Страница 114 из 133
Пассажиров, отлетающих самолетом на Стокгольм, пригласили на посадку. Нет, Юлии не было и в этом зале. У Рональда сердце стучало тревожнее и тяжелее. Пассажиров повели.
В окошке у диспетчера он осведомился, числится ли среди пассажиров Юлия Вестерн.
— Вестерн, Вестерн, — стал вспоминать диспетчер. — Вроде, помню такую. Была ведь такая фамилия. Вот она!.. Вестерн Юлия... Улетела вчерашним рейсом... Вчера она улетела, товарищ!
Кате он сказал, что надеялся увидеть и проводить Юлию. Поэтому ночевал у входа в «Метрополь», ездил в аэропорт и в Учреждении чувствовал себя как сонная муха.
— Когда Бог хочет наказать человека, Ронни, — сказала Катя, — он отнимает у человека разум. Это с тобой и случилось! Думаю, что тебя нужно как-то спасти... Отправить тебя, что ли, на Дальний Восток, года на три? Я попробую!
— Что ж, я не против, — сказал он вяло. — Мне даже как-то... все равно! Но я очень люблю и очень жалею тебя, Катя!
— Интересно, как же это у тебя получается? Сердце-то одно, его же не разделишь?
— Знаешь, Катя, а мне кажется, что оно, вроде морского корабля, разделено на отсеки. В сердце ведь тоже есть какие-то доли — предсердия, желудочки... Наверное, у меня в одном предсердии живешь ты, а в соседнем...
— Я тебя ненавижу! Полюбила святого, гордого, чистого! Ты бы мне тогда про свои отсеки популярно разъяснил! Горе ты мое! И до чего же ты ничего не смыслишь в женщинах. А вот если бы ты в ту писательницу втюрился, я бы могла и простить, и понять! А тут! Дешевая авантюристка, ты же ей и меня, и Маську под ноги бросил! Спасибо, сама смылась вовремя, на грех не навела. Но это уж — точно Бог тебя уберег!
* * *
Через несколько дней товарища Вальдека спешно вызвали в кабинет главы правления. Рядом, в судейских позах восседали прочие руководящие товарищи Учреждения. Выдержав значительную паузу, председатель начал произносить нечто вроде обвинительного заключения.
В преамбуле он говорил очень веские слова, сколь высоким должен быть моральный уровень тех советских людей, кто имеет дело с иностранцами.
— А вы, товарищ Вальдек, уронили свое советское звание тем, что совершили неэтичный поступок!
— Какой же?
— Не спешите! Ответьте, каковы были ваши отношения с писательницей, госпожой N?
— Отношения были дружественными. Узнав ее ближе как человека, я преисполнился к ней еще большего уважения, чем прежде, когда знал лишь ее литературные заслуги.
— Это к делу не относится! На какой почве возникли ваши отношения с нею? В качестве кого вы перед нею выступали? В качестве лица частного или служебного? Я прошу прямого ответа.
— Разумеется, в качестве лица служебного. Так что же?
— Имели вы право, будучи лицом служебным, принимать от нее ценные подарки?
— Подарков ценных я не принимал ни от нее, ни от других иностранцев. Бриллиантовых перстней, собольих шуб или золотых часов, словом, никаких ценностей от иностранцев ни я, ни другие наши сотрудники никогда бы не приняли. А простой обмен сувенирами или какими-нибудь мелочами естественен, когда люди долго общаются и дружески расстаются. Впрочем, я не знаю, что именно сейчас имеется в виду.
— Какие подарки вы все же от г-жи N приняли?
— Вот эту самопишущую ручку. Как видите, она недорога и подержана. Это было подарено символически, как благословение писать сюжетные вещи!
— А еще какие были сделаны вам подарки госпожой N?
— Мы попали к ней в гостиницу с женой под дождем и промокли. Писательница сама надела на жену мою легкий дождевичок на обратную дорогу. Мы тоже ей подарили какой-то пустячок — коробку с парфюмерией и русские матрешки, помнится...
— А вот мы, руководители Учреждения, считаем этот ваш поступок неэтичным и влекущим за собою ваше увольнение.
— Знаете, если бы я даже предвидел это, то не поступил бы иначе. Мне упрекать себя в данном случае не в чем!
Кто-то вмешался:
— Не думайте, товарищи, что это единичный случай в практике Вальдека. Он систематически получал подарки от иностранцев. Вы это подтверждаете, Вальдек?
— Напротив, категорически отрицаю. Таких дружеских и сердечных отношений, как с писательницей N у меня ни с кем не возникало. Соответственно, не бывало и обмена сувенирами.
— А это что же такое? Товарищи, обратите внимание на надпись!
На свет божий была извлечена книга — голландско-немецкий словарь, присланный Вальдеку из Амстердама. Надпись действительно гласила:
«Дорогому товарищу Вальдеку за его верную помощь нашему обществу Советско-Голландской дружбы». 21 марта 1933 года.
— Значит, получили в подарок эту книгу?
— Получил. И был ей очень рад. И, кабы можно было вернуть прожитое вспять, снова принял бы эту книгу, и снова радовался, гордился бы таким отношением зарубежных друзей и дальше служил бы делу дружбы!
— Товарищи! Вы все это слышали? — обратился председатель к ареопагу.
Все молча кивнули, смущен был лишь генеральный секретарь А. Он был явно на стороне обвиняемого, но помалкивал!
— Итак, товарищ Вальдек, можете считать себя уволенным. Дела сдайте до вечера товарищу Ласло, документы получите сегодня же. Все свободны!
За три часа передача дел была окончена. Множество начатых и многообещающих мероприятий обрекалось на провал, оставалось незавершенным, безнадежно брошенным на равнодушных чиновников, застревало в инстанциях, чужих ведомствах... Товарищ Ласло был поражен:
— Никогда не думал, что у вас такой размах работы. Слушайте, не обжаловать ли повыше всю эту дикую несправедливость? Жаль дела... и вас!
Но товарищ Вальдек слишком ясно чувствовал за всей этой историей руку своего шефа, Зажепа. Действительно, тот позвонил на другой же день:
— Слушайте, Вальдек, у вас там неприятности на работе? Что же вы вовремя нам ничего не сообщили? Приезжайте-ка сейчас ко мне в гостиницу «Метрополь». У меня есть для вас вполне приемлемое предложение!
...Предложение, вполне приемлемое, было нехитрым: Рональда Вальдека пожелали сосватать на должность директора этой гостиницы. Он отказался решительно и резко. Зажеп разыграл крайнее удивление.
— Послушайте, вы же отказываетесь от золотого дна!
— Если уж выбирать дно , то предпочел бы... почище!
— Итак, я вижу, что вы действительно решились на разрыв с нами?
— Об этом я сказал вам сразу по выходе с Малой Лубянки.
— Хорошо. Я вас вызову. Это не так просто, как вы воображаете!
Но вышло это довольно просто! Зажеп пригласил Рональда домой, долго листал папку с какими-то документами, взял снова следовательский тон и опросил зловеще:
— Скажите-ка мне, Вальдек, зачем вам понадобилось свидание со шведской гражданкой Вестерн после того, как получили указание о прекращении работы с ней?
— Знаете, Иоасаф Павлович, вдаваться в эти детали мне сейчас что-то не хочется. Тут дисциплинарных нарушений не было, я могу это доказать, но не имею на то ни желания, ни времени.
— Вальдек! Вот текст, который согласован с Максимом Павловичем. Это подписка о неразглашении. В случае нарушения вы отвечаете.
— Знаю! В несудебном порядке! Извольте. Диктуйте ваш текст!
В бумажке были ссылки на «недисциплинированность и допущение самовольства». Зачеркивалось имя товарища Кинжалина... Вышеупомянутый Рональд Алексеевич Вальдек освобождался от сотрудничества с Большим Домом. Такой-то день 1934 года. Подпись.
Это был бесповоротный финал Рониной азиатуры! Продлившейся около года... Он еще не ведал, что вырвался из этих клещей буквально чудом, ибо малое время спустя раздался выстрел в Кирова, и страна вползла в полосу репрессий.
Вышел он на улицу, в Денежный переулок, с чувством огромного облегчения. Конечно, щемило сердце от мыслей о множестве полезных начинаний, задуманных и не исполненных им в северных странах; эти дела срывались из-за увольнения с основной работы. Но оставалась еще у Рональда Вальдека работа педагогическая и журналистская, и литературная, если «азы» и тут не сунут палки в колеса.