Гнев

За линией атакующих шли Садао и Тари. Они шли быстро и уверенно. Они шли вперед, счастливые и гордые. Их окружала живая, могучая стена дружбы и доверия. В этом боевом атакующем строю все были свободны и равны: и комбриг и боец. Это новое чувство вдохнуло в них новые силы.

Атакующие легко смяли передовое японское охранение и прошли вперед.

Капитан Кидо ежесекундно смотрел на часы. Шесть часов двадцать минут. Танков нет. Уже зачастили китайские пулеметы. Невдалеке показались передовые части противника. Капитан оглянулся назад. За ним лежал батальон. От холмов к батальону во весь опор мчался майор Хорита.

«Сейчас пойдут танки, — облегченно вздохнул капитан. — Опаздывают на двадцать минут. Надо будет пожаловаться в штаб. Почему унтер Мадзаки не присоединился в пути к батальону? Как падает дисциплина!..».

Капитан Кидо больше ни о чем не думал. Он упал на землю ничком, уткнувшись головой в траву, еще мокрую от росы.

Китайцы навалились на батальон. Японцы дрогнули и побежали. К смятым рядам подскакал Хорита. Он был бледен, и верхняя губа его подергивалась в нервном тике. За холмами, откуда он только что вернулся, было пусто. Танковый отряд не вышел к позициям, как было условлено. Батальон открыл фронт, дал дорогу не своим танкам, а китайским войскам. Сейчас уже ничего нельзя было поделать. Оставалось одно: вывести батальон из-под ударов противника, спасти его от разгрома.

Но Хорита опоздал. Батальон, не получив поддержки, панически отступал под ударами китайских войск. Остановить его было невозможно. Собственно говоря, батальон как таковой больше не существовал. Теснимый со всех сторон китайцами, он распался на отдельные группы безостановочно бегущих и падающих людей. Повсюду в траве лежали сраженные солдаты.

Майор Хорита с помощью нескольких офицеров и унтеров остановил вторую роту, вернее — ее остатки, человек сорок. Наскоро установив два пулемета, японцы открыли бешеный огонь по наступающему противнику. И когда уже казалось, что китайцы замедлили темп атаки, с правого фланга, где стоял батальон майора Хори, сквозь пулеметную трескотню донеслись громовые раскаты:

— Ван-суй! Ван-суй!

Солдат Нару выбежал из-за ближайшего холма. Он тянул за собой на поводу упирающуюся лошадь майора Хорита. Майор не стал ждать, когда Нару приведет ему коня. Он побежал к нему навстречу. Нару, придерживая повод, помог майору взобраться в седло.

Китайцы были уже не далее чем в ста метрах от японцев. Они на бегу, припадая на колено, залегая за кочки, поливали японцев из ручных пулеметов и винтовок. Майор дрожащей рукой потянул к себе повод. Нару как-то странно осел на землю. Конец повода он крепко зажал в кулак. Нару упал на спину, и рука, зажавшая повод, подвернулась под голову. Майор заскрежетал зубами:

— Пусти, дурак!

Нару не отвечал. Он лежал с открытыми глазами, стекленеющий взгляд которых преданно уставился на майора. Он был мертв.

С легкостью, необычайной для него, майор соскочил с коня, ударом ноги повернул тело солдата и выдернул из его руки повод. Вдруг обессилев, майор Хорита с трудом взобрался на коня. Не успел он подобрать повод, как лошадь понесла, обезумев от трескотни пулеметов и визга пуль. Хорита отчаянно цеплялся за гриву коня. Наконец Хорита удалось подхватить повод, и он выпрямился в седле.

Садао, заметив майора Хорита, остановился. Мимо него пробегали китайцы с винтовками наперевес. Вдруг возле Садао беззвучно упал боец, выронив из рук винтовку. Садао подхватил ее и, припав на колено, вскинул винтовку к плечу и выстрелил.

Майор Хорита не слышал ни звука выстрела, ни визга пули. Судорожно сжав коленями бока лошади, он сперва поник головой на грудь, а затем как-то сразу размяк, отвалился через седло назад. Ноги, проскочившие в стремена, крепко держали его тело.

Лошадь несла его вперед, за холмы, в сторону японских расположений.

Издали человек, запрокинувшийся спиной на круп бешено мчащейся лошади, был похож на циркового наездника. И когда тяжелая, свинцовая туча скрыла солнце и на землю упали причудливо рваные тени, конь со своей мертвой ношей, взлетающий на гребни дочерна выжженных холмов, казался мрачным вестником разгрома.

Лань Чжи — мать партизан

Нам только бы добраться до этих гор! — сказал командир партизанского отряда Сюй.

Он вытянул перед собой руку, в которой легко держал винтовку, и показал дулом на группу высоких холмов, мягко и неуловимо переходящих в большую, покрытую лесом цепь гор.

— Дальше они не пойдут, не осмелятся, — добавил он.

— У них есть верховые, товарищ Сюй, им ничего не стоит перерезать нам путь в горы. Ты не подумал об этом? — спросил человек, истрепанная одежда которого все еще сохраняла на себе следы городского покроя.

— Я не мог не подумать об этом, товарищ Тан. — Сюй помолчал секунду и уверенным голосом сказал громко, так, чтобы слышали все бойцы: — Мы доберемся до гор раньше, чем они успеют перерезать нам дорогу. Все зависит от нашей быстроты. Мы идем прямо по трясине, а это наполовину сокращает наш путь. Они идут по дороге. Здесь они не сумеют пройти, не зная тропок, тем более на конях. Будь я у них командиром, я прекратил бы уже давно погоню. Они замучают своих солдат — и только.

Сюй и Тан разговаривали на ходу. Сюй шел впереди уверенным, крупным шагом. Весь отряд поневоле, несмотря на усталость, приноравливался к его шагу, не отставая. Шли по узкой зыбкой тропке, издавна проложенной в этих низких камышовых зарослях через всю болотистую местность, до самых гор. Итти надо было осторожно, чтобы не оступиться. Каждый боец точно повторял движения переднего. Трясина всасывала все, что попадало в нее, как губка воду.

Небольшой отряд Сюя возвращался из штаба дивизии Восьмой народно-революционной армии, куда ходил для восстановления прерванной противником связи партизанских отрядов с регулярными частями и за новыми инструкциями. В штабе дивизии к отряду Стоя присоединился инструктор политотдела товарищ Тан.

На обратном пути отряд Слоя обнаружил лагерь японской части, очевидно, отведенной с фронта для кратковременной передышки. Обойдя лагерь стороной, партизаны наткнулись на большой караван японских грузовиков с продовольствием. Здесь уже Сюй ничего не мог поделать с собой. Все его бойцы, — а их было человек тридцать, — имели с собой по пять-шесть гранат собственного, партизанского, изготовления. Это были грубые, корявые гранаты, обладавшие страшной разрушительной силой. Командир отряда точно указал каждому бойцу грузовик, который надо было подорвать. Осторожно прокравшись к самой дороге, партизаны некоторое время еще ползли в кустах, рядышком с грузовиками, медленно переваливавшими через выбоины и ямы поврежденной дороги.

Партизаны сразу, по едва слышной команде Сюя, вскочили на ноги и метнули свои гранаты. Сухой, неприятный треск разрывов гранат и крики раненых наполнили воздух. Грузовики падали набок с развороченными моторами, с вырванными щитами управления; задние машины, не успев затормозить, всей своей тяжестью налетали на передние. Густые облака пыли повисли над дорогой, укутывая все в серый саван.

Партизаны скользнули в кустарник и заторопились в сторону, своей дорогой. Казалось, что все прошло удачно, как вдруг где-то сзади послышался глухой дробный цокот копыт. По дороге рысью шла японская конница, на глаз не больше пятидесяти верховых. Сюй хотел уже было окопаться, залечь где-нибудь в кустарнике, как за конницей, правда еще очень далеко, показалась целая рота японской пехоты.

Взбешенные налетом партизан, японцы решили истребить их и выслали вдогонку все свое охранение. Сюй подсчитал бойцов своего отряда, хотя он точно знал, сколько их, и благоразумно решил уклониться от боя.

— Тридцать партизан против кавалерии в пятьдесят сабель и роты в двести штыков… Нет, я не могу, у меня спешные дела, — бросил он Тану и увел отряд с холмов по одному ему известной тропке в трясине.