Век

— Мы все иногда бываем подвержены таким мыслям, — успокоил его кардинал, гадая про себя, кто же искушает Тони. — Это все дьявольские соблазны. До тех пор, пока мы не уступаем им.

— Но я должен уступить, иначе сойду с ума!

Этот эмоциональный всплеск ужаснул старого прелата. Но еще больше потряс его звук рыданий Тони в старинной исповедальне. Его преосвященство подождал, пока эта буря эмоций утихнет.

— Эта девушка хорошо знакома с вашей семьей? — спросил кардинал.

— Нет. Хотя да, в какой-то мере... Это сестра милосердия, она работает у матери в госпитале. Ее зовут Нанда Монтекатини. Не знаю почему, но... — снова раздались сдавленные рыдания, — я влюбился в нее. И хуже всего то, что Фаусто встречается с ней... Я так ревную, так ревную...

— Были ли у тебя прежде такие искушения? — спросил кардинал, осторожно погружаясь в опасные глубины чувственности своего подопечного.

— Да, женщины и раньше привлекали меня, но это никогда не было так, как сейчас. Я не могу... я не могу с этим справиться. Скажите, что мне делать. Пожалуйста... Всякий раз, когда я вижу ее, мне хочется до нее дотронуться.

— Тогда ты не должен больше ее видеть.

— Нет! О нет, я должен видеть... я не могу потерять ее...

— Тони, возьми себя в руки! — произнес кардинал с обычной суровостью. — Ты священник, солдат воинства Христова! Не думай, что до тебя ни один святой отец не испытал того же, что и ты. И впредь будет так же. Ты рассказывал кому-нибудь об этом?

— Конечно нет!

— Слава Богу! И слава Богу, что у тебя хватило ума прийти ко мне. Ты знаешь, что впереди тебя ждет блестящая карьера в церкви, и после всего того, что я сделал, чтобы обеспечить эту карьеру, я не могу позволить тебе ее разрушить... этим. Ты навлечешь позор на мать-церковь, на свою семью, на меня...

— Но я хочу ее! Я ее люблю!

— Не желаю слышать об этом. Я распоряжусь, чтобы тебя отослали в монастырь.

— Нет! Я не поеду! Я покину церковь!

— Ты не сделаешь ничего подобного. Давала ли она тебе понять, что отвечает на твою любовь?

— Нет. Я никогда с ней не разговаривал.

— Тогда у нас еще есть надежда. Послушай меня, Тони: ты должен побороть дьявола в себе. Это можно сделать — тысячи других до тебя это сделали. Ты должен просить Господа дать тебе силу. Это может быть величайшим в твоей жизни испытанием характера...

— Я не уверен, что хочу побороть его! — прервал его Тони. — Наверное, я совершил ужасную ошибку, войдя в церковь. Помните, я рассказывал вам, что решил стать священником после того, как Фаусто отвел меня в «Ла Розина». А причина была в том, что мне понравилось это! Мне понравилось быть с женщиной! Я хотел делать это снова и снова! Я был так напуган этим, что решил стать священником на следующее же утро, прежде чем потеряю веру в Бога, но сейчас... сейчас я не уверен...

— Не говори так! Ты открываешь объятия дьяволу, а не борешься с ним.

— Да, — прошептал Тони, — я хочу обнять его.

— Слишком много поставлено на карту! Слишком много... Послушай, Тони, ты знаешь, что церкви сейчас трудно. Эта бесконечная адская борьба с итальянским правительством, эта война, эти новые времена... Ты знаешь, что церковь на грани краха. Нам нужны такие люди, как ты. Конечно, ты понимаешь, что сейчас римская церковь важнее, чем твое романтическое увлечение этой девицей Монтекатини?

— А она действительно важнее? — тихо спросил Тони.

— Такое отношение не делает тебе чести. Я хочу, чтобы ты вернулся в свою комнату и оставался там до тех пор, пока я не пошлю за тобой. Ты будешь поститься и молиться целыми сутками. К тому времени я приму необходимые меры. Ты согласен на это?

Наступило долгое молчание. Наконец Тони ответил:

— Да.

— Когда ты придешь в себя, я дам тебе отпущение грехов. А до этого твоей бессмертной душе будет грозить смертельная опасность. Но ты одержишь победу! А теперь иди.

Тони вышел из исповедальни и посмотрел вверх, на великолепный плафон Сикстинской капеллы. Сквозь слезы он смутно различал микеланджеловское изображение Бога. Тони перевел взгляд на Еву в садах Эдема. Он смотрел на нее множество раз до этого, втайне восхищаясь ее красотой. Сегодня он попытался сосредоточиться на Боге.

Но взгляд его все время возвращался к Еве.

— Вы продали мне подделку! — загрохотал министр внутренних дел, а когда Балдо Пикьятелли начинал грохотать, это походило на взрывы в аду. — Взгляните на это! Это же стекло, и даже не очень хорошее! Моя жена надела его вчера вечером на прием, и когда синьор Булгари его увидел, он чуть не расхохотался ей в лицо! Я испытал унижение — я, министр внутренних дел. Смотрите! — Он швырнул кольцо с бриллиантом на восточный ковер, покрывавший пол в его кабинете в палаццо Консерватори, выходящем на площадь Кампидольо.

Паоло Монтекатини с побледневшим лицом наклонился и поднял бриллиант в десять каратов. Осмотрев его, он положил кольцо на стол Пикьятелли.

— Это не то кольцо, которое я вам продал, — сказал он. — Это стекляшка. А я продал вам бриллиант высшего качества.

— Лжец! Я заплатил вам двадцать тысяч фунтов за паршивое стекло! Верните мне деньги, или, клянусь Богом, Монтекатини, я прикрою вашу лавочку и вышвырну вас из Италии!

Паоло Монтекатини обладал стальными нервами, и это было сейчас весьма кстати для него, ведь он знал, что Пикьятелли не бросает слов на ветер.

— Могу ли я предположить, что есть несколько объяснений тому, что случилось? Первое — господин министр был ограблен...

— Это невозможно. Кольцо находилось у меня дома в сейфе, а мой дом круглосуточно охраняется.

— Тогда, возможно, кому-то из вашего персонала, а может быть, кому-либо из ваших слуг, удалось подменить кольцо...

— Я сказал вам: это невозможно! Единственный возможный ответ — это то, что вы надули меня, чертов кайк[57].

— Есть и еще один вариант, — сказал Паоло язвительно. — Вы надуваете меня.

Министр, в котором было около двух метров роста и более ста двадцати килограммов веса, буквально раздулся от ярости.

— Вы смеете обвинять меня? Я прямо сейчас же арестую вас.

— Осмелюсь ли я предположить, что это был бы неразумный шаг со стороны министра? Неужели вы не видите, что я разгадал ваш план? Вам не приходит в голову, что я знаю, почему вы настояли на уплате в фунтах стерлингов? Было странно видеть угольную пыль на этих банкнотах.

— На что вы намекаете? — В голосе министра послышалась настороженность.

— На то, что вы берете взятки, покупая уголь у англичан!

Выдвинув такое обвинение, Паоло рисковал, но выражение лица Пикьятелли ясно говорило о том, что ювелир поставил в этой игре на верную карту.

— И еще на то, что вы хотите обратить свои деньги в драгоценности. Синьор Пикьятелли, я ничего не имею против алчных политиков. Я могу признать, что готов наживаться на алчных политиках, продавая им драгоценности, что я и делаю с вами и со многими другими. Но когда политики становятся настолько жадными, что пытаются надуть меня, сначала покупая у меня редкие камни, а потом утверждая, что я продал им стекляшки, — тогда, министр, я передаю всю эту историю в газеты. И в одну газету в особенности — в «Либерта».

— А, эта газетенка, — фыркнул Пикьятелли, — сейчас она уже не пользуется влиянием.

— У нее достаточно влияния. Моя дочь находится в близких отношениях с Фаусто Спада, чья мать владеет этой газетой. Если вы арестуете меня, Фаусто проследит за тем, чтобы эта история появилась на страницах «Либерта» на следующее же утро. Подумайте об этом, министр. Конечно, — добавил он с улыбкой, — если это была лишь грубая шутка...

Министр изучающе поглядел на него. Потом тоже улыбнулся:

— А вы не из пугливых, Паоло. Я знал, что вы умны, однако не думал, что вы еще и храбрец. Да, это была грубая шутка. И не очень смешная. — Пикьятелли пожал плечами. — Королевские министры не славятся чувством юмора. К несчастью, они славятся жадностью. Вероятно, моя жадность завела меня слишком далеко.