Интрузия

   Глава 6

   Магеллан Атын, в миру Вольдемар Абызович. Лечит больного, разговаривает со здоровым.

   Ирина весьма чувствительно водила по моей впалой груди своими острыми ноготками, и что-то мурлыкала.

   - Ты на что-то намекаешь? - спросил я, и провел рукой по её пояснице, в том месте, где она превращается в талию.

   - Не-а, я вот думаю, а что это ты меня не зовешь в этот самый Харкадар? Что там такое у тебя спрятано, что не хочешь мне показывать?

   Любопытство сгубило кошку. А ведь придётся ей узнать то, что ей совсем не нужно. У русских женщин, в силу традиционно закоснелого мировосприятия и отсутствия подходящих практик, нет навыков мирного сосуществования с другими жёнами. И этот острый, и, безусловно, жизненно важный момент следовало учитывать. Не доводить, так сказать, до непоправимого греха, сиречь, убийства. Поэтому надо будет создать впечатление в нужном ключе. То есть вывезти на Ыныыр-Хая, к Таламату, и, главное, к эбэ. Там, в живописном уголке нашей природы, при полнейшем отсутствии привычных ориентиров, она узнает о жизни гораздо больше, нежели я буду ей вручную объяснять. Она всё равно будет думать, что я что-то скрываю или хитрю. Только полная открытость, честность и свобода.

   Она не успокоится, пока не убедится, что это не то место, где могут жить городские женщины. И только потом везти в то место, где городские женщины могут жить. Так что выходить в Харкадар надо, но только в определённом порядке. Да и Анечку надо вывезти, что-то у неё какой-то бледный вид, пусть попасётся на экологически чистой травке.

   - Ты о чём задумался, кобелина? Думаешь, как обставить дело так, чтобы я смирилась с тем, что у тебя там беременная жена, три или четыре любовницы и масса случайных половых связей? Не делай большие глаза, мне уже всё рассказали!

   Ишь ты, как обтекаемо! Вроде бы некие неназванные* доброжелатели "рассказали". И, к их счастью, смылись с глаз моих долой.

   - Да нет, э-э-э... - проблеял я, - я как раз думал о том, что Анечке неплохо было бы выбраться на свежее козье молоко, - и не соврал ведь ни разу, что позволило мне смелым, чистым взглядом посмотреть Ире в глаза.

   В такой момент, когда речь идёт о здоровье единственного ребёнка, всякие инсинуации, не относящиеся к теме, неуместны.

   - И когда поедем?

   - Вот, как Курпатова в чувство приведём, так и поедем.

   - А этот, Курпатов, он как? Что за человек?

   _____________ ___________

   * - анонимные

   - У Курпатова, дорогая, в организме есть две определяющие черты, которые нам нужны. Первая - это он, получив какую-нибудь подходящей загадочности загадку, не успокоится, пока её не разгадает. Тем более, знаний и опыта ему не занимать. Вторая его черта - это его желание рассказать всем о своих успехах. Причем, во время пьянки первое сходит на нет, зато второе проявляется с рододендроновской силой, особенно, если по делу рассказать нечего. Тогда он начинает жаловаться, как его гнобил кровавый тоталитарный режим. В период же ремиссии, а особенно вынужденной - наоборот. Он больше работает, иной раз до изнеможения, нежели треплется языком. Вот пусть обе его особенности и поработают на пользу обществу. Он нам разгадает загадки, а потом, в свойственной ему безапелляционной манере, похвастается Ичилу. И все в шоколаде. По крайней мере, мы будем избавлены от его интеллигентских соплей, а Ичил кой-чему научится. Только, боюсь, - я вздохнул, - вместо двух занятых делом учёных, мы получим двух узников совести. Это же такая зараза, выдумать себе какое-нибудь страдание, а потом его страдать. Но ничего, тоталитарных методов тоже никто не отменял.

   - Ты запрёшь их в шарашку? - Ирина продемонстрировала своё знание истории развития отечественной техники.

   - Нет, я выгоню их на свободу. На свободу с чистой совестью.

   - И?

   - А настоящий русский интеллигент, в силу своего дуализма, неспособен прокормить себя, будучи абсолютно свободен. Он способен кормиться только из рук своего угнетателя. Я имею в виду совсем настоящего, рафинированного интеллигента. Все прочие, не настолько интеллигентные, способны, всё-таки, от чисто теоретических построений "как нам обустроить Россию" перейти к практическому, востребованному делу. Но это всё умозрительные абстракции, давай, спи.

   Меня разбудило бряканье кружки на кухне. О, матка бозка, это выполз, насчёт выпить рассольчику, Курпатов. Там, на кухне, на этот случай я гуманно оставил включённый ночник, это по своему опыту знаю, что значит с перепою проснуться в темноте и не знать где ты. То ли дома, то ли в гостях, где сортир, где попить воды, а где выход домой. Или уже всё, ты в аду. Страшные ощущения и ужас, холодный ужас обычно пронзает все нервные пучки твоего истерзанного алкоголем организма. Чтобы не нервировать клиента, я и свет оставил, и на столе литровую эмалированную кружку с микстурой. И попрятал все другие жидкости, включая растительное масло, чтоб доктор мог попить только единственным образом.

   Сначала послышалось глумканье, это клиент пьёт, догадался я. Потом раздался утробный звук отрыжки. Ага, значит, забродило. Минут через двадцать Курпатов станет оскорбительно трезвый. Я глянул на свой встроенный терминал - 03:27, вот козлу не спится, но это, понятно, алкогольная бессонница и расшатанные нервы. Ирина тихо посапывает. Натянул трусы и вышел в кухню. Чтобы дядя с перепою не попёрся в Анину комнату, и не перепугал ребёнка. Раздался звук ещё одной отрыжки, процесс идёт. Прищурив от света глаза, спросил у Курпатова:

   - Скажи-ка, дядя, ведь недаром?

   - А? Кто здесь? Это и где я?

   Хотелось ответить в рифму, но я интеллигентно, со всей присущей мне деликатностью, сказал:

   - Давай, алкаш, допивай, что есть в кружке, пошли на крыльцо.

   Руки у доктора заметно подрагивают, вот же, стоит человека оставить ненадолго без присмотра, так у него уже все признаки пятой степени. Заключительной, как правило, это ж мне сам Курпатов и объяснил.

   Совсем седой, дряблая кожа. Душераздирающее зрелище. И это светило медицины нашего города? Острый ум, неисправимый интеллигент, тонкий циник и блестящий энциклопедист? Где всё это, я вас спрашиваю? Ничё, мы тебя вылечим. Точнее, Ичил вылечит, а Афанасьевна проассистирует, и не таких на ноги ставили, к активной жизни возвращали. Это я, если кто не понял, про себя. Самокритично, правда?

   - Как добрался?

   - Иду я, значит, с кладбища, на могилку ходил, ты не знаешь, Эвелиночка скончалась зимой. До Нового Года чуть-чуть не дожила. - Он всхлипнул. - Могилку поправил, помянул, как водится. А иду от кладбища, так вылетает этот опричник, ты, спрашивает, Курпатов, и в машину засовывает. Хам.

   Представляю, как он вздёргивает подбородок, кадык на его тонкой, морщинистой, как у индюка, шее ходит от гнева ходуном. И он так и спрашивает: "А какое вам, сударь, дело до того, Курпатов я или нет?"

   - Манечка приезжала на похороны, поддержала меня. А этот, который от первого брака Эвелины, даже на похороны не приехал. Позвонил только. Спросил, когда ж я сдохну, чтобы квартиру продать. Какие-то адвокаты зачастили.

   Я крякнул. Вот же, живёшь не тужишь, а за углом творятся такие дела.

   - Ты знаешь же эти семитские лоснящиеся рыла. Мне пришлось скрываться. Мне, из своей собственной квартиры. Я тогда немного не в себе был, ты понимаешь? Какие-то негодяи меня избили, - по его щекам текли слёзы, - отобрали все деньги, ключи, документы. Хорошо, добрые люди вызвали скорую помощь, в больницу увезли. А прихожу домой - а на двери печать висит. Хорошо, что когда с кладбища шёл, этот твой подъехал, - он уже не стесняясь, рыдал в голос.

   По себе знаю, когда неумеренно возлияешь, такие нервные срывы неизбежны. Если, конечно, не употреблять вовремя пустырник. Минут через двадцать до него дошло, что он трезв, и его не колотит тяжким похмельным бодуном.