Страница 3 из 20
От Гавра до Ньюфаундленда моря сотрясались от пушек — Англия отнимала у Франции ее американские колонии. Война между странами объявлена не была. Но если в море встречались французы с британцами, то салютовали так: всем бортом — залп из ядер раскаленных, и — саблю в зубы — вперед! на абордаж!
Франция для французов казалась тогда серым обыденным хлебом, а далекая Канада — сладким сказочным пирогом, и Англия уже вцепилась в этот «пирог» зубами абордажных крючьев…
— Бастилия, — говорил де Еон друзьям, — пока мне не угрожает. Заметьте, как осмотрительна моя некрополическая муза! Живых она не тревожит, паря лишь над свежими могилами.
На смерть известного физика графа Пажо д'Онсан-Брэй (у которого Петр I учился механике) он сочинил надгробную эпитафию. А вскоре умерла молоденькая герцогиня Пантьевр, и адвокат в стихах — опять-таки на божественной латыни — воспел ее «благоуханную» кончину.
Де Еон ничего не потерял, до небес превознося заслуги верноподданных покойников. В салонах Парижа вдруг разом заговорили о даровитом адвокате. Шанфор, Бель-Иль, Мармонтель, Лагарп, Дюкло и герцог Нивернуа — вот круг его знакомств. Ослепшая маркиза Дюдефан целовала де Еона в надушенную голову, говоря ему при всех:
— О-о, моя дорогая тряпица!.. — Это был верх утонченной ласковости, ибо даже сам король называл своих дочерей воронами, какашками и швабрами…
Вскоре, поднаторев в салонной болтовне, де Еон выпустил в двух томах свои «Политические рассуждения об администрации древних и новых народов». И — не прогадал: к должности секретаря прибавилась еще должность цензора книг по истории и беллетристике. Вольтер в эти дни называл де Еона «светлым разумом», он просил знакомых:
— Познакомьте же меня с этим чудовищем… Но история не сохранила свидетельства — состоялась ли их встреча. Скорее — нет. Они встретились, правда, но значительно позже, когда слава кавалера де Еона уже щеголяла в пышном ворохе кружевных юбок.
Зато нам точно известно, что де Еон проник в дом аббата Берни. Это был очень скверный стихотворец и еще худший министр Франции, ведавший делами иностранными. Но, как утверждали женщины, Берни был весьма «галантерейным» любовником. Вот оно! Отсюда, из дома Берни, тропинка вела прямо в отель Бельвю, к ногам маркизы Помпадур, бойко стрекотавшей красными каблуками туфель.
Ну, а что еще можно требовать от лихого бургундца с серьгою в ухе, со шпагою на боку, болтуна, пьяницы и бретера?
Ей-ей, сам король Франции вел себя в его годы гораздо скромнее. И уж конечно король ничего не писал (и не читал) об администрации и финансах у народов древности!
ЛЮДОВИК ПРОСНУЛСЯ
Не хочется, а — придется. Сам замысел вещи и ход истории к тому нас обязывают.
Сядем же, по завету Шекспира, на землю, покрытую нежной травою, пустим по кругу чашу с вином и будем рассказывать странные истории про королей…
О короли, короли! Простите, но ваши тени мы потревожим.
В этот день Людовик XV проснулся поздно и, не вставая с постели, привычно и вяло расставил руки. Вечно унылый дофин помог отцу натянуть рубашку. Тряскими пальцами король нащупал горошины пуговок. Принц Луи Конти, на правах сюзерена, продел ногу короля в скользкий сиреневый чулок.
— Шевалье де Вержен, — шепнул он, — наверное, уже прибыл в Константинополь; барон де Тотт поднимет татар, а наши эмиссары взбунтуют, когда надо, Сечь Запорожскую.
— Да, Порту надо пробудить, чтобы крымский хан опять тревожил русские пределы… Не давать России покоя!
Конти, присев на корточки, взялся за туфлю короля. Когда Людовика обули, в спальню к нему были допущены иностранные дипломаты, состоявшие при дворе Версаля.
Среди них не было русского, и это наводило Версаль на грустные размышления.
На горизонте европейской дипломатии звезда Петербурга разгоралась все ярче, и Франция уже не раз убеждалась, что пренебрегать Россией — рискованно и неразумно. Но Версаль относился к русским с неприязнью. Почти враждебно…
— Звон золота разбудит и мертвеца, — ответил Людовик принцу Конти с большим опозданием (а дипломаты зашушукались).
Бездумно глядя в окно, король вытирал лицо и руки мокрым полотенцем. В соседней комнате Oeil de Boeuf лакеи со звоном перебирали кофейную посуду.
— И начнем день! — торжественно провозгласил Людовик.
Начало дня — обычно. В узком проходе, между стеной и кроватью, король опустился коленом на кожаную подушку; старенький Часослов — еще со времен Генриха Четвертого — всегда лежал раскрытым перед королями Франции…
Конти держал отброшенное королем полотенце и прямо в глаза смотрел графу Штарнбергу — послу австрийской императрицы Марии Терезии, с которой тоже не было дружбы у Людовика. Конти смотрел на австрияка, но мысли его были далеко-далеко — на севере. Сейчас Конти всего сорок лет, русской императрице Елизавете Петровне — побольше (под пятьдесят), но это ничего не значит.
«Разве бы я был плохим мужем? — раздумывал Конти. — Или я не гожусь в герцоги Курляндские? Наконец, я могу командовать русской армией…» Людовику, как и Конти, тоже четыре десятка. Но от прежнего красавца, каким он был смолоду, не осталось и следа. Лицо сделалось оливковым, почти сизым. Дыхание короля стало гнусным от несовершенства желудка и частых запоров. К тому же король не мог в обществе связно произнести двух слов. Но и эти слова обычно он выражал (по свидетельству современников) «на подлом языке цинизма и распутства».
Людовик еще молился, а из подвалов Версаля, где размещались кухни, уж слышался ликующий возглас:
— Говяди-и-ина короля!
Дипломаты, кланяясь, спешили отбыть в Бельвю, чтобы засвидетельствовать свое почтение мадам Помпадур (все, кроме посла Пруссии, которому король Фридрих запретил унижаться перед куртизанкой).
— Говяди-ина короля! — разносилось по Версалю, и этот возглас быстро приближался к королевским покоям.
Во главе с метрдотелем двигалась процессия поваров, несших Людовику первый завтрак. Из-под золотых крышек струился пар над фарфором, и все придворные издалека снимали шляпы, раскланиваясь перед «говядиной короля».
Людовик, шевеля губами при чтении, словно школьник, постигающий грамоту, основательно ознакомился с меню.
— Ах, я совсем забыл, — огорчился король, — эти мерзавцы лейб-медики опять посадили меня на диету…
Диетический завтрак Людовика открывало пюре с гренками; затем — громадная тарелка супа из парижских голубей. Король сидел спиною к неприбранной постели; перед ним было раскрыто широкое окно, и в нем виднелись квадратно подстриженные деревья. Ни одна веточка не вырастет длиннее другой — так что глаз короля всегда спокойно скользит по зелени.
Разодрав фазана за крылышки, Людовик сказал:
. — Россия стала опасна. Саксонский курфюрст сулит нам поддержку. Поляки уже в конфедерациях — на случай, если русские шагнут за Неман. Пруссия же всегда с нами — за друга своего Фридриха я спокоен: вот на кого Франция может положиться!
Все уже вышли, остался с королем один принц Конти.
— Ваше величество, — ответил он, — не ручайтесь дружбою Фридриха, ибо маркиза Помпадур желала бы отомстить королю Пруссии, который имел неосторожность написать эпиграмму на ее возвышенные прелести.
Людовик продолжил о другом:
— Я не скрою, брат, что раздоры с Веною желательно погасить, как того требуют интересы единства католической церкви.
— Но… Англия! — подсказал Конти.
И придвинул королю баранину в чесноке. Разбив десяток круто сваренных яиц, принц ловко очистил их для «многолюбимого».
— Говори, брат, — разрешил ему король.
— Известно, — четко отвечал Конти, — что в Петербург отправляется из Лондона старая сент-джемская лиса — сэр Вильяме. И говорят, король Георг обещал ему награду золотом, если он выпросит у России солдат для защиты Ганноверского княжества…
— К сожалению, Англия для нас неуязвима, — буркнул король.