Монтесума

Напряжение нарастало с той и с другой стороны.

Добрая половина испанских солдат вышли из своих казарм. Они направились к Большому храму, где находились танцевавшие; и некоторые из них сразу же блокировали четыре его рыхода. Пятьдесят других обнажили свои шнаги и напали на танцевавших великих сеньоров и воинов. «Тогда они окружили тех, кто танцевал; они сразу направились туда, где были тамбурины; они напали на барабанщика и отрубили ему кисти рук; затем они отрубили ему голову — так, что она отлетела далеко в сторону. Затем они направили на людей свои металлические копья и стали их рубить и колоть своими металлическими шпагами. У некоторых была изрублена голова, другие были ранены в руки, плечи, живот и'во всякие другие места.

И не было возможности убежать. Было очень много раненых. А если кто-нибудь хотел убежать, то па него набрасывались христиане и от человека ничего не оставалось.

Некоторым удалось перелезть через стены и убежать. Иные вбежали в соседние дома и там спрятались. А еще некоторые притворились мертвыми и притаились среди мертвых, и так спаслись. Но когда кто-нибудь не мог лежать

спокойно и было видно, что он жив, то на него набрасывались эти люди и продырявливали человека своими шпагами.

Кровь храбрых воинов текла так, как если бы это была вода. Отвратительный запах поднимался от крови и от внутренностей, которые были разбросаны повсюду. Испанцы ходили по дома%1, своими шпагами протыкали занавески, если им казалось, что там скрывается кто-нибудь из танцевавших во дворе Большого храма, и если кого-нибудь находили, то тут же убивали. И пока испанцы искали людей, они одновременно грабили дома».

Началась настоящая охота на людей внутри и вокруг десятков больших и маленьких зданий, находившихся за оградой Большого храма. Персонификатора Уицилоночтли или Тецкатлипоки ранили в лицо. Важные особы, принимавшие участие в тайцах, почти все были убиты, а их тела ограблены: испанцы снимали с них как особенно любимые ими золотые украшения, так и украшения из полудрагоценных камней. Убитых были сотни, а может быть и тысячи.

Зрелище было ужасным, сообщают индейские информаторы де Саагупа. Однако информаторы описывают эти события с опозданием в несколько десятилетий — тогда, когда менталитет народа сильно изменился и когда ацтекское общество перестало быть грозной военной машиной, взявшей на себя обязанность кормить вселенную человеческой кровью. Тон свидетельств изменился. Нет уже речи о «славной рыцарской битве, иоле которой усеяно цветами, дорогими перьями и телами умерших в радости». Лежащие на земле «цветочного поля» окровавленные тела уже не представляются «цветами, драгоценными камнями, красными розами в обрамлении драгоценных перьев». И воины, падая от смертельных рай, больше не сообщают о «радости, которую они испытывают от присутствия в обществе предков и древних королей».

И тем не менее раздавались крики, призывавшие на помощь или побуждавшие к схватке с врагом. «О, храбрые воины! О, мексиканцы! Хватайте оружие, какое придется! Скорей! О, наши храбрые воины гибнут!»

«Люди кругом заплакали и стали ударять себя но губам, причитая. И снова поднялись храбрые воины, и продолжилась битва. И храбрые воины бросали дротики и копья, и гарпуны. И все это выглядело как желтый туман над испанцами». Последние были окружены со всех сторон многочисленными отрядами решительно настроенных ацтеков и были вынуждены поспешно отступить ко дворцу Ахаякатля. Альварадо, весь в крови, прибежал к Монтесуме, которого он никогда не любил, и вне себя от злости, стал упрекать императора, указывая на свои раны: «Смотри, что наделали твои вассалы!» — «Если бы ты не начал, — ответил монарх, — мои вассалы ничего такого не сделали бы. Вы просто хотите погубить и себя, и меня!»

Испанцы вернулись в казармы и считали себя уже в безопасности. Однако громадное множество ацтекских воинов обрушилось со всех сторон на дворец. Некоторые из них пытались проникнуть во дворец, но не могли преодолеть железный барьер, противопоставленный им осажденными испанцами. Численное преимущество индейцев в этих условиях не имело большого значения. С крыш соседних домов на индейцев летел град стрел, камней и дротиков. Поскольку пришельцы держались стойко, то нападающие попытались сделать подкоп под стену. В результате их усилий часть стены рухнула и они смогли проникнуть во дворец. Однако очень скоро они должны были отступить. Были проделаны другие бреши, но эта тактика в целом оказалась безуспешной.

Сражение прекратилось только с наступлением ночи. На следующий день оно возобновилось и продолжалось еще несколько дней. Каждый раз ацтеки шли в бой с такой яростной решимостью, что испанцы и их союзники тласкальтеки, вконец измотанные, считали уже, что наступил их конец. В отчаянии, Альварадо, решившись на последний шаг, требует к себе Моитесуму. Императора вместе с его сыновьями и другими грандами заставили выйти на террасу. Но едва мешики увидели их, они потребовали их немедленного освобождения. Альварадо приставил к груди Монтесу мы свой кинжал и заявил, что если тот не остановит мятеж, то будет убит вместе со своими сыновьями и со всеми находившимися во дворце индейцами.

Монтесума вынужден был подчиниться. Ведь если бы он погиб, то солнце закатилось бы, воцарился бы хаос и его близкие погибли бы вместе с ним; ацтекское «солнце» больше ие взошло бы, его заменило бы «солнце» новоприбывших, «солнце» Кецалькоатля. Обращаясь к мешикам, он говорил им, что если они хотят видеть его живым, то должны прекратить мятеж.

Спокойствие было восстановлено, однако положение испанцев оставалось но-прежнему опасным. В последующие дни бои несколько раз возобновлялись — до того момента, когда воюющим стало известно о встрече Кортеса и Нарваэса. Продолжая осаду дворца, мешики прекратили всякую поставку продовольствия. По мнению некоторых конкистадоров, Монтесума советовал им подождать возвращения победителей и потом уже ликвидировать всех испанцев разом.

Такая картина явствует из имеющихся документов. Однако, как и в случае Чолулы, воинственные намерения мешиков были подвергнуты сомнению. Как если бы они были чем-то постыдным... Таковыми они могли казаться индейцам позже, в эпоху Новой Испании, когда они пытались уверить себя и окружающих в том, что их сопротивление испанцам с их благодеяниями цивилизации было вызвано, в конечном итоге, только чрезмерными притеснениями со стороны конкистадоров, в частности, ничем не оправданной резней в Чолуле и на празднике Токскатля. Эти намерения могли казаться постыдными также испанским монахам, которые старались представить ацтеков в виде кротких овечек — чрезвычайно доверчивых, но ставших жертвами жестокости белых агрессоров. Парадоксальный факт: наиболее заинтересованными в отрицании ацтекского заговора были друзья Веласкеса.

Согласно большинству свидетельств, которые были собраны Веласкесом в 1521 году, бойня на Токскатль была совершенно неоправданной. Как свидетельствует Васкес де Тапиа, эго была просто прихоть Альварадо. Последовавший затем мятеж был вызван лишь этой бойней и более ранними проявлениями жестокости испанцев, казнивших простых

индейцев и подвергших мучительной пытке великого сеньора. Все же эти свидетельства не являются такими уж беспристрастными. Для Веласкеса существенным было доказать ложность утверждения Кортеса, согласно которому положение в Мехико ухудшилось в результате прибытия Нарваэса. Те свидетели, которые выступали в поддержку Кортеса, настаивали на ответственности Нарваэса, а вместе с ним и Веласкеса.

Солдаты Альварадо, осажденные в казармах. Lienzo de Tlaxcala, ed. 1892

Существует также мнение, что Альварадо вмешался в события лишь с целью овладения великолепными драгоценностями именитых танцоров. Хуан Кано, а также Гомара и Сервантес де Салазар утверждают это совершенно определенно, хотя Берналь Диас, например, говорит об абсурдности этого утверждения. Правда состоит в том, что положение Альварадо в возбужденном городе не позволяло ему действовать но своему произволу и тем более устраивать провокации. В его подчинении было не более ста пятидесяти человек, из которых значительная часть должна была обеспечивать охрану дворца и императора.