Страница 1 из 14
Джованни Казанова
История Жака Казановы де Сейнгальт, венецианца, написанная им самим в замке Дукс, Богемия, том 10. Двое беспечных
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Глава I
Ганноверки.
Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:
– Это г-н шевалье Де Сейигальт?
– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.
– Не окажете ли честь снова подняться к нам?
– У меня неотложное дело…
– Я прошу у вас только четверть часа.
Я не могу ей отказать. Эти две девушки – старшие. Эта, что пригласила меня подняться, потратила четверть часа, чтобы поведать мне несчастье своей семьи в Ганновере, их путешествие ко двору Сент-Джеймс, чтобы получить возмещение, их безуспешные хлопоты, то, что они вынуждены были влезть в долги, чтобы содержать семью, болезнь матери, которая мешает матери действовать самой, варварство хозяина дома, который, не желая ждать, собирается поместить их мать в тюрьму, а их выгнать за дверь, и прочее варварство всех, кого они знают и к кому они обращались за помощью, и кто им в ней отказал.
У нас нет, месье, нет ничего, что можно продать, и сегодня у нас есть всего два шиллинга, чтобы жить, питаясь хлебом.
– Кто это те, кого вы знаете, и кто имел смелость покинуть вас в такой беде?
– Такой-то и такой-то и такой-то, милорд Балтимор, маркиз де Караччиоли, министр Неаполя, милорд Пембрук.
– Это невероятно, так как я знаю этих трех последних как благородных, богатых и великодушных. Должно быть, у них есть большое и справедливое основание, потому что вы все красивы, и красота для этих господ является явным кредитным письмом.
– Да, месье, вы правы. Эти благородные и богатые господа нас покинули и нами пренебрегают. Наша ситуация не внушает им жалости, потому что, как говорят они, мы фанатики. Мы не хотим согласиться на любезности, которые противоречат нашему долгу.
– Это значит, что они находят вас обаятельными, и что они претендуют на то, чтобы вы должны были быть готовы ответить желаниям, которые вы им внушаете, и они отказывают вам в деньгах, потому что, не оказывая им никакого уважения, вы не желаете оказывать им услуги. Это так?
– Точно.
– Ну что ж, они правы.
– Они правы?
– Конечно. Я думаю так же, как они. Мы освобождаем вас от ваших обязательств. Наши состоят в том, чтобы позаботиться о наших деньгах, чтобы поддерживать наши страсти, которые, нападая на нас, дают нам в то же время моменты счастья. Мы не стараемся ни казаться добродетельными, ни платить красавицам, которые соблазняют нас своими прелестями, чтобы заставить потом томиться по ним. Я осмеливаюсь сказать вам, что на данный момент ваше несчастье состоит в том, что вы все красивы; вы легко нашли бы двадцать гиней, будь вы некрасивы; я сам дам вам их, потому что, помимо всего прочего, я не подвергнусь при этом жестокой критике по двум поводам. Не скажут, что я сделал это доброе дело, будучи рабом склонности к вежливым поступкам, и не смогут тем более сказать, что я помог вам, только понадеявшись получить от вас то, что, следуя вашей системе, я не получу никогда.
Следовало именно так говорить с этой девицей, обладающей прелестями и ослепительным красноречием. Я видел, что она задета. Я спросил, откуда она меня знает, и она ответила, что видела меня в Ричмонде вместе с Шарпийон. Я сказал, что Шарпийон мне стоила две тысячи гиней и не дала мне даже поцелуя, но со мной такого больше не будет. Тут ее позвала ее мать, она пошла узнать, чего она хочет, и вернулась минуту спустя, сказав, что та просит меня зайти, чтобы поговорить со мной о чем-то.
Я вхожу и вижу женщину сорока пяти лет, сидящую в кровати, которая не выглядит больной. Глаза живые, лицо умное, выражение смышленое говорят мне о том, что следует держаться настороже; я нахожу ее в чем-то похожей на мать Шарпийон.
– Чего вы хотите, мадам?
– Месье, я слышала все, что вы говорили моим дочерям. Вы говорили с ними не как отец, согласитесь.
– Мадам, я распутник по профессии, и если бы я имел дочерей, я уверен, у них не было бы надобности в проповеднике. Я сказал вашим дочерям то, что чувствовал, и что вы должны чувствовать сами, если вы разумны. Я всего лишь почитатель девушек, которые хотели бы демонстрировать свою добродетель, но я никогда не буду их другом. Если ваши дочери хотят быть разумными, в добрый час; но они не должны пытаться соблазнять мужчин. Я ухожу, и заверяю вас, что больше их не увижу.
– Подождите, месье. Мой муж был граф такой-то. Они порядочны и по рождению.
– Отлично! Каких еще знаков уважения вы от меня ждете?
– Наша ситуация не внушает вам жалости?
– Наоборот, большую, но я противлюсь тому, что она мне внушает, потому что они красивы.
– Какое странное соображение!
– Очень сильное. Скажут, что я глупец. Если бы они были некрасивы, я сразу бы дал вам двадцать гиней, и мной бы восхищались; но поскольку они красивы, если вы хотите двадцать гиней, вы получите их завтра утром, но я хочу эту ночь.
– Какой язык с женщиной, как я! Так со мной никогда не говорили.
– Извините мою искренность и позвольте вас покинуть, попросив у вас прощения. Прощайте, мадам графиня.
– Мы вынуждены сегодня обедать только хлебом.
– Если дело только в этом, я пообедаю вместе с ними и оплачу за остальных.
– Вы слишком странный. Они будут грустить, потому что меня отведут в тюрьму. Вы будете сожалеть. Дайте им то, что вы готовы потратить.
– Нет, мадам. Я хочу за свои деньги порадовать, хотя бы, свои глаза и свои уши. Я велю отложить ваш арест до-завтра. Может быть, Провидение завтра вмешается.
– Хозяин не хочет ждать.
– Позвольте мне действовать.
Я говорю Гудару спросить у хозяина, чего он хочет, чтобы отозвать «билля» только на двадцать четыре часа. Гудар идет и возвращается, говоря, что хозяин отошлет «билля», если я дам ему гинею и поручителя, который заплатит двадцать гиней в случае, если мадам улизнет за эти двадцать четыре часа.
Мой виноторговец живет в соседнем доме; я говорю Гудару подождать меня; я лечу туда и договариваюсь с ним переговорить с хозяином и дать то письменное поручительство, которого он хочет, дав ему гинею, которую он требует. После этого я снова поднимаюсь и сообщаю девицам хорошую новость, что у них есть еще время посмеяться до завтра. Четверть часа спустя, когда «билль» уходит, я отчитываюсь пред Гударом о соглашении, которое я заключил с мадам матерью, и прошу его заняться тем, чтобы доставить еду на восемь персон. Гудар уходит, и, получив право проходить к мадам, я туда вхожу и, вызвав туда всех дочерей, которые все удивлены способом, которым я перевернул всю полицию их дома.
– Вот, мадам, – говорю я, – все, что я могу сделать для вас. Ваши дочери очаровательны, все созданы для любви, они все интересуют меня в равной степени, я предлагаю вам мир на двадцать четыре часа гратис, я пообедаю и поужинаю с ними, не прося от них и поцелуя, и если завтра вы не измените своих принципов, я забираю поручительство на двадцать гиней, которое я дал, и более вас не побеспокою.
– Что вы понимаете под изменением принципов?
– Пошлите ко всем чертям добродетель, коей я являюсь заклятым врагом.
– Мои дочери никогда не станут проститутками, ни для вас, ни для других.