По велению сердца

Он не вполне понимал почему. Предстояло хорошенько обдумать случившееся за стаканом бренди у камина, сегодня же вечером. Не то чтобы ему хотелось вспоминать, какой нелепой вышла встреча…

Ну хорошо, хотелось. Хотелось вспоминать, как она шла по улице, чистый и сильный профиль, тонкую гибкую фигуру, облаченную в практичное платье и простого кроя спенсер. Вспоминать, как ее губы сложились в презрительную гримаску, когда он хотел узнать о ней больше. Ее особенный – на долю секунды – взгляд синих глаз, брошенный украдкой, который выдал ее интерес, когда она переходила улицу, чтобы избавиться от его общества.

Ее интерес к нему. Вот оно что. Вот о чем ему действительно хотелось думать вечером у камина. Однако нужно соблюдать осторожность, иначе чувственное желание затуманит его мозг – и скорого облегчения ему не найти. Любовницы в Лондоне у него не было. За городом была одна хорошенькая вдовушка, которая ни за что не желала снова выходить замуж, поскольку покойный супруг сквайр оставил ей отличное обеспечение. Но вдовушка была далеко, к тому же ночные шалости в ее постели хоть и развлекали, но казались ему довольно утомительными.

– Добрый день, Дженкинс. – Дункан вручил шляпу дворецкому. – А где маленький язычник?

Дженкинс склонил голову.

– Он в гостиной, милорд, с Эйслин и Маргарет.

Под мышкой Дункан держал туго перевязанный пакет.

– Пожалуйста, зовите всех, у нас будет собрание. Уоррен скорее всего в сотый раз наводит блеск на мои любимые сапоги. А Руперт чистит Самсона. Скажите Лиззи, чтобы не забыла взять «Путешествия Гулливера» с каминной полки в кухне. Я прочту всем главу перед обедом. У меня были три утомительнейших дня в обществе адвокатов да поверенных, – не считая исключительно неловкой встречи с одной незабываемой леди, подумал он, – так что мне не терпится снова оказаться в Лилипутии.

– Как угодно, сэр. – Дженкинс старательно изображал безразличие, но бросился выполнять указание с такой прытью, какая дворецкому вовсе не полагалась – словно кто-то подпалил полы его фрака.

– И побыстрее, Дженкинс! – поддразнил его Дункан.

Дворецкий нехотя замедлил шаг до привычной торжественной поступи и затем скрылся за углом в направлении кухни.

Теперь наступило время для Джо.

Дункан чувствовал, как мир и покой сходят в его душу, стоило ему открыть дверь гостиной и увидеть, как за спинками стульев прячутся две горничные.

Ага, значит, он явился в разгар игры в прятки.

Одна из горничных взглянула на Дункана и подмигнула. Все в порядке, не двигайтесь, догадался он по выражению ее лица, и прижал палец к губам.

Глаза девушки радостно блеснули, и она снова спряталась.

Маленький язычник – больше известный под именем Джо – заметил Дункана и вмиг забыл об игре.

– Папа! – закричал он.

Когда мальчик пробегал мимо стула, горничная по имени Маргарет протянула руку и схватила его.

Боже правый, как же он завизжал!

Рассмеявшись, Дункан нагнулся и выхватил Джо из объятий Маргарет.

– Я тебе кое-что принес, – сообщил он, когда мальчик немного успокоился.

Дункан поставил сына на пол и опустился на корточки рядом с ним, чтобы полюбоваться, как он разворачивает обернутый коричневой бумагой пакет. Там были ярко раскрашенные деревянные цирковые зверушки, которых он увидел в витрине магазина.

Мальчик поднял над головой желтого жирафа, как трофей, и засмеялся, когда Дункан протянул руку, чтобы его взять.

– Он мой, – сказал Джо, пряча жирафа за спину, а затем передумал: – Но ты можешь с ним поиграть, папа.

– Только после тебя, – улыбнулся Дункан. – Однако спасибо.

Джо бросил жирафа на пол и скорчил злобную гримасу.

– А-арр-р! – зарычал он, замахиваясь на отца невидимым мечом.

Это была их обычная игра. Дункан упал навзничь и прижал руку к груди, изображая, будто смертельно ранен.

– Смотри, что ты наделал, – простонал он и почувствовал знакомую боль где-то в области сердца. В дни рождения Джо боль была особенно сильной.

Это чувство вины.

Лежа на полу, он грустно вздохнул и схватил в объятия веснушчатого проказника, прижав его к себе покрепче. «Почему я был столь наивен, – думал Дункан, в то время как Джо вопил от восторга. – Почему не догадался, что у Финна была причина – отвратительная причина – поскорее сбежать в Америку?»

Тогда Дункан попытался бы исправить несправедливый поступок, который совершил брат по отношению к несчастной матери Джо. Он вовремя нашел бы бедняжку и женился на ней, несмотря на то что видел ее лишь однажды.

С тоской в груди смотрел он на сына. «Ты был бы моим законным сыном и наследником…»

Если бы только…

А затем, исполненный сожаления, которого он, конечно же, не выказывал, Дункан намеренно ослабил хватку, чтобы пленник смог улизнуть.

Оказавшись на свободе, Джо торжествующе рассмеялся.

– Тебе меня не удержать, – заявил он отцу с изрядной долей гордости. – Я сильный и быстрый.

Но затем он заметил фигурки других зверей, повернулся к Дункану спиной и, усевшись на корточки, начал с ними играть.

– Нужно их накормить, – сообщил он, не оборачиваясь. – Слоны голодные, а лев хочет их съесть. Одному моему солдатику придется с ним сразиться.

Чувство вины отступило перед натиском любви, столь сильной, что Дункан даже изумился: неужели он способен на такое? Он встал, радуясь восторгу мальчика, который играл с подарком. Сегодня ему исполнилось четыре, но Джо нисколько не изменился.

«Это я изменился, – подумал Дункан. – Бесповоротно и полностью».

Он увидел, что слуги уже собрались в дверях гостиной.

– Вся семья здесь, мой мальчик, – сказал он Джо. – Пора спеть песню.

Он подошел к пианино, приподнял полы фрака и сел.

Зашелестели юбки, затопали башмаки, и импровизированное семейство расселось в гостиной. Джо сидел среди них на ковре, улыбаясь от уха до уха.

Пальцы Дункана пронеслись вдоль всего ряда клавиш и, задержавшись на миг, обрушились сокрушительным аккордом.

– Когда-то я знавал мальчика по имени Джо… – Взяв несколько веселых нот, он сочинил на ходу: – Я хотел сказать – Джозеф Генри Огастес Латтимор-четвертый…

Все засмеялись.

Он продолжал сочинять смешную песенку про Джо, и слона, и злого льва, которого Джо приручил с помощью конфет – как раз несколько штук вывалились из кармана Дункана, пока он играл на пианино.

Потом все аплодировали, особенно Джо. Рот у него был набит ирисками. Дункан играл еще час, одну песню, другую, третью. Кухарка Руби пела превосходным сопрано, а камердинер Уоррен брал такие нижние ноты, что дрожали оконные стекла. Горничные исполнили «Хоровод вокруг Роузи» вместе с Джо, снова и снова, пока он не повалился на ковер и не заснул.

Его не разбудила даже какофония звуков, издаваемых пианино. А когда с музыкой было покончено, Дункан прочитал не одну, а целых две главы из «Путешествий Гулливера». Слуги восхищенно наблюдали, как он расхаживает по комнате, читая на разные голоса, время от времени сопровождая чтение замысловатым взмахом руки, или презрительной гримасой, или ударом в грудь – смотря чего требовало повествование.

Когда он умолк, Маргарет разбудила Джо, и Руби накормила его жареной куриной ножкой с картофелем и горошком, на кухне, где у Джо были свой особый стол и стульчик, как раз подходящего размера. Он терпеть не мог есть в детской, так что Дункан его и не заставлял. Потом Эйслин пошла с ним наверх, чтобы поиграть еще часок. Затем полагалось послушать сказку, выкупаться и переодеться ко сну.

Когда Дункан подошел, чтобы поцеловать мальчика на ночь, Джо крепко схватил его за руку.

– Папа, почему у меня нет мамы? – спросил он из-под одеяла. – Может быть, она живет в большом башмаке? Пусть бы она сегодня подоткнула мне одеяло…

Такого Дункан никогда от него не слышал. Казалось, мальчик и не замечает, что у него нет матери. Казалось, ему вполне хватает Эйслин и прочих женщин, что жили в доме.