Страница 26 из 88
нем: сама ему шила рубашки, гладила манишки и галстуки.
Для бедного сироты открылся новый мир. Но это мимолетное счастье, мелькнувшее
волшебным призраком среди нищеты и горя, не заставило его ни на минуту забыть свое
безвыходное положение.
52
* В 1859 году в Киеве Тарас Григорьевич познакомился с одною панною у приятеля своего Сошенка и
охотно говорил с нею по-польски. По мнению этой польки, „pan Szewczenko bardzo dobrze mówi po-
polsku, ale zawsze w jego mowie jest coć chłopskiego“. (Господин Шевченко очень хорошо говорит по-
польски, но в его речи всегда есть что-то мужицкое. — Ред.). Об этом, смеясь, рассказывал мне сам Тарас.
/56/
С одной стороны, его горькое прошедшее, его неволя и жестокое обращение с
крестьянами управляющих и экономов, о чем он постоянно слышал от своих земляков,
приезжавших из имения, а с другой стороны, вольная воля панов-счастливцев и
независимость от произвола панского других сословий, к которым он не принадлежал, но к
которым он мог бы принадлежать по своим способностям, — мысль эта страшно мучила его
и повергала в мрачное состояние духа, близкое к самоубийству.
Но Тарас наш не погиб.
Помещик его вышел в отставку и переехал на жительство в Петербург. Вместе с
другими дворовыми людьми Тарас отправлен в столицу по этапу вслед за барином *. Такой
способ переселения людей, не сделавших никакого преступления, внушен помещику
излишнею предосторожностью, чтоб они дорогою не разбежались.
«В 1832 году мне исполнилось 18 лет и, так как надежды на мою лакейскую
расторопность не оправдались, то он (помещик), вняв неотступной моей просьбе,
законтрактовал меня на четыре года разных живописных дел цеховому мастеру, некоему
Ширяеву. Ширяев соединял в себе все качества дьячка-спартанца, дьякона-маляра и другого
дьяка-хиромантика; но, несмотря на весь гнет тройственного его гения, я в светлые
весенние ночи бегал в Летний сад рисовать со статуй. В один из таких сеансов
познакомился я с художником И. М. Сошенком» **.
Первое знакомство с Сошенком началось не так. Сошенко рассказывает об этом иначе:
«Когда я был в «гипсовых головах» или нет, кажется, уже «в фигурах» (1835 — 1836),
вместе со мною рисовал брат жены Ширяева. От него я узнал, что у его зятя в мальчиках
служит мой земляк Шевченко, о котором я еще слыхал кое-что в Ольшаной, находясь у
своего первого учителя С. С. Превлоцкого. Я убедительно просил родственника Ширяева,
чтобы он прислал его ко мне на квартиру. Узнавши о моем желании познакомиться с
земляком, Тарас на другой же день, в воскресенье, отыскал мою квартиру в 4-й линии и
явился ко мне в таком виде: на нем был засаленный тиковый халат, рубаха и штаны толстого
холста запачканы были в краску, босой, расхристанный и без шапки. Он был угрюм и
застенчив. С первого же дня нашего с ним знакомства я в нем заметил сильное желание
учиться живописи. Он начал бывать у меня по праздникам, потому что в обыкновенные дни
и мне было некогда и его хозяин не пускал. Во время таких посещений Тарас урывками
рассказывал мне некоторые эпизоды из своего прошлого и почти всегда завершал свои
рассказы ропотом на судьбу.
Меня до глубины души тронула жалкая участь молодого человека, но помочь ему я был
не в состоянии. Да и чем мог пособить его горю я, бедный труженик-маляр, работавший
беспрерывно из-за куска насущного хлеба, без связей, без протекции, без денег? А спасти
даровитого юношу было нужно во что бы то ни стало.
* За верность этого факта может поручиться г. Забела, близкий приятель Шевченка.
** Письмо к редактору «Народного чтения». /57/
53
В это время я был хорошо знаком с известным малороссийским писателем Е.
Гребенкою. С ним-то я прежде всего посоветовался, каким образом помочь нашему земляку.
Гребенка принял близко к сердцу мое предложение, стал часто приглашать Тараса к себе,
давал ему для чтения книги, сообщал разные сведения и проч. Потом уже я представил
Тараса конференц-секретарю Академии художеств В. И. Григоровичу с убедительной
просьбой освободить его от жалкой участи.
С Гребенкой Тарас стал иногда бывать у придворного живописца Венецианова, который
вместе с Григоровичем представил его В. А. Жуковскому».
Знакомство с такими людьми не могло остаться без влияния на развитие молодого
человека. Беседы, слышанные им у них в доме, книги, получаемые от Гребенки, быстро
подвинули вперед его образование. Пробыв целый день на работе, взятой хозяином с
подряда и состоявшей в покраске окон, потолков, а иногда и заборов, ночью, забравшись на
чердак, он постоянно читал все, что ему попадалось в руки. А память у него была
изумительная. Поэт наш по своему положению примыкает к разряду тех необыкновенных
людей, которые названы у Дизраэли поздно воспитанными гениями — sero sapientes.
«Что гений воспитывает сам себя, в этом мы ссылаемся на собственное свидетельство
всех членов этой великой семьи, но это само-/58/ воспитание идет не всегда удачно, и
многие гениальные личности оканчивают дни свои посреди обломков собственного таланта
и с убитой душой. Многие из великих людей половину жизни своей истратили на то, чтобы
вознаградить потерянное время или искоренить в себе следы дурного воспитания» *.
* «История литературного гения», Дизраэли.
Замечание это в некотором отношении можно приложить и к даровитой личности
Шевченка. Лишенный в детстве элементарного образования, облегчающего трудный путь к
серьезному учению, поэт-самоучка с величайшим усилием усваивал научные сведения, без
системы и порядка, но он преодолевал эти затруднения, поставленные ему на пути к
развитию прежним учением на медный грош /59/ у дьячка-спартанца, и масса
приобретаемых сведений не задавила его способностей: светлый природный ум поэта
систематизировал эти сведения, отличая между ними важное от неважного, не обременяя
памяти бесполезным хламом.
Тарас изумлял Сошенка своими успехами. Желая ближе познакомиться с направлением
его таланта, Жуковский дал ему однажды тему: описать жизнь художника. Неизвестно,
насколько Тарас удовлетворил пытливость нашего знаменитого романтика; известно только
то, что с этого именно времени Жуковский сильно начал хлопотать о выкупе крепостного
автора.
«Около этого времени, — продолжает свой рассказ Сошенко, — в одни из каникул, я
был приглашен управляющим домом Шевченкова барина Прехтелем, с которым я
познакомился еще в Ольшаной, перебраться к нему на Моховую улицу. Господа переехали
на дачу, Тарас навещал меня и здесь. Посещения эти весьма не понравились Прехтелю. Он
возненавидел Тараса за его вольные речи и либеральные беседы с дворовыми людьми,
которые и сами начали вольничать, уклоняться от работы и заявлять пред дворецким о
своих человеческих правах. Взбешенный Прехтель решился проучить либерала-крепака. И
вот с субботы на воскресенье кучеру приказано было приготовить на конюшне все, что
нужно. На другой день, едва только приятель мой показался на господском дворе, его
арестовали. Я вижу, что лях шутить не любит, принял на себя роль защитника. Но как я ни
просил этого варвара, ничто не помогло. К счастию, в это время я писал портрет жены его.
(Прехтель недавно женился.) Я к ней. Едва-едва она могла упросить своего разгневанного
супруга, который до того расходился, что с ним сделался нервный припадок. Не насытив
54
своей мести, он даже слег в постель. Этот казус стоил мне немало. Я «падал до ног»,
«сцискал рацицы» и прочие шляхетские штуки выкидывал. Но как бы там ни было, а Тарас
был спасен. Ему запрещено было видеться с дворовыми под страхом жесточайшего