Страница 32 из 39
Но «тигры» остановились, усилили огонь и пошли в атаку. Тихон бросил связку гранат, но промахнулся. Ни Ивану, ни Телушкину не удалось подорвать танк. Тяжелая машина навалилась на окоп. Танк своим горячим днищем заслонил свет. Тихон укрылся в нише. Он задыхался от жара.
Бешено завертелась гусеница. Посыпалась земля.
— За мной! — и Телушкин пополз вдоль окопа.
Укрывшись за изгибом, Телушкин с Тихоном привстали, бросили в башню бутылки с горючей жидкостью. Танк залязгал гусеницами и, отползая, потянул за собой хвост дыма.
И в этот момент поднялся Иван Селиверстов, бросил противотанковую гранату, перебил «тигру» широкую гусеницу.
Когда немного рассеялся дым, Телушкин увидел, как из-за бугра выползла зелено-коричневая громадина. Сержанту показалось, что это тяжелый танк, но, присмотревшись, он подумал: «Длинный черт, какой-то стальной гроб. Это же самоходка — «фердинанд»!»
Самоходное орудие придвинулось к горящим танкам, скрылось в дыму. «Эх, не заметили его наши артиллеристы», — встревожился Телушкин.
— «Фердинанд» в засаде! — крикнул сержант Ивану и дернул его за руку. — За мной!
Телушкин схватил бутылки с горючей жидкостью, Иван — противотанковые гранаты. Их взгляды встретились.
— Давай!
Телушкин полз быстро. Он часто оглядывался и торопил Ивана. Слева горел «тигр». Он служил в дыму маяком. «К «фердинанду» лучше всего подобраться с тыла, — подумал Телушкин. — А вдруг он ушел?» Эта мысль беспокоила сержанта. Он свернул влево, прополз с Иваном еще метров двадцать пять. Глаза слезились от дыма, трудно было отыскать самоходное орудие.
Иван подполз к Телушкину. Он был ранен осколком в руку. Сержант перевязал ему рану.
— Вернись!
Но Селиверстов пополз вперед. Телушкин осмотрелся.
«Где же «фердинанд»? Ушел!» — решил сержант.
Неожиданно вблизи раздался сильный отрывистый выстрел, взметнулось пламя — и Телушкин увидел самоходное орудие.
«Почему открыт люк?» — удивился сержант. И все понял. Из круглого, как луна, люка гитлеровцы выбрасывали стреляные гильзы. Телушкин по-пластунски подобрался к «фердинанду». «Только бы не промахнуться!» В траву упала стреляная гильза. Сержант поднялся, бросил бутылку внутрь машины…
Ивану Селиверстову не повезло. У самого окопа его догнала шальная пуля, ужалила в ногу. Не успел он оглянуться, как получил третье ранение, осколок оцарапал шею.
Иван стиснул зубы. Бледный и окровавленный, спустился в окоп.
— Иди в тыл! — крикнул ему Тихон.
— Что? — Иван нахмурился. — Что?
Примостившись в углу, он разрезал ножом голенище. Тихон сделал брату перевязку. Телушкин потребовал, чтобы Иван шел в санбат, но тот отказался.
Иван не чувствовал боли. Его только знобило. Он попросил брата свернуть цигарку и затянулся крепкой махоркой. Он был зол и думал о том, что по-глупому ранен и невелика была его отвага — бросить в уже горящую самоходку еще две бутылки с горючей жидкостью.
Но он удивился, когда в руки к нему попал боевой листок. Иван прочел: «Передай по цепи» и чуть ниже:
«Молния! Горит фашистская броня! Гвардейцы Телушкин и Селиверстов Иван подожгли самоходную установку «фердинанд». Равняйтесь на них. Слава героям!».
Нагнувшись, сержант ткнул пальцем в рисунок. Гитлер прибивал гвоздем к танку облезлую шкуру «тигра». Полосатая шкура треснула, и, словно кишки, вывалились на землю изогнутые длинноствольные пушки. Химическим карандашом кто-то четко написал: «Пусть помнят фашистские волки, что мы герои Дона и Волги». И красным карандашом — «Сталинградцы, не отступать!» И кто-то кровью: «Не отступим!»
Боевой листок пошел по рукам. Тихон Селиверстов передал его в соседний окоп.
«Что я сижу, пора за дело приниматься», — подумал Иван. Ему стало нехорошо; он закрыл глаза, словно сквозь сон услышал голоса, треск автоматов, взрывы гранат. Когда он очнулся, в окопе шла рукопашная схватка. Телушкин и Тихон отчаянно боролись с гитлеровцами. Иван схватил кого-то за волосы.
— Чья голова? Чья? — И вдруг Иван вспомнил: «Недавно все стриглись под машинку» — и нанес удар саперной лопатой. В ту же секунду Иван почувствовал, что наткнулся грудью на что-то острое, и упал.
Когда он снова пришел в себя, то с тревогой поискал глазами брата и Телушкина и, не найдя, обрадовался. В окопе лежали убитые гитлеровцы, близко гудели танки, рвались тяжелые мины, гремело грозное раскатистое «ура». «А что, если придут гитлеровцы? — Иван нащупал рукой противотанковую гранату. — Только бы хватило силы». Он услышал топот ног, связисты прыгнули в окоп. И сейчас же из-за выступа показался комроты. Он нагнулся, прижал к уху телефонную трубку.
— Товарищ подполковник, вы меня слышите? — говорил Бунчук. — Это я! Положение на переднем крае? Восстановлено!
«Хорошо», — подумал Иван и прислушался.
— Что? Быть готовым? — спрашивал Бунчук и, оторвавшись от трубки, кому-то бросил: — Федотов предупреждает, на горизонте замечены подозрительные клубы пыли…
16
Седлецкий ерзал на лавочке. Ему не терпелось узнать новости. Как назло, Гайдуков долго не возвращался из оперативного отдела.
«Видно, плохи наши дела, — прислушиваясь к бомбежке, размышлял Седлецкий. — Как бы еще не попасть на Курской дуге в «котел»?!»
Мысль об окружении пугала Семена. Поеживаясь, словно от холода, он вспоминал Барышевские болота — топкие, непроходимые. Забрызганные грязью брошенные грузовики. С огромными овчарками рыскающих всюду эсэсовцев. Треск автоматов, крики раненых. Осветительные фонари, ночную бомбежку и неистовое сверканье ракет.
После Барышевского окружения Седлецкий выработал свою тактику.
Выезжая на передовую, он непременно попадал в штаб армии, потом заглядывал в редакцию армейской газеты и, окончательно «уточнив обстановку», ехал отыскивать второй эшелон дивизии.
Первым делом Седлецкий наносил визит в санбат, записывал рассказы раненых пулеметчиков, снайперов, минеров. Сделав «заготовки» для будущих стихов и очерков, он рыскал по второму эшелону, завязывал знакомства с интендантами. Остроумный и находчивый спецкор брал этих людей мертвой хваткой. Консервы, спички, мыло, рис, шоколад, папиросы не переводились у Седлецкого. Ему часто наливали в баклагу спирт, но тут, к удивлению кладовщиков, он говорил:
— Не люблю, когда фляга шумит, как детская погремушка, — и выливал спирт в бочку.
Седлецкий не терпел спиртных напитков.
Закрепившись на рубежах второго эшелона, он делал короткие вылазки в первый. Если там находилось высокое начальство, Седлецкий из кожи лез, искал любой повод представиться. Он молодцевато входил в блиндаж, четко козырял:
— Капитан Седлецкий, поэт, спецкор фронтовой газеты. Пришел получить дальнейшие указания, посоветоваться.
Потом в кругу журналистов, когда вспоминались разные истории, Седлецкий бесцеремонно обрывал рассказчика:
— Ты погоди… — и загадочно улыбался. — Однажды меня принял сам генерал…
Наступала тишина. Все внимательно слушали. И только майор Солонько бросал какую-нибудь шпильку.
Вспомнив о Дмитрии, капитан с яростью раздавил мохнатую гусеницу, переползавшую тропку. «Заносчивый мальчишка… И уже открыто копает мне яму. — Седлецкий старался забыть недавнее редакционное совещание и никак не мог. — Все-таки выставил меня на посмешище этот мальчишка… С ним еще придется столкнуться!.. Я старый боевой конь, с крепкими копытами. Солонько надо проучить, и как следует! Не будь его, — продолжал злиться Седлецкий, — Вера иначе отнеслась бы к моему признанию… Но она еще пожалеет!»
Злость капитан сорвал на шофере.
— Ну-ка, слезай ты с этой дурацкой крыши! — напустился он на Ковинько. — Хватит там торчать. Думаешь, снова бомба попадет в дом командующего? Слезай!
— Что вы, товарищ капитан, у меня и в мыслях такого нет, — нащупывая ногой лестницу, с укоризной отвечал Ковинько.
— Нечего тебе на крыше аистом сидеть. Ты что, воздушного боя не видел? Лишний раз машину проверь да осмотри все. Шины не спустят?