Век

Официанта звали Рокко Сантуцци. Его дед эмигрировал из Неаполя в 1903 году. Рокко вырос в Бруклине, и свой первый тюремный срок за кражу автомобиля он получил, когда ему было всего четырнадцать. Теперь ему было двадцать семь, и он отсидел еще четыре года за вооруженное ограбление. Рокко в мафии был известным человеком. Его одолжили Джерри Гроссману для выполнения этого дела. «Пока нет, еще не время, — думал он, чувствуя возбуждение от ожидания, которое всегда возникало у него перед совершением насилия. — После, когда гости уйдут... Все должно выглядеть как несчастный случай...»

В приглашении на коктейль было указано: с шести до восьми, но последние гости оставались почти до восьми тридцати. Когда официанты закончили уборку грязной посуды, Габриэлла рухнула на стул со словами:

— Слава Богу, все закончилось!

— Только что мне пришло в голову, — сказал Эйб, — что я ненавижу большие приемы с коктейлями.

— Ты мне говоришь об этом теперь? Но мне кажется, все прошло неплохо... Черт, кто-то пролил вино на ковер.

Она поднялась, чтобы проверить пятно на ковре. Когда она опустилась на колени, чтобы протереть загрязненное место, Эйб неторопливо направился на террасу. В комнате оставалось двое официантов. Один из них — Рокко Сантуцци — следил за дверью на террасу.

— Я думаю, что это виски, — сказала Габриэлла. — Я принесу какой-нибудь шампунь для ковров...

Она вышла на кухню. Другой официант, Билл, ставил посуду на поднос.

— Тони, — обратился он к Рокко, — ты не заберешь остальные бокалы?

— Йеа, я их принесу.

Билл тоже отправился на кухню, оставив Рокко одного. Тот положил свой поднос на стол, подошел к террасе и выглянул. Стемнело, и Центральный парк заманчиво мигал огнями. Эйб стоял у кирпичного парапета спиной к Рокко и курил сигарету.

Рокко тихо подошел к нему. Он был в полуметре от Эйба, когда тот оглянулся и посмотрел на официанта в упор.

— Какого черта тебе надо?

— Я принес послание от Джерри Гроссмана. — И он, как бык, толкнул Эйба в грудь обеими руками и всей своей массой мышц в девяносто килограммов. Падая на цементную облицовку парапета, Эйб закричал, будучи захваченным врасплох. Рокко одной рукой прижимал его животом к ограждению, а другой схватил его ноги и поднял их. Насмерть перепуганный Эйб взглянул вниз, на Пятую авеню, с высоты пятнадцати этажей, когда Рокко стал поднимать его над парапетом. Завывающему Эйбу удалось обхватить Рокко за шею. В полном отчаянии он сжал шею Рокко, когда итальянец толкнул его с парапета и отпустил его ноги. Теперь Эйб висел над улицей, и жизнь его зависела от того, насколько крепко он держался за шею Рокко, но Рокко пытался разжать его руки. «Не смотреть вниз!» — в панике думал Эйб, когда его ноги искали опору на каменном карнизе, который — он знал это — находился как раз под террасой. Он чувствовал, как руки Рокко разжимали его кисти. Он слышал внизу свисток швейцара, подзывавшего такси. Его мозг, охваченный паникой, представил картину падения, падения, падения... и темноту после удара. Его правая нога наконец нащупала карниз, который на десять сантиметров выступал из стены здания и на который он мог опереться, находясь в воздухе. Затем и другая нога нащупала карниз, давая ему некоторый выигрыш в силе, но Рокко уже почти разжал его руки. Несмотря на то что он стоял на карнизе, у Эйба не было возможности держать равновесие и не было ничего такого, за что можно было бы ухватиться, если Рокко разожмет его руки. «Бороться с ним! — подумал он. — Бороться...» Его лицо было всего на несколько сантиметров ниже лица Рокко, который тоже свисал с парапета, тяжело дыша. Внезапно Эйб почувствовал, как две руки схватили его правую руку чуть ниже плеча. Одновременно что-то ударило Рокко по черепу у него над головой. Он слышал, как тот хрюкнул, и почувствовал, что его хватка ослабела. Он услышал, как Габриэлла повторяла: «Мы тебя держим, мы держим...»

Теперь он чувствовал, как еще две руки схватили его левую руку. Габриэлла и Билл, официант, медленно перетащили его через парапет. Когда он свалился на пол террасы, он лежал неподвижно с закрытыми глазами. Только его тело подрагивало от пережитого ужаса. Он услышал, как Габриэлла приказала официанту вызвать полицию. Потом она опустилась на колени рядом, обнимая его.

— Слава Богу! Слава Богу! — повторяла она, целуя его.

Когда она помогла ему подняться, он взглянул на лежащего на террасе Рокко. Тот все еще был без сознания от удара бутылкой виски, которую Габриэлла разбила об его череп.

— Этот негодяй столкнул меня, — сказал Эйб, клацая зубами. — Он столкнул меня! В своей проклятой жизни я никогда так не пугался!

Он перегнулся пополам, и его вырвало в ящик с геранью.

Через час после того, как полиция забрала Рокко Сантуцци, Эйб заявил:

— Мне нужно напиться.

Он пошел к бару и налил себе двойную порцию виски. Его еще слегка колотило, но он уже чувствовал себя получше.

— Только подумать, я ведь никогда не боялся высоты! — сказал он, выпивая половину стакана. — Боже.

Когда он уселся в кресло, Габриэлла спросила:

— Почему ты не сказал полиции о Гроссмане?

— Потому что я намерен отправить свои показания окружному прокурору завтра.

— Но... — она посмотрела на него, — это Значит, что ты пойдешь в тюрьму!

— Габриэлла, мне следовало это сделать еще прошлой весной, когда убили Сида Кона. Теперь у меня нет выбора. Гроссман, должно быть, подумал, что если меня по его приказанию столкнут с террасы, это будет выглядеть как несчастный случай или, может быть, как самоубийство. Вероятнее всего, он сегодня ночью взломал сейф Аллана и уничтожил мое признание. Но если он его уничтожил, я составлю новое. Гроссману придется заплатить за все.

Он выпил еще виски.

— Если тебя упрячут в тюрьму, как ты думаешь, на какой срок?

— Аллан сказал мне, что он попробует добиться условного приговора. Самое худшее, что может быть, — это год или два. Что за черт, я предпочел тюрьму падению с пятнадцатого этажа на Пятую авеню. Боже!

Он допил свое виски и посмотрел на жену:

— Ты не против мужа-зэка?

Он проговорил это легко, но она видела, что он боится. Она подошла к нему и поцеловала.

— Мы поженились, чтобы жить в радости и в горе, — ответила она. — Я любила лучшего, я приму и худшего.

Он погладил ее щеку.

— Ты мне так нужна, — только и смог сказать он.

— И ты мне нужен. Думаю, что это и есть любовь.

ЧАСТЬ XIV

ДАЙ МНЕ ТВОИХ УСТАЛЫХ, ТВОИХ БЕДНЫХ

1959—1960

ГЛАВА 59

Морис Дэвид поднялся с кресла и выключил телевизор.

— Все это чушь собачья! — презрительно фыркнул он. — И они называют это развлечением? До чего же скучно! И каждые три минуты коммерческое...

— О, Моррис, — сказала Барбара, не отрываясь от своей вышивки, — хватит пенять на телевидение. В конце концов, оно вольно делать, что вздумается. А ты прямо как Люси.

— Люси, Люси, сколько раз я могу смотреть Люси? Слишком мало! Фильмы когда-то были длинными, а телевидение какое-то куцее. И этот коротышка прямо-таки убивает кинематограф. Я его ненавижу! Ненавижу телевидение!

Он вернулся к своему креслу и по-стариковски неловко опустился в него. Они сидели в библиотеке «Каса дель Мар». Это здание, построенное сорок лет назад почти что на пустоши, теперь было плотно окружено постройками Беверли-хиллз, по мере того как Лос-Анджелес рос и рос.

— Ты помнишь, как бывало? — продолжал он. — Бывало весело, интересно. И во что превратился кинобизнес теперь? Одни сделки.

— Всегда в кинобизнесе были сделки, дорогой. Более того, люди вот уже десять лет твердят, что телевидение непременно убьет кинематограф, а этого все еще не случилось. Просто тебя все утомляет и волнует. Думаю, нам бы следовало съездить куда-нибудь.