Страница 81 из 81
— Неведомо для самого себя, хотел он этого или нет, согласен он с этим или нет, — творец великой «Человеческой комедии» принадлежит к могучей породе писателей-революционеров.
Гюго улавливает растерянность, возникающую в передних рядах слушателей.
Он замечает протестующий жест Ганской и поэтому, с еще большей силой, точно скатывая на головы этих изысканно одетых парижан тысячепудовые камни, продолжает. Он видит, как, прислонясь к каштану, отирая кулаком слезы, стоит человек в синем комбинезоне. Этот зачарованно ловит каждое слово оратора, каждое его движение.
Потом, уже вечером, стекольщик Канель расскажет приятелям в мансарде на улице Ледигьер, № 9, о необыкновенном человеке по имени Бальзак, который начал свой путь в этой мансарде и все же прославился на весь мир.
…Гюго легче говорить, когда его взгляд скрещивается с взглядом человека под каштаном. Его сердце, точно коснувшись источника, бьется с новой силой.
— Бальзак идет прямо к цели, — говорит Гюго, быстрым движением расстегивая воротник сорочки, и, разрывая петли жилета, открывает грудь навстречу ласковому ветру. — Он берет современное общество мертвой хваткой. У каждого он что-нибудь отнимает: у одних иллюзию, у других надежду, у одних исторгает крик души, с других срывает маски. Его скальпель вонзается в мозг человека, в сердце, в душу. Вот что он делал среди нас. Вот творение, которое он нам оставил, творение высокое и мощное, непоколебимая глыба гранита, монумент, с которого отныне засияет его слава. Великие люди сами создают себе пьедестал, о статуе позаботится будущее. Жизнь его была коротка, но полна. Больше наполнена трудом, чем днями. Этот могучий и неутомимый труженик, этот философ, этот гений прожил среди нас жизнь, полную гроз, борьбы, сражений, прожил жизнь, как и надлежит всем великим людям, во все времена. И вот он обрел покой.
Гюго низко склонил голову. Люди содрогались от рыданий. Сам не замечая того, Гюго заплакал. Но и сквозь слезы он продолжал говорить. Орел медленно кружил в небе, точно прислушиваясь к его словам. Бальзак лежал в гробу укрощенный, огромный, сжав пухлые губы.
— Он был выше соперничества и вражды. Отныне он выше туч, нависающих над нашими головами.
Гюго перевел дыхание. Ему не хватало воздуха. Господа во фраках и дамы в роскошных нарядах, стоявшие в стороне от толпы, словно подчеркивая свою отчужденность, раздражали его. Он уже видел где-то эти надменные лица, эти равнодушные, холодные глаза. Они стояли, не скрывая снисходительной, понимающей усмешки, подчеркивая этим, что своим присутствием здесь оказывают большую честь покойному.
Это же их скупость, коварство, порочность, жестокость и трусость разоблачил старый Бальзак, сорвав с них маску беспощадной, могучей рукой. Быть может, потому они и пришли сюда, чтобы собственными глазами убедиться в его смерти. Не рано ли радуетесь, господа? Преждевременны ваши снисходительные улыбки, и никто не поверит вашим соболезнованиям… Вы — не Франция, и Франция — не вы.
Жалкие пигмеи! Творение Оноре бессмертно, и потому бессмертен он сам. И не в вашей воле погасить огонь, зажженный его мыслью. Этот огонь станет светочем тем, кто готов умереть за правду, кто умеет служить правде, не щадя своей жизни. Именно таким и был Бальзак, желал он этого или не желал. И вы не сумели сломить его мысль, вы только искалечили его сердце.
О, как Гюго ненавидел эту стаю коршунов!
Гюго решительно шагнул вперед, посмотрел им прямо в глаза и, широко разведя руки, бросил в лицо собравшимся слова беспощадного приговора:
— О вы, стоящие здесь! Вы дышите этим прекрасным воздухом, видите это ясное солнце и голубое небо, вы владеете рентой и можете любить… Скажите, разве вы, живые, не завидуете ему?
1939–1956