Элизабет Тейлор

Том Олдридж, игравший больного мужа Реджайны, признавал, что Элизабет Тейлор обладает особым даром околдовать любого, кто окажется рядом с ней. «По-моему, все это проистекает от недостатка жизненного опыта у среднестатистического человека, — говорил он. — И поэтому люди стремятся восполнить упущенное».

В Вашингтоне премьеру в «Эйзенхауэр Тиэтр» в центре имени Кеннеди своим присутствием почтил сам президент Соединенных Штатов с супругой. Рейганам тоже захотелось посмотреть, как их бывшая коллега по актерскому цеху совершает свой театральный дебют. Сидя в расположенной над оркестром президентской ложе, Рейганы услышали, как зал ахнул, когда Элизабет впервые вышла на сцену. На ней было расшитое бисером платье бордового цвета, и она снова стала той самой женщиной, чья безупречная красота на протяжении многих лет являлась эталоном красоты для Америки двадцатого столетия.

Зрелая, пышная красота Элизабет как нельзя лучше подходила для роли Реджайны Гидденс, чей милый южный акцент был бессилен скрыть ее душевную черствость. Однако сама игра актрисы удостоилась противоречивых откликов. Джеймс Ларднер, критик из газеты «Вашингтон пост», назвал ее выступление «внушительным», добавив при этом, что в исполнении Элизабет Реджайна предстает «живым полнокровным образом, самой великой интриганкой во всей американской драматургии, привнося драматизм во многие сцены».

Дэвид Ричардс из «Вашингтон стар» придерживался противоположного мнения. «В первом акте ее статуса суперзвезды еще, по-видимому, достаточно, чтобы поддерживать зрительский интерес. Мы все заражены неистребимым любопытством, и одна из причин, почему мы оказались на этом спектакле, — это желание соотнести богиню киноэкрана и реального человека... Однако этого элементарного вуайеризма недостаточно, чтобы окончательно приковать наше внимание к сцене. Рано или поздно, актриса обязана завладеть нашим воображением и подпитывать нашу фантазию. Увы, в «Эйзенхауэр Тиэтр» этого не произошло». Что ж, можно согласиться с тем, что публика так и не смогла отрешиться от мысли о том, что наблюдает на сцене за Элизабет Тейлор. Собственно, ради этого зрители и пришли увидеть второе рождение кинозвезды. Они подбадривали ее, награждая аплодисментами ее храбрость, с наслаждением смотрели финальную сцену, и в результате, обретя уверенность в своих силах, Элизабет попыталась воплотить на сцене их фантазии.

Затем, в последнем акте, когда Реджайна, повернувшись к умирающему мужу, говорит: «Мне повезло, Гораций. Мне всегда везло. И вскоре повезет снова», — по залу словно пробегал электрический заряд. Люди слышали, как Элизабет Тейлор произносит эти слова, и подсознательно рисовали себе всю ее прошлую жизнь — как это бывало не раз, она оказывалась одной ногой в могиле, пыталась собственноручно расстаться с жизнью, ее мучили всевозможные хвори и болезни, — вспоминали все связанные с ее именем скандалы. Они вспоминали, как на протяжении долгих лет эта женщина — несмотря на преследовавшие ее болезни, травмы и сердечные раны — отказывалась признавать себя побежденной. И неизменно выходя из всех бед победительницей, она тем самым вселяла надежду в души миллионов людей, околдовывая их своим примером. Любимица судьбы, она отличалась от прочих кинозвезд тем, что ей повезло родиться красавицей, добиться славы, обрести богатство и выстоять все эти годы. Несмотря на хаос, царивший в личной жизни, на все свои скандальные браки и горестные разводы, она никогда не забывала о себе. Да, ей повезло. Роковая красавица, которая, бросив вызов пуританской морали, на протяжении трех десятилетий заставляла весь мир играть по ее собственным правилам и мерить себя по иным, вселенским меркам.

«Мне повезло! Мне всегда везло! — произнесла со сцены Элизабет. — И вскоре повезет снова!»

ГЛАВА 29 ПОСТСКРИПТУМ

Как исполнительнице главной роли в «Лисичках» Элизабет Тейлор, несомненно, повезло. В Нью-Йорке она превратилась в царицу Бродвея, а сам спектакль побил все рекорды кассовых сборов. В Лос-Анджелесе люди часами выстаивали в очередях за билетом, лишь бы только взглянуть на нее. В Лондоне это был первый случай в театральной истории, когда все билеты до единого были раскуплены заранее.

Правда, вдали от рампы удача начинала изменять ей. Та роль, которую ей всегда хотелось играть — а именно роль жены, — осталась вне ее досягаемости. Как только муж Элизабет вошел под своды Сената Соединенных Штатов — сама она превратилась для него в нечто вроде лишнего чемодана. Ее роль звезды избирательной кампании исчерпала себя.

Элизабет помогла Джону Уорнеру воплотить в реальность мечту всей его жизни и, разумеется, ожидала, что он разделит ее с ней. Ведь, в конце концов, кто, как не он, пообещал ей, что они во всем будут партнерами. И, тем не менее, когда Элизабет попросила для себя кабинет рядом с ним, чтобы они могли работать бок о бок, в ответ прозвучало «нет». Ей было велено оставаться дома, где ей не оставалось ничего другого, как есть, пить и смотреть телевизор, находясь в четырех стенах. По вечерам сенатор допоздна засиживался у себя в офисе, в то время как его жена в полном одиночестве дожидалась его дома. Ее счета за телефон достигли астрономической суммы — Элизабет от скуки названивала друзьям по всему свету. Для женщины, привыкшей купаться в лучах всеобщего обожания, это было воистину жалкое существование. В 1980 году отношения между супругами ухудшились настолько, что люди начали замечать раздражение Элизабет. Она передразнивала его напыщенное самодовольство и даже во всеуслышание обозвала мужа чинушей — за его нежелание поддержать поправку о равных правах. Дома же она метала громы и молнии из-за того, что Уорнер не позволил ей держать прямо в гостиной ее четырех не приученных ни к какому порядку четвероногих питомцев. В результате одна из собак, Дейзи, угодила на мидалбергской ферме под трактор, а другая, Салли, утонула в джорджтаунском пруду.

Элизабет с трудом сносила оковы подобного существования. Летом она выступила в роли председательницы гала-концерта в центре сценических искусств. Ей даже удалось привлечь к участию таких своих старых друзей, как Берт Рейнольдс, Род Маккуэн, Джонни Кэш и Лайза Миннелли. После концерта Элизабет пошла за кулисы, чтобы от души выпить, посмеяться и пошутить со своими друзьями по шоу-бизнесу, но вскоре туда пожаловал и сам Джон Уорнер.

«Вы только взгляните, — съехидничала Элизабет. — Ну кто бы мог подумать, кто это к нам пришел!»

Элизабет не сомневалась, что Уорнер потащит ее домой, где, облачившись в шелковую пижаму, завалится пораньше спать, чтобы не проспать завтра утром. Ей же, разумеется, хотелось остаться и всю ночь кутить со своими приятелями.

На протяжении долгого времени супруги жили по разному расписанию — Уорнер вставал ни свет ни заря, а Элизабет просыпалась за полдень. Иногда он оставлял ей на подушке записку. Общался же он с ней главным образом при помощи секретарей.

В мае, когда у Элизабет было запланировано удаление небольшой опухоли на лице, Уорнер не поехал вместе с ней в больницу. Вместо этого он в половине шестого утра набросал ей послание на официальном бланке Сената Соединенных Штатов. Черной ручкой он нарисовал птичку, сидящую на изображении сердца, и слово «чик-чирик». Внизу же подписал: «Удачи тебе сегодня, Храбрая Леди! Люблю тебя!»

Другая записка, также написанная в половине шестого утра на официальном бланке Сената США, гласила: «Люблю тебя и желаю хорошего дня. Я так переживаю из-за военных переговоров, что встал пораньше, чтобы увидеть рассвет и почерпнуть вдохновения для моей сегодняшней речи. Если мы (Sic!) желаем присоединиться ко мне, чтобы навестить девяностолетнюю мать Хаякавы, это было бы просто здорово!!! Целую!»

Однако вскоре прекратились и записки. К тому времени, когда Элизабет решила вернуться к работе, они с Джоном Уорнером уже жили каждый своей жизнью. Он оставался в Вашингтоне, она разъезжала по стране со своим спектаклем.Аплодисменты, которые каждый вечер выпадали на ее долю, служили ей неплохой поддержкой, однако и их было явно недостаточно для той, что привыкла находиться в центре внимания все двадцать четыре часа в сутки. Во время гастролей Элизабет льнула к своему продюсеру, Зеву Буфману — тот пытался ублажить свою звезду — он засыпал ее цветами, заказывал для нее «роллс-ройсы», а также преподнес бриллиант стоимостью в пять тысяч долларов. Он повесил на дверь ее гримерной звезду из чистого золота и в качестве прощального подарка преподнес ей накидку из норвежского песца, на спине у которой голубым и пурпурным бисером были выбиты две целующиеся птички. Коротышка-продюсер, где только мог, заменял собой Джона Уорнера, сопровождая Элизабет на их поздние ужины и ночные дискотеки. Вскоре их уже видели держащимися за руки, а то и за страстными поцелуями. Бульварные газетенки быстро разнюхали про этот роман и принялись рассуждать о том, что любовники оказались на грани развода со своими законными супругами.