Век

Отец подошел и прижал ее к себе.

— Все будет хорошо. — Он поцеловал ее. — На самом деле. Ты увидишь. Нам будет очень весело в Европе.

— Папочка, неужели мы должны уехать? А как дядя Дрю, — она обернулась к матери, — он тоже стал бедным?

— Нет. У него все отлично. В банке дела идут хорошо. Погорел лишь инвестиционный фонд.

— Но разве он не собирается вернуть ваши деньги? В конце концов, это была его идея, значит, он и виноват!

Ее мать смутилась:

— Дядя Дрю так не считает. Он говорит, что никто не принуждал меня обменивать акции...

— Но ведь ты — его сестра!

— Для дяди Дрю это не имеет большого значения.

Габриэллу потрясло такое предательство.

— Тогда он плохой человек! — закричала она. — И я буду ненавидеть его всю жизнь!

Она выбежала из комнаты, чтобы поделиться своими страхами и тревогами с куклой Адель.

За этим последовали четыре года неприкаянных блужданий по Европе. Тем временем мир погружался в разрушительную депрессию, а детище Муссолини — фашизм — пришел к власти в Германии. Конечно, их положение было лучше, чем у большинства современников. Джулия, напуганная тем, что устроил Дрю, подарила Лорне пятьдесят тысяч долларов в качестве хотя бы частичной компенсации за ее потери. Лорна была глубоко тронута этим жестом, ведь Джулия не была ее кровной родственницей. Они продали дом и большую часть мебели. Рынок недвижимости рушился, тем не менее им удалось выручить сорок тысяч от этой сделки, поэтому их финансовое положение было неплохим. Но Лорну так потрясла потеря состояния, что она превратилась в скрягу. Убежденная в том, что весь мир рухнул, что не осталось ничего стабильного, она клала деньги на банковские счета, но не в «Декстер-банке». Она пыталась скрыть от Габриэллы свою боль и гнев по поводу поступка брата, но ярость ее была такой же сильной, как у ее дочери.

Лорна положила деньги в «Чейз-банк», прокляла брата и отплыла в Европу.

Второй сорт. Бедность обрекла их на второсортные отели и пансионаты аккуратные, чистые и дешевые. В своей исполнительской карьере Карл Мария не достиг вершин и концертировал чаще в небольших городках, чем в столицах мира. Габриэллу поместили в монастырскую школу недалеко от Лиона, где она учила французский язык и ела. Во время каникул девочка путешествовала с родителями. Это была довольно приятная жизнь, которая давала ей возможность увидеть практически каждый уголок Европы, но неприкаянность существования заставляла Габриэллу все больше замыкаться в себе. Она очень скучала по Нью-Йорку и уже не ощущала себя американкой. Она не могла понять, что с ней.

Весной 1934 года в монастыре раздался телефонный звонок. Ее родители ехали в машине из Брюсселя в Остенд, где Карл Мария должен был давать концерты. Шел дождь, автомобиль занесло, и он врезался в шедший навстречу грузовик. Ее родители умерли мгновенно.

Габриэлла заперлась в своей крохотной комнатке на два дня. Из жизни ушло все: музыка, вкусная еда, любовь.

Теперь она знала, что с ней.

Она была одинока.

ГЛАВА 40

Подобно миллионам других людей, графиня де Бомон в результате Депрессии оказалась в финансовой яме. Но Люсиль при всех ее недостатках обладала мужеством — потеря состояния совсем не расстроила ее. Она выставила свой великолепный дом на Пятой авеню на продажу. Когда ей не удалось найти покупателя — дома-музеи стали никому не нужны, — она сделала широкий жест и подарила его Нью-Йоркскому университету. Продала с убытком для себя часть обстановки и переехала со своими любимыми вещами в модный, однако, безусловно, не аристократический отель «Елисейские поля» на Пятидесятых Восточных улицах.

Ее муж не смог этого перенести. Граф де Бомон любил земные блага и не любил номера в модных отелях. Поэтому он упаковал свои хорошо сшитые костюмы в сумки от Луи Вуиттона, написал Люсиль на своей гербовой бумаге прощальную записку в три строчки и отбыл во Францию.

Потеря третьего мужа была для Люсиль более тяжелым ударом, чем потеря денег, и в течение нескольких недель она была на грани отчаяния. Она даже отправилась в кафе-автомат и съела гамбургер, бросив тем самым вызов его вегетарианским принципам (то, что она нашла гамбургер удивительно вкусным, поразило ее). Но Люсиль не была еще готова признать свое поражение. Она была здорова, имела достаточно денег, чтобы жить с комфортом, и постепенно бодрость духа стала возвращаться к ней.

Проблема состояла в том, что она была одинока.

Поэтому, когда она узнала о трагическом несчастном случае с Лорной и Карлом Марией, у нее загорелась идея взять к себе свою странную толстую внучку. Они обе были, в сущности, совершенно одиноки, и кто еще, кроме нее, оставался у ребенка в этом мире? Люсиль послала телеграмму в лионский монастырь и попросила девочку приехать к ней. К ее великой радости, Габриэлла согласилась.

Она прибыла в Нью-Йорк 5 мая 1934 года. Люсиль, которая не видела ее со времени похорон Виктора за пять лет до этого, была поражена ее внешностью, когда та спустилась по трапу. Габриэлле исполнилось четырнадцать лет, она вытянулась, и ее рост был около ста восьмидесяти сантиметров. Она также растолстела и весила теперь сто десять килограммов. Габриэлла выглядела тучной великаншей. Поверх твидового костюма на ней было суконное пальто, на ногах черные лакированные туфли без каблука. Волосы были вымыты, но не уложены в прическу, брови следовало бы выщипать. Когда Люсиль оглядела Габриэллу, сама мысль полностью изменить внешность девушки захватила ее воображение. Но ей, конечно же, придется выкроить для нее время за счет своих дел.

Она подошла и поцеловала ее.

— Моя дорогая, дорогая Габриэлла, — сказала она. — Я так рада тебя видеть.

— С вашей стороны было очень мило послать за мной, бабушка, — ответила застенчивая девушка.

— Совсем нет, деточка, я так ждала твоего приезда. Я ведь осталась совсем одна. То, что ты будешь жить со мной, доставит мне огромное удовольствие. Давай возьмем носильщика, а до города доберемся на такси.

— Просто здорово вернуться снова в Нью-Йорк, — сказала Габриэлла, оглядываясь по сторонам. — В Европе хорошо, но Нью-Йорк — все же мой родной дом.

Люсиль нежно обняла ее:

— Как хорошо, что ты вернулась домой.

В такси Люсиль осторожно избегала упоминаний о происшедшем в Бельгии.

— Ты знаешь, я никогда не думала, что привыкну к тому, что у меня нет ни своего лимузина, ни шофера, — сказала она. — Можешь себе представить, я ведь никогда не водила автомобиль. В мои годы леди никогда не водили машины сами. Ну а теперь я привыкла к такси. Удивительно, к чему только можно привыкнуть, даже в моем возрасте.

— Вы скучаете по своему дому, бабушка?

— Нисколько. Он был слишком велик для меня, а счета! Счета за отопление, расходы на прислугу, на свежие цветы... Конечно, все было чудесно, пока шло своим чередом, но, боюсь, те времена ушли навсегда, по крайней мере для меня, благодаря мистеру Рузвельту. Боже мой, неужели ему так нравится облагать людей налогами? Конечно, я понимаю, что это неизбежно. Мы не можем позволить людям голодать. Конечно, все мои друзья терпеть не могут этого человека, но я думаю, что он скорее привлекателен. В нем есть щегольство. Мистер Гувер был таким мрачным. Я даже носилась с идеей голосовать за Рузвельта на следующих выборах. Я бы это сделала хотя бы для того, чтобы досадить своему сыну.

— Мне кажется, — сказала Габриэлла, — что дядя Дрю его ненавидит?

— Совершенно его не переносит!

«А я ненавижу дядю Дрю», — подумала Габриэлла.

Номер в отеле, расположенный на шестом этаже, состоял из достаточно просторной гостиной, небольшой столовой, кухоньки и двух спален с ванными комнатами. Все было недавно окрашено, а изящная мебель Люсиль делала номер элегантным, несмотря на недостаток свободного пространства.

— Что ж, не так много, но здесь наш дом, — сказала Люсиль. — У меня убирают, что само по себе немало. Вот это — твоя спальня, моя дорогая. Вид на улицу так себе, но зато во дворе уютный небольшой садик. Я надеюсь, ты аккуратная! Мне бы не хотелось видеть твою одежду по всему дому.