Страница 79 из 81
Серебристый месяц взошел на облачном небе и залил холодным сиянием весь квартал. Человек отер вспотевший лоб и посмотрел вверх. Лунный свет упал на его лицо. Оно было замкнутое и печальное. Склонясь к цветам, человек вдохнул пьянящий, одурманивающий запах чудесных левкоев.
Потом он позвонил. Ждал, прислушиваясь к суете за дверью. Однако на звонок никто не вышел. Тогда он дернул шнур вторично. Чья-то рука откинула задвижку, дверь открылась, навстречу позднему гостю вышла служанка со свечой.
— Что вам угодно, сударь? — спросила она охрипшим голосом, глотая слезы. Они сбегали ручейками по щекам, и рот женщины болезненно кривился.
— Я Виктор Гюго, — вежливо произнес посетитель, все еще не переступая порога. — Будьте добры, проводите меня к мсье.
— Прошу, прошу вас. — Служанка заторопилась, поднимая свечу высоко над головой и показывая дорогу гостю.
Гюго перешагнул порог. Служанка провела его в хорошо знакомый ему зал на первом этаже. Она притворила за ним двери, и он остался в одиночестве. Взгляд его приковал огромный мраморный бюст хозяина дома работы Давида Анжерского. Мраморная громада поблескивала на консоли продымленного камина.
Сколько раз ни рассматривал Гюго этот бюст, всегда он находил в нем что-то новое. Верно, теперь он мало похож на оригинал. Невеселые мысли прервала горничная, появившаяся на пороге. Вся в белом, она казалась бы привидением, если бы не заговорила.
— Мсье хочет видеть больного? Мне сказала служанка.
Гюго поклонился и тихо ответил:
— Да.
— Хорошо. Через несколько минут можно будет пройти к нему.
Горничная расплакалась. Он стоял с левкоями в руках, растерянный, не зная, как успокоить эту женщину.
— Он умирает. Мадам ушла к себе. Врачи еще вчера потеряли всякую надежду. У него рана на левой ноге. Антонов огонь.
Горничная говорила это тихо, словно шептала слова молитвы, сквозь речь прорывались рыдания.
— Врачи, мсье, не знают, что делать. Они говорят, что у него какая-то жировая водянка, кожа и мышцы настолько пропитались жиром, что не поддаются проколу. А началось с пустяка. Месяц назад, ложась спать, мсье зацепился за ножку кресла. Кожа прорвалась, и вода вытекла. Врачи говорили: «Удивительно!» Это их поразило. С тех пор они стали делать ему проколы. На ноге образовалась язва. Доктор Ру оперировал мсье. Вчера сняли повязку. Рана, вместо того чтобы зажить, стала красной, сухой и воспаленной. Тогда врачи сказали: «Он погиб», — и больше не приходили. Мы вызвали еще четырех, все они ответили, что помочь ничем нельзя. Прошлой ночью ему было очень плохо. С девяти утра мсье ничего не говорит. Мадам вызвала кюре. Он причастил мсье. С одиннадцати часов он только хрипит. Он не переживет этой ночи. Если хотите, я позову мсье Сюрвиля, он еще не ложился спать.
Женщина вышла. Она исчезла за порогом, как призрак. И, не появись господин Сюрвиль, Гюго решил бы, что это дурной сон. Но Сюрвиль, муж сестры Бальзака, подтвердил слова горничной.
Гюго на цыпочках двинулся за ним. Они поднялись по лестнице на второй этаж. Сверху доносился тяжелый больничный запах. Сжав зубы, неуверенно, как будто наступая на иголки, Гюго вслед за Сюрвилем, представительным, на редкость равнодушным господином, вошел в темный маленький коридор. Спутник нащупал дверь и открыл ее. Еще с порога Гюго увидал Бальзака и понял, что надежды нет.
Больной лежал навзничь в большой кровати красного дерева, посреди комнаты. Голова его тонула в подушках. Лицо было синее, почти черное, давно не бритое. Седые волосы спадали на лоб. Широко раскрытые глаза были недвижны. В ногах стояла сестра Бальзака Лаура, кусая длинную кружевную шаль. Она смотрела на брата глазами, полными безмолвного ужаса. Гюго подошел к постели.
На лице Бальзака, освещенном горевшей у изголовья свечой, застыло выражение бесконечной муки, она была и в болезненном изломе губ, и в пересекших лоб морщинах.
Бальзак хрипел и задыхался, и в неподвижных глазах его Гюго прочел вопрос. Он не в силах был наблюдать эту агонию и перевел глаза на стену.
Взгляд его невольно скользнул по озаренным свечой портретам молодого Бальзака, где он задорно улыбался, щуря проницательные глаза.
Гюго на миг опустил глаза и затем снова встретил вопросительный взгляд Бальзака. Гюго хотел что-то произнести, но губы предательски задрожали, к горлу подкатились рыдания.
Он подошел еще ближе к постели, осторожно откинул одеяло и пожал широкую руку Бальзака. Потом выпустил потную руку и снова накрыл ее одеялом. Положив на столик левкои, Гюго вышел из комнаты. Горничная проводила его до дверей. Проходя через зал, он задержался перед мраморным бюстом, и на ресницах его задрожали слезинки. Горничная печально сказала:
— Мсье не доживет до утра.
Уже на пороге Гюго вспомнил, что не видел супруги Бальзака. Как ни трудно, но надо сказать ей несколько слов утешения, предложить свои услуги.
— Мадам у себя? — осведомился он у горничной. — Можно пройти к ней?
Горничная глянула куда-то в темный угол коридора.
— У мадам гости, мсье Жигу; я доложу мадам.
— Не надо.
Гюго надел шляпу и тяжело вздохнул.
— Не надо беспокоить мадам, — горько произнес он, — доброй ночи.
— Спокойной ночи, мсье.
Он стоял за дверью и смотрел на небо, залитое лунным сиянием. За его спиной громыхнул засов, отзвучали шаги горничной. Там, наверху, умирал Бальзак, отдавая природе свое последнее тепло, а здесь господствовала сила, творящая жизнь, словно ничего непоправимого не происходило в эту минуту, словно все было хорошо, так же как вчера и позавчера; и в этом Гюго увидел великую трагедию человеческого бытия.
— Мсье!
Гюго вздрогнул от неожиданности. Перед ним словно из-под земли вырос Франсуа.
— Мсье, вы были там…
— Франсуа, почему ты здесь?
— Ах, мсье, разве вы не знаете? Как только они приехали, мадам велела…
Франсуа умолк, опустив голову. Скорбь и горе исказили его лицо. Гюго положил ему руки на плечо.
— Понимаю, Франсуа, понимаю. Но я думаю, что если ты поднимешься туда, он будет доволен… В самом деле, если только он узнает тебя…
— О мсье!
На ресницах у Франсуа задрожали слезы.
«Вот кто по-настоящему любил тебя, Оноре», — в отчаянии подумал Гюго.
— У всего есть свой конец, дорогой Франсуа, но я никогда не думал, не мог поверить, что наш Бальзак… — Голос у Гюго сорвался, сердце больно сжалось.
Франсуа жадно ждал. Может быть, мсье Гюго скажет что-нибудь утешительное. Но Гюго молчал, скрестив руки на груди, и тогда Франсуа отважился сказать:
— Эта любовь принесла ему беду. Я всегда так думал, мсье.
Гюго с удивлением взглянул на старого камердинера. Как все-таки хорошо тем, кто может так просто обозначить источник несчастья.
— Послушай, Франсуа, — сказал он тихо, — в случае нужды обратись ко мне.
— Спасибо, мсье.
— А теперь проводи меня.
На углу Гюго сел в экипаж. Дома его ждали друзья. Было воскресенье, и в большой столовой за широким столом сидели приятели. В бокалах алело вино, подобное крови. Гюго остановился на пороге. Он уронил на пол шляпу и тихо произнес куда-то в пространство, точно в комнате никого не было:
— Господа, в эти минуты мир теряет великого человека.
Бальзак хрипел и задыхался. Он хотел пошевельнуть рукой, поманить к себе Лауру, ибо говорить уже не мог. У него отнялась речь, точно кто-то отсек язык.
В первую минуту это ощущение ошеломило его. Он подумал — это конец. Но оказалось, что это еще не все. Сознание еще сопротивлялось.
Мозг и сердце пошли в контрнаступление. Он видит вверху, на потолке, над собой, широкое поле боя. Ломаются хрупкие штыки, рвутся снаряды, смерть косит тысячи людей. Но ей не покоряются. Не хочет покориться и он. Ему вспомнились страшные слова, написанные месяц назад Теофилю Готье: «Я не могу ни читать, ни писать…» И это должен был признать он, Бальзак, написавший столько книг… В самом этом признании содержалась злая комедия. Надежда теплится, как потухающий уголек. Он еще ждет спасения. Неужели врачи бессильны? Что же за наука медицина? И что это за хирург Ру? О, если бы позвать Бьяншона. Бьяншон — истинный врач, чудотворец.