Блеск и будни

Брандон вздохнул.

— Извиняться я не буду, Пинеас. Но по этому вопросу не скажу больше ничего. Так, в своей записке вы упомянули, что хотите поговорить со мной о поездке в Англию. С какой целью?

— В связи с судом над женой Кавана. Наши сторонники собрали необходимые суммы, чтобы компенсировать ваши расходы.

— Но что вы хотите, чтобы я сделал?

Когда Пинеас рассказал ему о своем плане, Брандон зло оскалился.

— Простите, Пинеас, но моя совесть христианина не позволяет мне выполнить то, что вы предлагаете. Вы готовите ей виселицу.

Пинеас решил, что с Брандоном не сговоришься. Это непрактичный человек, мечтатель, который не понимает, что поставлено на карту.

— Елизавета Десмонд Кавана, вы обвиняетесь в убийстве. Признаете ли вы себя виновной или нет?

Судья в парике, мистер Джастис Молино, прекрасно выглядел в своем ярко-красном одеянии с горностаем. Он сидел на скамье в Центральном уголовном суде на улице Ньюгейт в Лондоне. Освещенный газовыми фонарями зал суда был забит до отказа, так как судебные разбирательства по делам об убийствах рассматривались в Лондоне как театральные представления, а суд над очаровательной уроженкой Йоркшира, американской вдовой, привлек к себе большое внимание. Шел сентябрь 1857 года, почти пять месяцев спустя после того как Лиза с младенцем была выслана из Нью-Йорка. Теперь она находилась на скамье подсудимых, одетая в скромное темно-голубое платье и шляпку. Она посмотрела на судью и твердо произнесла:

— Я не признаю себя виновной, милорд.

Она выглядела озабоченной. Ни один человек не мог не испытывать беспокойства, находясь на скамье подсудимых по обвинению в попытке убийства. К тому же, ее адвокат сэр Эдмунд Картер подтвердил ей, что по английским законам она не имела права показывать в свою пользу.

У нее чуть не началась истерика, когда прокурор вызвал для дачи показаний первого свидетеля — парижского модельера Люсьена Делорма. Сэр Эдмунд предупредил ее, что возможный упор в этом судебном разбирательстве Короны будет сделан на факт ее бегства из Англии как подтверждение ее вины.

А это, в добавление к показаниям Стрингера Макдафа, может привести ее к виселице.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— Каунпур наш! — крикнул Нана Саиб, обращаясь к огромной толпе. Огни фейерверка осветили жаркое небо. Одетый в самые шикарные шелка цвета слоновой кости с пятью нитками огромных жемчужин вокруг толстой шеи и с бриллиантом Пешва на тюрбане он сидел на спине слона на позолоченном кресле под навесом. — Божьей милостью, все христиане, находившиеся здесь, в Дели и Мееруте, уничтожены и отправлены в преисподнюю набожными и мудрыми войсками благоверных, которые твердо держатся за свою веру. Желтоволосые иноземцы изгоняются с территории Матери-Индии, и теперь обязанностью всех граждан является повиновение моему новому правительству. Сегодня я махараджа Битура. Но скоро меня объявят императором всей Индии!

— Нана Саиб! Нана Саиб! — скандировала пришедшая в экстаз толпа из нескольких тысяч индийцев.

— Наше дело — идти к победе! А теперь, друзья мои, приглашаю всех вас в мой дворец в Битуре на большой пир в честь победы! Угощаю вас досыта и едой, и питьем! Будьте гостями Нана Саиба!

— Нана Саиб! Нана Саиб! — завизжала разношерстная толпа, обретя нового героя.

Шесть девушек-науч, ведомые Лакшми, исполняли чувственные танцы живота в тронном зале дворца Нана Саиба в Битуре. Дело происходило на следующий вечер после шумного пира для народа, когда дворец заполнили ликующие подданные. А сегодня у Нана Саиба был праздник в узком кругу ближайших друзей. Толстый махараджа восседал на позолоченном троне, курил кальян и смотрел на девушек-науч. Лакшми, к рукам и плечам которой была прикреплена газовая прозрачная вуаль, медленно закрыла ею свое лицо, пройдя в танце совсем близко от него. На лице Нана Саиба появилась похотливая улыбка. На подушках с одной стороны от него сидели пять музыкантов, игравших на индийских струнных инструментах — ситарах, а за ними стояли четыре охранника, вооруженные ружьями «Энфильд». Гости — только мужчины — тоже сидели на подушках вокруг всего зала, пили вино и аррак из серебряных кубков, закусывали фруктами и сладостями, которые разносили на подносах слуги Нана Саиба. Томный вид гостей, духота в помещении, запах гашиша создавали у Нана Саиба впечатление, что он плывет в мечтах. Его взгляд скользил с пупка на круглом животе Лакшми к ее трепещущим грудям и к потолку, где медленно покачивались опахала и возвышался круглый плафон из цветного стекла, привезенные его отцом из Парижа. Через большое отверстие в центре плафона свешивалась тяжелая цепь, на которой висела огромная люстра зеленого стекла с более чем пятьюдесятью светильниками из красного стекла, которые покойный Пешва заказал в Бакара, во Франции. Отец Нана Саиба страстно тянулся ко всему французскому так же, как сын до недавнего времени тянулся к английскому мылу и мармеладу.

Когда жонглеры начали свое представление с деревянными кеглями, в зал торопливо вошел лорд Азимулла. Пройдя мимо гостей, он приблизился к трону и сказал:

— Ваше Высочество, произошло чудо. Прибыл англичанин, чтобы преподнести вам большой бриллиант.

Нана Саиб посмотрел на него отупевшим от гашиша и вина взглядом.

— Англичанин? Адам Торн? Он здесь?

— Да, сэр. Он просит принять его, чтобы вручить вам бриллиант.

— Не понимаю. Он же делал все, чтобы держать его подальше от меня.

— Он говорит, теперь понял, что вы представляете народ Индии, и поэтому решил возвратить бриллиант вам.

— Как изумительно… — Нана Саиб нахмурился. — Он один?

— Да, сэр.

— Этот человек, должно быть, глуп, — он рассмеялся и хлопнул себя по колену. — Идиот! Ангрези идиот! Ты уверен, что это не трюк?

— Поскольку он один, сэр, не думаю. Но я дам указание стражникам смотреть за ним в оба.

— Да, конечно. Сейчас мы хорошо повеселимся! Приведи его сюда. Мы позволим ему произнести небольшую любезную речь и вручить мне бриллиант. А потом мы немного позабавимся, предав эту собаку медленной и самой мучительной смерти, которую мы только сможем придумать. Это развлечет моих гостей, верно? Что может быть приятнее, чем видеть, как подыхает англичанин!

— Ваше Величество, как всегда, полны вдохновения. — Азимулла, поклонившись, вышел из зала. Нана Саиб, поднявшись на ноги, на мгновение оперся о подлокотник трона, пытаясь обрести равновесие. Потом вскинул руку, призывая к тишине. Музыканты отложили свои инструменты, а девушки-науч прекратили танцевать.

— Друзья мои, у меня для вас сюрприз — такой, который оживит наш сегодняшний праздник. Святотатствующие христианские миссионеры пришли в нашу страну и осквернили наши уши историями о мужестве так называемых христианских мучеников… Ну, скоро мы поприветствуем одного из них и посмотрим, насколько храбрым окажется христианин-ангрези. Слуги, добавьте вина и арака.

Хлопнув в ладоши, Нана Саиб рухнул на трон, а слуги в очередной раз начали наполнять кубки гостей. Трое акробатов присоединились к жонглерам и прошлись на руках по залу под аплодисменты присутствующих. И тут Азимулла ввел в зал Адама. Англичанин, который внешне походил на индуса, спокойно прошел мимо гостей, жадно пожиравших его глазами. В руках Адама была коробка из слоновой кости.

Танцовщицы, жонглеры, акробаты замерли, и в зале воцарилась мертвая тишина. Адам остановился напротив трона Нана Саиба и поклонился.

— Поприветствуй его, — приказал махараджа Азимулле.

— Могущественный властелин Нана Саиб, махараджа Битура, приветствует тебя, англичанин, — произнес Азимулла.

— Скажите Нана Саибу, — попросил Адам, — что я привез ему большой бриллиант не только потому, что он теперь представляет народ Индии, но также и потому, что я боюсь, что англичане могут похитить его из храма в Лакнау и передать королеве Виктории, которая добавит его к своим драгоценностям в корону.