспользовался. Его сокурсник С.А. Щепихин вспоминал, что однажды, в начале октября 1919 г., Дутов сказал ему: ««Да, Серёжа, вот тебе и Генеральный штаб. Меня не пожелали, выгнали, забраковали, а вот какие дела можно делать и без марки, штемпеля Генштабиста! И заметь, все около меня бывшие — Вагин, Зайцев, Махин[207] — всё это второразрядники, не чистый Генеральный штаб!» Что я ему мог сказать?! Мне было неловко, что такой человек, такое имя и не имеет чутья и такта подавить, вытравить из своей души все прежние обиды»[208].
Конечно, академический балл спустя годы после окончания академии мог и не иметь большого значения для оценки способности его выпускников руководить войсками, так как не учитывал их практического опыта, накопленного в Первую мировую и Гражданскую войны. Но хочется верить, что назначение второразрядников на высшие посты в Оренбургском казачьем войске не стало целенаправленной политикой Дутова. Тем не менее, если верить Щепихину, можно сделать вывод, что для Дутова при назначениях на высшие должности личные предпочтения вполне могли быть важнее способности кандидата к работе по данной должности. Поражение антибольшевистского движения на Южном Урале в таком контексте выглядит ещё трагичнее. С другой стороны, вполне допустимо предположить, что Дутов, исходя из собственного опыта, не придавал значения только формальным признакам (разряду окончания академии, причислению или непричислению к Генштабу), а, наоборот, назначал людей за их способности, деловые и личные качества. Это меняет ситуацию. Кстати, в связи с переходом академии Генерального штаба к белым в 1918 г. Дутов телеграфировал в Челябинск: «Уверен, что академики своим опытом и знанием помогут Родине, армии вернуть былую славу»[209].
Тот же Щепихин не без сарказма вспоминал: «…в Академии Дутова я встретил уже отцом семейства. Жил он хорошо — были средства хорошие у жены (маленькое поместье), да и отец помогал. Занимался он усердно, и в доме всё было к его услугам. Помню случай: как-то один из его малышей порвал готовое к подаче руководителю практических работ Академии кроки[210]. Вместо того чтобы засесть быстро за работу и восполнить к сроку пробел, [Александр] Ильич (Дутов. — А.Г.) ушёл на два дня из дома («пропал») и на сдачу работ не явился. За это время он обошёл всех своих знакомых и тоскливо со слезами (плакал и мне (т.е. С.А. Щепихину. — А.Г.) в жилет) сетовал на неудачную свою семейную жизнь! «Из-за семьи и академию не кончишь!» — роптал он. Его утешали, и кто-то дал совет — отдать начертать кроки другому. Как всё кончилось, не помню, но слёзы его запомнились и немало в своё время изумляли всех. Попал я с ним к одному руководителю по статистике. Задано было описание (стратегическое) района побережья возле Красной Горки. Вместо того чтобы приняться за отчётную работу, А[лександр] И[льич] начал обходить все старшие курсы академии и справляться, каковы требования у руководителя. Этот приём, между прочим, был довольно распространён: при полной независимости руководителей в требованиях, предъявляемых к слушателям, а также отсутствии в академии однообразных требований — указанный способ не был излишним, если только сведения могли быть основательны и объективны. Дутову кто-то сообщил за достоверное, что руководитель требует краткости и ясности. Сказано — сделано. При поверке — все работы подверглись критике. И дутовская работа заслужила за свою краткость одобрения. В то же время другому офицеру руководитель, не порицая его словоохотливости, сделал несколько якобы колких замечаний — «почему мало оттенены такие данные, как осенние морские туманы и их влияние на операции». Дутов сиял как блин, а в результате получил «семь», а другой офицер, о котором упомянуто, «11». Дутов до слёз был взволнован. Зная, что отметки руководителей не подлежат критике, обжалованию и изменению, а также то, что его претензия ударит больно по его сотоварищу, Дутов всё же подал жалобу, где указывал, что его работа была «похвалена», а работа другого критиковалась, высказал свою личную догадку — «не произошла ли путаница и ошибка в списке и что не ему ли в действительности присуждена отметка «11», а другому офицеру «7»». Однокурсники, всегда живо реагирующие на всякого рода трения, сразу отшатнулись от Ильича, что своим откровенным, но не обоснованным [заявлением] он не постеснялся «топить» своего товарища… Вскоре и от администрации Академии был получен ответ, что ошибка исключена и что руководитель подтвердил правильность дутовской семёрки, но, конечно, без подробного объяснения причин. Так Дутов неосмотрительно погубил свою репутацию в нашей среде. Я потом не раз с ним беседовал по этому поводу. Он упрямо настаивал, что он был прав и что руководитель к нему «придрался». При каждом разговоре у него потело лицо и слёзы явно выступали на глазах. «Ого! — подумал я. — Да ты честолюбец не в меру!» Окончить Академию Дутову благополучно не удалось — он попал под черту и в Генеральный штаб не попал. Два года он мобилизовал все свои связи и знакомства, чтобы попасть в Генеральный штаб, но так это ему и не удалось. Это был червь, точивший его всё время… Даже когда я его встретил уже в зените славы, даже и тогда он не без горечи и яду сказал мне, что вот, слава богу, и без Академии он сумел выдвинуться… «Впрочем, не во мне первом Академия наша ошибается…» Намёк на случай со Скобелевым (Белым Генералом)… Так сам себя высоко ценил тогда Дутов. Не с целью дискредитировать Атамана, а с целью лишь указать, что никаких задатков «вождя» у Дутова не было, хотя я его близко знал включительно до Академии»[211].
201
Деникин А.И. Указ. соч. С. 59; Гурко Д.И. Воспоминания генерала // Гершельман Ф.К., Гурко Д.И. Генералами рождаются: Воспоминания русских военачальников XIX — начала ХХ веков. М., 2002. С. 256.
202
Машкин Н.А. Высшая военная школа Российской империи XIX — начала ХХ века. М., 1997. С. 180.
203
Деревянко И.В. Мозг армии (Корпус офицеров Генерального штаба к началу XX столетия) // Военно-исторический журнал. 1989. № 10. С. 79.
204
Деникин А.И. Указ. соч. С. 61.
205
РГВИА. Ф. 409. Оп. 1. Д. 46271. Послужной список № 1813 (1913 г.). Л. 3.
206
Кстати, другой вождь Белого движения генерал-лейтенант А.И. Деникин также не мог забыть унижения, причинённого ему в академии, из которой он первоначально был исключён. См.: Деникин А.И. Путь русского офицера. М., 1990. С. 68.
207
Атаман Дутов в данном случае неточен: полковник Ф.Е. Махин был отчислен от старшего класса Императорской Николаевской военной академии в 1910 г., затем вновь поступил в старший класс академии в 1911 г. и в 1913 г. закончил дополнительный курс по первому разряду с причислением к Генеральному штабу — РГВИА. Ф. 409. Оп. 1. Д. 184169. Послужной список № 243–230 (1917 г.). Л. 72—72об.
208
ГА РФ. Ф. Р-6605. Оп. 1. Д. 7. Л. 34об. — 35.
209
РГВА. Ф. 39477. Оп. 1. Д. 3. Л. 94.
210
Кроки (от франц. croquis — набросок) — чертёж важнейших элементов участка местности, выполненный приёмами глазомерной съёмки (Военный энциклопедический словарь. М., 2002. С. 789).
211
ГА РФ. Ф. Р-6605. Оп. 1. Д. 7. Л. 51—51об.