Страница 4 из 6
Проснуться знаменитой
Я вчера завела ЖЖ и с легкой руки Марты Кетро сегодня проснулась чуточку знаменитой.
Тихо. Я пишу. Муж ходит по струнке, подушки мне поправляет.
Я говорю:
– Ну нет, так не пойдет. Не могу писать в подушках. Пойду в кабинет.
Важно поднимаюсь в кабинет. Говорю многозначительно:
– Меня не беспокоить, я работаю.
В доме тишина, все шепотом говорят, но все равно же, сука, слышно.
Ору из кабинета:
– Чаю мне! И трубку забейте.
Не могу без трубки писать. Чувствую себя при этом по меньшей мере Сергеем Михалковым перед написанием гимна Советского Союза. Сажусь, раскрываю ноутбук. Протерла клавиши. Щас чо-нить сбацаю такое, гениальное. Ну? Снова протерла клавиши. Нет, не могу, слишком чистые. В подушках было погрязнее вроде. Снова спускаюсь. Шпицу тошно. Во-первых, на днях он стал старым, во-вторых, кто бы вывел.
Я говорю:
– Терпи, антиквариат, мама работает. Пописаешь позже.
Друг говорит:
– А я тоже был однажды знаменит, я же адвокат.
Я:
– Это когда? Ты же художник-оформитель в ДК.
Он говорит:
– А вот! Чуть не поступил на юридический. Сочинение завалил.
Звонок:
– Ты какого хрена на звонки не отвечаешь, а? Где статья, едрена вошь? Ваще из берегов там вышла? Давай, жопу в руки и быстро настрочила!
– Щас, чо орешь-то. Уже отправляю…
Чо говорить-то?
В первый раз я влюбилась в три года в Сашу Французова. Ему было целых шесть лет, и он гулял со старухами из старшей группы. И это было ужасно, я вам скажу. Ужасно, когда тебя не воспринимают всерьез и ты знаешь, что точно ничего не будет и нет даже смысла об этом говорить. А что говорить-то? «Я тебя люблю, давай жить вместе»?
Моя сестра Нюшенька начала выходить замуж с четырех, и каждый раз неудачно. В самый первый раз она собиралась за Максима и забрать холодильник. Родители, безусловно, были против по всем пунктам. С тех пор, впрочем, ничего не изменилось.
Итак, я поступила новобранцем в армию Французова, чтобы быть верной соратницей и тем самым завоевать его расположение, а может быть, даже и любовь. Как же самозабвенно я зверствовала в ту пору. Мы совершали набеги, грабили, убивали и возвращались к женам.
Жены, пока мы были на войне, лепили куличики в песочнице. По сценарию моего генерала мы должны были растаптывать куличики и целовать жен. Мне целовать было некого, но сценарий и перспектива пронестись с генералом на одном коне в закат сделали свое дело. Я поцеловала первую попавшуюся свободную жену.
– Ого, – восхищенно выдохнул Французов. – А давайте дружить?!
Я побагровела всем своим белобрысым телом и выдавила:
– Отвали, Францэ!
Ушла прятаться и провалилась в бочку с гудроном. Всю следующую неделю меня отмывали, а потом он пошел в школу, а я научилась курить.
С тех пор ничего, по сути, не изменилось. Я молчу как партизан. Потому что вариативное мышление не оставляет никаких шансов. Никому. И лучше сразу запретить себе вопрос: «Что дальше?» Так я завела ежедневник Молескин для свиданий и карточки для телефонного разговора с наборами фраз и тем. Список выглядит примерно так: шикарная снежная погода, анекдот про бабулечку, новые фильмы, котики, путешествия, Ближний Восток.
Когда я в первый раз встретилась со своим будущим мужем, он сидел, глупо улыбался и отчаянно вращал глазами, а потом вдруг нырнул в телефон и – бац! – из него полились анекдоты времен царя Гороха. Так весело с самим собой ему, наверное, не было никогда.
Мама говорит:
– Как это у вас так быстро? Надо же узнать человека, приглядеться, проговорить все.
Я отвечаю:
– А чо говорить-то? Жить надо!
Жить дальше
Бабулечка – ловкий манипулятор. Потому что это мы уже не отсвечиваем, а ей еще замуж. Поэтому однажды бабулечка ослепла. Совершенно внезапно и бесповоротно. Эта трагедия приключилась с ней как раз в ту пору, когда к ней приехала подружка, перенесшая намедни операцию по коррекции зрения в самом Израиле.
Бабулечка полгода стоически спала на рваных простынях, плохо протирала обеденный стол, натыкалась на углы и самозабвенно подделывала анализы на хорошие, поскольку всю жизнь проработала председателем Красного Креста и имела блат на каждом квадратном сантиметре. По приезде с операции она перевставила в свои многочисленные дизайнерские оправы другие стекла и продолжила свой крестовый поход. На этот раз за новым коленным суставом.
Давеча в магазине я отхватила такого леща, что еле на ногах устояла. Разворачиваюсь, гляжу – дед замшелый с озорной рожей, при костюме, в ботинках, пиджак из-под куртки торчит, чин чинарем. Говорю ему:
– Деда, клещи у тебя от дел-то таких скоро отсохнут, дак ведра с колонки на хере таскать придется!
Дедок оживился:
– Ух ты, деревенская? А будто дама…
– А сам-то ты, гляжу, и смокинг вон напялил, и штиблеты. Свататься едешь?
Дед расцвел:
– К детям. Митрич я.
– Мария.
Потолковали за поросей, потом за девок, сошлись на том, что не те нынче стали что девки, что порося, обсудили метод Миттлайдера и способы растаскивания говна по полю. Береги себя, Митрич, девки уж не те стали, захлестнут – отчалишь раньше срока.
Право на ошибку
Друг Виталик говорит:
– Я принял трудное решение. Не пить. Ну, или хотя бы не смешивать. Ну, или хотя бы не на ночь. А то сегодня не знал, какой стороной к унитазу повернуться. И лампочка в туалете перегорела. Как сапер, ну. Кстати, если продолжить саперскую тему, считай, меня уже нет. Приходи на похороны.
Я говорю:
– Виталик, к чему этот пафос? Что за перформансы? Если оплошал, вкрути лампочку и просто убери за собой этот свой… дискурс. Или что ты там собрался хоронить.
Он говорит:
– Вот тут ты ошиблась со мной. Просчиталась ты, Маша. Я очень нежный. Я гений. А ты! Ты грубая и нечуткая. Иными словами – баба. Что ж, я не хотел, но ты меня доконала. Буду пить с утра, слышишь?!
Кошка Фрося тоже часто ошибается. А все потому, что неправильно выбрала вид спорта – прыжки на стол. Ну, это примерно то же самое, как если бы борец сумо занялся прыжками в высоту. И вот сидит Фрося-бубка-сан, по полчаса целится. И все попытки неудачные, но Фрося из спорта ни ногой – питание хорошее, тренер ласковый.
Смешно ошибаются мужчины в метро. Бегут за какой-нибудь попкой или ножками, и видно, как их подмывает посмотреть, как там все с фронта. И они в какой-то момент делают умопомрачительный рывок вперед. И по ним сразу понятно, что там впереди. Если мужчина резко замедляется, а то и идет в другую сторону, то впереди печаль. А если забежал вперед, оглядываясь и отчаянно вращая глазами, то можно и другим попытаться.
А говорила, что любишь
Мне часто говорят:
– Маша, у тебя глаза такие, ну такие… Знаешь, так смотришь странно, загадочно. И кажется, что я падаю в бездну и хочу там оставаться до конца своих дней.
Ну поскольку я к своей внешности привыкла, человек, так сказать, подготовленный, то знаю, в чем дело и что отвечать.
– Да, – говорю, – знаю. И даже могу назвать тебе причину.
Человек замирает, предвкушая признание.
– Всё потому, – говорю, – что я как бы капельку косая. Один глаз у меня смотрит прямо, а другой чуть ниже, и может сложиться полное впечатление, будто я собираюсь на тебе жениться прямо здесь.
Бабулечка у меня – женщина шикарная. Всю жизнь она проходила на каблуках, даже в бане и по грибы не снимала. Прическа у нее всегда зецементирована лаком «Прелесть», а все остальное увешано драгоценностями, как елочными игрушками. С ней невозможно было ходить по городу, она все время со всеми останавливалась поговорить. И все ей говорили:
– Ах, Анна Васильевна! Какая женщина,! Ах, ах… Какое платье! Новое?