Страница 14 из 78
Мы видим, что тексты новгородского и тверского (раннего московского?) летописцев очень близки. Однако новгородец добавляет кое-что от себя. К примеру, о том, что некоторые московские новобранцы испугались и побежали с поля боя («Москвици же мнози небывалци, видевши множество рати татарьскои, устрашишася и живота отцаявшеся, а инеи на беги обратишася»). Указывает он и то, что Мамай не был «царем» («некоему убо у них худу цесарюющу, а все деющю у них князю Мамаю»). Зато у него ничего нет про союзников Мамая. Вообще-то вполне можно предположитть, что оба текста имели один и тот же первоисточник, который потом каждый летописец немного редактировал. При этом новгородец мог написать что-то неприятное про Москву, а вот автор текста, использованного в Рогожском летописце, — уже нет. Ну да Троицкая летопись и считается историками примером раннего московского летописания. Скажем так: когда великие князья московские еще не могли себе позволить очень-то уж произвольно перекраивать историю.
Наконец, самым маленьким по объему является упоминание битвы в Псковских летописях. Так, в Псковской первой летописи сказано: «В лето 6886. Бысть похваленъ поганых Тотаръ на землю Роускую: бысть побоище велико, бишася на Рождество святыя богородица, въ день въ соуботныи до вечера, омерькше биючися; и пособе богъ великомоу князю Дмитрею, биша и на 30 верстъ гонячися. Того же лета во озере Чюдскомъ истопли четыри лодии»{62}. Вот и все, что мог сказать о сражении псковский летописец середины XVI в. Нет, может, он и пользовался более ранними документами, когда писал свой вариант (по крайней мере, А. Н. Насонов, готовивший второе издание, считал датой написания ранних списков середину — конец XV в.). Но как бы то ни было, даже после присоединения Пскова к Москве в 1510 г., похоже, в этом городе о великом значении Куликовской битвы еще не знали. И приравнивали ее к гибели четырех лодей на Чудском озере. Правда, в Псковской второй и третей летописях говорится не о 4-х, а о 24 лодьях. Если так, то конечено! Зато, кстати, о битве там говорится и того меньше. В Псковской второй так и вообще написали просто: «Князь велики Дмитрии и вси князи рускыя бишася с Тотары за Доном»{63}.
Кстати, заметили, под каким годом стоит запись о битве? Под 6886-м. А это же год битвы на Воже. Той самой, заголовок для которой автор Рогожского летописца почему-то вписал перед статьей о битве на Дону. Случайно? Или пскович вообще эти два сражения не различал? А может, и не только пскович? Может, и в Твери знали только одно сражение, на Воже? А потому писец, вставляя заголовки статей, и ошибся? Вопросы, вопросы…
Пространная летописная повесть
Наиболее полные тексты Пространной летописной повести содержатся в Новгородской IV и Софийской I летописях. Тексты в остальных летописях являются сокращенными или переработанными редакциями. Анализ их проведен М. А. Салминой в работе «„Летописная повесть о Куликовской битве“ и „Задонщина“», вышедшей еще в середине 60-х гг. прошлого века. Исследователь доказывала, что Пространная летописная повесть является именно распространением Краткой. Причем, делалось это не за счет новой информации, а за счет риторических вставок. При этом «насыщенная религиозной риторикой, резко осудительными эпитетами врагов, особенно Олега Рязанского, в конце эта повесть сбивается со своего тона и, подчиняясь изложению рассказа о великом побоище „иже на Дону“, теряет эти признаки своего идейно-художественного строя», — пишет М. А. Салмина{64}.
Чтобы можно было оценить выводы уважаемой исследовательницы, приведем текст Пространной повести по Новгородской Карамзинской летописи с исправлениями по голицинскому списку первой редакции Новгородской четвертой летописи.
О побоищи иже на Дону и о томь, что князь великий бился съ ордою
Прииде ордынский князь Мамай съ единомысленики своими, и съ всеми прочими князьми ордынскими, и съ всею силою татарскою и половецкою, еще же к тому рати понаимовав бесермены, армени, фрязи, черкасы, и ясы, и буртасы.
Такоже с Мамаемь вкупе, въ единой мысли и въ единой думе, и литовский князь Ягайло Олгердович съ всею силою литовскою, с ляцкою, и с ними же въ единачестве Олегъ Иванович, князь рязанский. Съ всеми сими съветникы поиде на великого князя Дмитриа Ивановича и на брата его князя Володимера Андреевича. Но хотя человеколюбивый Богъ спасти и свободити род христианский молитвами пречистыа его Матере от работы измалтьскиа, от поганаго Мамая, и от сонма нечестивого Ягайла, и от велеречиваго и худаго Олга Рязанскаго, не снабдившему своего христианства. И придет ему день великий Господень в суд, аду и ехидну!
Окаанный же Мамай разгордевся, мневъ себе аки царя, нача злый съветъ творити, темныа своа князи поганыя звати, и рече имъ: «Пойдемь на рускаго князя и на всю землю Рускую, якоже при Батыи было. Христианство потеряем, а церкви Божиа попалимь и кровь христианскую прольемь, а законы их погубимь». И сего ради нечестивый люте гневашеся о своих друзех и любовницехь, о князех, избиеных на реце на Вожи. И нача сверепо и напрасно силы своя сбирати, съ яростию подвижася и силою многою, хотя пленити христианъ. И тогда двигнушася вся колена татарскаа.
И нача посылати к Литве, к поганому Ягайлу, и лстивому сътонщику, диаволю съветнику, отлученому Сына Божиа, помраченому тмою греховною и не въсхоте разумети — Олгу Рязанскому, поборнику бесерменскому, лукавому сыну, якоже рече Христос: «От нас изыдоша и на ны быша». И учини собе старый злодей Мамай съветъ нечестивый с поганою Литвою и съ душегубивымъ Олгомъ: стати имъ у Оки у реки на Семень день на благовернаго князя.
Душегубивый же Олегъ начал зло к злу прикладати: посылаше к Мамаю и къ Ягайлу своего боярина единомысленаго, антихристова предтечю, именемь Епифана Кореева, веля им быти на тотъ же срок, и тъже съветъ свеща — стати ему у Оки с треглавными зверми сыроядци, а кровь прольати. Враже изменниче Олже, лихоимъства открывавши образы, а не веси, яко меч Божий острится на тя, якоже пророкъ рече: «Оружие извлекоша грешници и напрягоша лукъ стреляти въ мракъ правыа сердцемь. И оружиа их внидут въ сердца их, и луци их съкрушатся».
И бысть месяца августа, приидоша от Орды таковыа вести къ христолюбивому князю, оже въздвизается на Христианы измаилтьский род. Олгу же, уже отпадшему сана своего от Бога, иже злый съветъ створи с погаными, и посла къ князю Дмитрию весть лестную, что: «Мамай идет съ всемь своимъ царствомъ в мою землю Рязанскую на мене и на тебе, а и то ти сведомо буди — и литовский идет на тебе Ягайло съ всею силою своею».
Князь же Дмитрей се слышав, невеселую ту годину, что идуть на него вся царства, творящеи безаконие, а ркуще «еще наша рука высока есть», идее къ соборной церкви матери Божии Богородици, и пролья слезы, и рече: «Господи, ты всемогий, всесилный и крепкий въ бранех, въистину еси царь славы, сътворивый небо и землю, помилуй ны пресвятыа Матере молитвами, не остави нас, егда унываемь! Ты бо еси Богь нашь и мы — людие твои, посли руку твою свыше и помилуй ны, посрами враги нашя и оружиа их притупи!
Силен еси, Господи, и кто противится тебе! Помяни, Господи, милость свою, иже от века имаши на роде христианскомь! О, многоименитаа Дево, госпоже, царице небесных чинов, госпоже присно всеа вселенныа и всего живота человечьскаго кормителнице! И въздвигни, госпоже, руце свои пречистаа, има же носила еси Бога въплощена! Не презри и христианъ сих, избави нас от сыроядець сих и помилуй мя!».
Вставъ от молитвы, изыде из церкви и посла по брата своего Володимера, и по всех князей руских, и по великиа воеводы. И рече к брату своему Володимеру и всемь княземь и воеводамъ: «Пойдемь противу сего окааннаго, и безбожнаго, и нечестиваго, и темнаго сыроядца Мамаа за правоверную веру христианскую, за святыа церкви, и за вся младенца и старца, и за вся Христианы, сущая и не сущаа. И възмемъ с собою скипетръ царя небеснаго — непобедимую победу, и въсприимемь Аврамлю доблесть». И нарек Бога, и рече: «Господи, в помощь мою вънми. Боже, на помощъ мою потщися! И да постыдяться и посрамляются, и познають, яко имя тебе — Господь, яко ты еси единъ вышний по всей земли!».