Гнев

Японцы быстро шли по дороге; иногда, сокращая свой путь, они переваливали через холмы, торопясь к горам, с тем чтобы отрезать партизанам выход к ним.

Выбравшись из трясины, партизаны прошли холмы и уходили в молодой лесок, покрывавший склоны гор, когда на гребне холмов появились японские всадники. Партизаны смеялись, громко кричали, махали руками японцам, жестами приглашая их итти за собой в горы: они были у себя дома. Японцы послали им вдогонку десятка три пуль, оборвавших кое-где на деревьях кору.

— Товарищ Тан, — обернулся Сюй, — ты еще не привык к нашим гранатам. Я смотрел, как ты их бросаешь. Они сделаны не так, как настоящие. Поэтому, пожалуйста, не задерживай гранату в руке, иначе вместо японцев ты и себя и нас покалечишь.

— Як ним скоро привыкну, — улыбаясь, ответил Тан. — Как ты думаешь, твоя мать все еще на базе, никуда не ушла?

— Куда ей итти! — засмеялся Сюй. — Она никуда не уйдет оттуда. Она слишком стара. И потом ведь она у нас самый большой командир. А командир не может уйти от своих войск. Подожди, сам скоро увидишь ее.

Вечерело, когда отряд, поминутно называя невидимым часовым свой пароль, приближался к партизанской базе, скрытой в недоступных горах.

Это был район Утай, на северо-западе провинции Шаньси, где так много больших, тесно сдвинутых гор, вершины которых покрыты вечным снегом, а склоны — дремучими лесами. В этих горах шаньсийские партизаны создали свою главную базу. Они отдыхали здесь, залечивали раны, учились военному делу. Отсюда они совершали свои опустошительные рейды по японским тылам.

База расположилась высоко, в большой ложбине, где сохранилось много древних каменных пещер. На базу вели редкие тропинки, внезапно исчезавшие в лесу, обрывавшиеся у ручейков. Только опытный проводник мог разобраться в этом сложном горном лабиринте. Но партизаны, выполняя чей-то мудрый совет, проложили десятки новых ложных троп, которые чужих людей должны были обмануть, запутать, завести в густой лес. Такие тропы, уходя от подножия горы, долго петляли и выводили в болото, к пропасти, а иной раз возвращали путников к тому самому месту, с которого они начинали свой подъем. Густая сеть таких тропок покрывала весь этот горный район.

Японцы не раз делали попытки выследить, уничтожить партизанскую базу и каждый раз с большими потерями возвращались назад. Однажды, рассвирепев, они целый день стреляли по горам из тяжелых орудий и сбрасывали на них бомбы с самолетов. Но база попрежнему жила своей напряженной, боевой жизнью, оставаясь неприступной и неуязвимой для вражеских войск, снарядов и бомб.

У самого входа в ложбину, где расположилась база, отряд встретили несколько человек и среди них маленькая, сухонькая старая женщина. Длинные широкие ватные штаны ее, выстеганные ромбами, были крепко перехвачены у самых щиколоток тесемками. Такая же куртка обхватывала ее сутулую спину. Этот наряд делал ее суровой, похожей на мужчину. Она держала в руках крепкую суковатую палку. Завидев Сюя, шедшего впереди отряда, она подняла палку вверх, улыбнулась, и сотни больших и маленьких морщин разгладились, поплыли по ее лицу, утопая в ласковой улыбке. Черные, еще сохранившие блеск глаза ее засверкали приветливо и радостно.

— Ты долго ходил в этот раз, не правда ли, сын мой? — встретила она Сюя.

Это была его мать — Лань Чага.

— Я торопился домой, мать, и по дороге встретил японцев. Я должен был задержаться. Жалко было расставаться с ними.

— Даже несмотря на то, что они загнали тебя в трясину?

— Я очень доволен, что они не оставили нас у себя гостить. Ты ведь поругала бы меня за это, не так ли?

Старуха увидела Тана, зорко оглядела его и вопросительно посмотрела на Сюя.

— Это товарищ Тан, инструктор политотдела. Командование перебросило его к нам.

Сюй подробно рассказал о Тане все, что он знал о нем. Незнакомые еще Тану люди подходили к нему, дружески пожимали руку, и каждый говорил ему два-три слова, простых, но хороших, идущих от сердца.

Тан радостно отвечал на приветствия, благодарно улыбался и во все глаза смотрел на старуху Лань Чжи, мать Слоя. Он представлял ее себе более дряхлой. Ему казалось, что она должна быть обессилевшей, беспомощной старухой, прикованной к постели неизлечимым недугом. Тан признался себе в том, что о всех старухах он думал одинаково. Тем более ему приятно было видеть эту старую, семидесятилетнюю женщину все еще бодрой, подвижной.

Всем своим несколько суровым и строгим видом она как бы подтверждала рассказы о ней, где правда давно уже переплелась с добрым вымыслом. Но так уж всегда бывает с рассказами о людях, прославившихся своими делами и жизнью. Одно можно без колебаний сказать: она вполне заслужила прозвище, которое ей дал сам народ: «Мать партизан».

Она была не просто любящая, заботливая мать для всех шаньсийских партизан. Сказать так — значило ничего не сказать об этой поистине замечательной женщине, достойной дочери своего народа. Лань Чжи — это боевая мать партизан, боец, друг и советник.

— Сын мой, — сказала она Тану, — если тебе нужна мать (а она нужна всякому бойцу), ты будешь для меня не менее дорог, чем собственные сыновья мои и внуки.

Она положила свою легкую маленькую руку на плечо Тана и, чуть приподнявшись на носках, посмотрела ему пристально в глаза. Бойцы, стоявшие вокруг, с почтением слушали Лань Чжи. Вдруг старуха, словно опомнившись, вскинула левую руку к голове, поправила выпавшую прядку седых волос и сказала:

— Вот это дело! Люди вернулись из похода, а я их разговорами угощаю. Стара я стала, забываю свои обязанности.

И, повернувшись, она повела за собой всех к пещерам. Тан шел рядом с Сюем. Не утерпев, он спросил:

— Откуда она знает, что у нас была стычка с японцами и что они преследовали нас?

— Здесь все знают, — с гордостью ответил Сюй. — Сотни разведчиков и дозорных бродят по всей округе. Они, как эстафету, передают сюда все, что видят и слышат. У нас всюду тысячи глаз и ушей. Если бы с нами случилась беда, отсюда пришли бы к нам на выручку.

Сказав это, Сюй прибавил шагу, догнал свою мать и спросил ее:

— Что слышно о Ли, когда он вернется домой?

— Внучек скоро будет, очень скоро, — может, сегодня ночью, может быть, завтра утром. Не тревожься, Сюй. Иметь такого сына — одна радость. Он не только горяч сердцем, но и осторожен умом. От него есть хорошие вести. Целый месяц он был в районе Тайюани, а теперь торопится с отрядом сюда.

День на базе начинался рано. Люди были на ногах еще до восхода солнца. Здесь всегда кипела работа. В одной из пещер, самой большой, помещались кузница и механическая мастерская. Здесь ковались и отделывались прекрасные боевые мечи, кустарные ружья, отливались пули. Рядом, в длинной и узкой, похожей на бесконечный коридор пещере изготовлялся порох, знаменитые партизанские гранаты, патроны. Эти две пещеры партизаны с гордостью именовали «Центральным антияпонским арсеналом».

И на самом деле, это было серьезное предприятие, большое подспорье в партизанской борьбе. Начальником арсенала был инженер Чэн, работавший ранее в арсенале в Мукдене, до захвата его японцами. Теперь под руководством Чэна в «Центральном антияпонском арсенале» работали сотни две кузнецов, механиков, токарей, монтеров, подрывников. Арсенал работал круглые сутки, в две смены, по двенадцати часов. И когда однажды коммунисты — организаторы и командиры партизанских отрядов — предложили работать в три смены, по восемь часов каждая, чтобы не изнурять арсенальцев, работники арсенала организовали настоящую забастовку протеста.

Они вышли из своих пещер со знаменем и демонстрировали по всей ложбине. На знамени своем они написали:

«Мы работаем для нашей родины всего двенадцать часов в день, а наши братья жертвуют своей жизнью в борьбе с японцами. Позвольте нам работать всего двенадцать часов в день!»

Демонстранты направились к пещере Лань Чжи. Старуха вышла к ним, и они долго беседовали, как она потом рассказывала, «о текущем моменте». В конце концов «забастовщики», поддержанные Лань Чжи, одержали решительную победу. Им сделали эту уступку, ибо поняли, что ярость, сжигающая людей, находит себе выход в упорной работе.