Страница 4 из 81
— Нехама!
Она обернулась к нему и, склонив голову, покорно спросила:
— Что?
— Выйди к ясновельможному пану.
— Ладно.
Отец не уходил, стоял неподвижно, потом взял дочь шершавыми пальцами за подбородок, поднял ее голову. Она уже не плакала, только смотрела прямо перед собой. И Нехама поняла: он видел, как Гальперин вошел к ней в комнату.
— Ты слышал, ты видел… — скороговоркой прошептала она.
Отец отдернул пальцы от подбородка, точно обжегся, и быстро вышел из комнаты, уже у дверей обронив:
— Что ты плетешь?..
Но в голосе его Нехаме послышалась ложь, и болезненно защемило сердце.
Гальперин вьюном извивался перед вновь прибывшим. Тот сбросил с помощью банкира плащ, снял сюртук и остался в бархатной красной жилетке. Он был низкого роста, дородный, широкоплечий; высокое жабо, подобное морской пене, обрамляло его шею; на бритом лице резко выделялись небольшие, свисающие усы, каштановые волосы спадали на плечи. Высокий лоб пересекали поперек две морщины, глубоко залегшие в переносье.
Лейбко зажег все свечи в подсвечниках. Приезжий ходил по корчме, потирая руки, поблескивая перстнями на пальцах, легко неся на коротких тонких ногах большой живот, едва стянутый корсажем панталон. Зоркими быстрыми глазами осматривал он все вокруг, словно пронизывал взглядом вещи, стены, двери, лица; улыбнулся, взглянув на Гальперина, и прищурил глаза, поглядывая на старого корчмаря. Он еще не произнес ни слова, а Гальперин уже убедился, что перед ним тот самый человек, о котором писал ему месяц назад Ротшильд, тот, кого ждали в Верховне, кем интересовались в монастыре босых кармелитов. Весь покорность и почтение, низко склонив голову, банкир собирался произнести давно заученную фразу — отрекомендоваться, но в этот момент скрипнула дверь, и на пороге с подсвечником в руке явилась Нехама. Приезжий остановился и, не скрывая интереса, впился глазами в девушку. Она спокойно взяла поднос и прошла за стойку. А путешественник, стоя на месте, поворачивал голову вслед ей, любуясь стройным девичьим станом, охваченный непреодолимым желанием погладить длинную косу. Девушка подняла на него темные глубокие глаза и что-то сказала корчмарю; воспользовавшись этим, между нею и новоприбывшим встал Гальперин и, поклонившись гостю чуть ли не в пояс, обратился к нему на ломаном немецком языке:
— Господин Ротшильд из Вены уведомил меня, и я рад служить вам и днем и ночью, я и весь мой банкирский дом к вашим услугам.
Гость молча кивнул головой, сел на скамью у стола и, пока ему жарили яичницу, разложил перед собой бумаги, пододвинул принесенную Гальпериным чернильницу, погрыз несколько секунд новенькое гусиное перо и принялся писать. Вошел кучер со двора, увидал и отступил в сени, примостившись там на сундуке, возле Нечипора. Вышел туда на цыпочках и камердинер приезжего. Скрестив руки на груди, стоял поодаль Гальперин. За стойкой затих корчмарь. Дождевые капли вызванивали по стеклам однообразную нескончаемую песню осени, носился за окнами ветер, шумели столетние липы на гетманском тракте.
Летела ночь на своих черных крыльях, а он все писал, то улыбаясь, то насупя густые брови, и лоб его, высокий мудрый лоб, светился над столом и бумагами, отражая гибкие огоньки свечей. Страницы, исписанные широким, размашистым почерком, он отодвигал в сторону, даже не глядя на них, и когда Нехама поставила перед ним яичницу и молоко, он не поднял головы, хотя запах жареного защекотал ему ноздри; рука все так же сжимала перо, и буквы ложились на бумагу в неудержимом полете, плотно покрывая ее мелким узором.
Корчмарь смотрел на гостя с откровенным любопытством. Сколько путешественников видели уже на своем веку его старые глаза! На каких только людей не нагляделись они! Но Лейбко мог побожиться, что такого гостя он видит впервые. Чудак! Он не кричал на старого корчмаря, хотя на дворе дождь и непогода и стоило бы на ком-нибудь сорвать зло, он не ущипнул за щеку красавицу Нехаму, не требовал вина и не швырял посуду на пол.
Кто же он? Верно, не надутый барин — не барское у него поведение. Это ясно. Но почему же так лебезит перед ним эта лиса Гальперин? Почему старый ростовщик глядит на него, как кот на сало? Неужели у этого человека со светлым лбом и ласковой улыбкой много денег? Ведь Гальперин склоняет голову лишь перед богачами. И почему с ним явился верховненский камердинер Леон?
Вот и на Нехаму странный гость смотрит добрым, благожелательным взглядом. А чего хотел от нее Гальперин? Сердце содрогается в груди старого корчмаря. Но разве решится он спросить об этом Гальперина?
Прислонясь к стенке, корчмарь разглаживает бороду, искоса ловит одним глазом выражение лица Гальперина и вспоминает тихие, крадущиеся шаги, скрип двери, шепот в комнате Нехамы… Если б не этот иноземец… И что было на уме у плута Гальперина? Чего хотел он?..
На стенах дрожат неверные блики света. В их скупом сиянии темнеют старые черные бочки с водкою, тускло поблескивают миски и тарелки, а на полке теснятся ока, полуока, кварты и куманцы — неуклюжие мерки буйного хмеля, способного навеять какие угодно мысли.
Нехама сидит в своей комнате. Мертвая тишина в корчме гнетет ее. Она жалеет, зачем не крикнула, не позвала на помощь. Но надо ли было кричать? Разве почтенный старый Гальперин хотел сделать ей что-ни-будь худое? Слыханное ли дело? И кому может она доверить свои мысли? Кто посоветует, кто утешит? И в прошлом, переменчивом, как цвет неба, с детства и по сей день не знала она утешения.
В одиночестве росла она. Единственными подругами ее были березы в саду, степные цветы; ветры баюкали ее в детстве, ветры навевали мечты о счастье. Она любила слушать весною кукушку, спрашивала у кукушки, долго ли будет жить на свете, и та куковала бессчетно, до изнеможения. Нехама не раз видела господина Гальперина и знала, что от него зависит благосостояние отца, что корчма давно уже принадлежит господину Гальперину, а отец в ней только покорный слуга, и держится он тут лишь ради нее. Иногда она думала о далеких селениях и городах. Единственный раз, еще в детстве, побывала она в Бердичеве. Провожали в последний путь умершую мать, и город не понравился Нехаме. Здесь, в степи, она чувствовала себя свободной. Здесь, в степи, у дороги познавала Нехама жизнь. Какие только люди не заглядывали в корчму! Злые, молчаливые, гневные, добрые. А больше всего любила она говорливых и веселых чумаков, знала тоскливые чумацкие песни, те, что напевал верховненский крепостной Василь. Скоро потянутся чумаки с юга, расскажут о том, что видели в дороге, каких людей встречали. Выпьют водки, старики примутся сетовать на недолю и нужду, молодые запоют. Большое развлечение для Нехамы эти чумацкие обозы.
Нехама прислушивается. Тихо в корчме. Странный путешественник. И как лебезит перед ним господин Гальперин! Богач, верно. Она тихо выходит в корчму и садится за стойкой. Ее интересует коренастый иноземец, который все что-то пишет.
Из темного угла корчмы смотрит на Нехаму Леон. Она ощущает на себе его пылкий взор, но силится не встречаться с ним глазами.
Сердце ее замирает оттого, что он здесь. Перекинуться бы хоть одним словом. Но Нехама не нарушит своей клятвы отцу. Пусть все забудется, порастет полынью, как невспаханное поле. Может, и правду говорит отец: не пара они с Леоном…
А может, лучше уйти за ним. Куда? Да разве он сам, Леон, знает куда? Куда глаза глядят… Бросить на произвол судьбы старика отца. Но Леон — крепостной. Куда он убежит от своих господ? Под землей сыщут, собаками затравят, забьют.
Нехама кидает исподлобья жадный взгляд в темный угол. Леон сидит, уронив голову на руки. Тяжелый вздох вырывается из груди девушки.
Давно остыла яичница и устал стоять в углу реб Гальперин, а ночь все длилась, и хлестал дождь, и носился под окнами бешеный ветер. Приезжий на миг положил перо, аккуратно собрал исписанные листы, облегченно вздохнул и, развернув чистый лист бумаги, снова взялся за перо. На горизонте махнул светозарным крылом рассвет. Посветлели стекла, и стало видно, как таяла за ними осенняя ночь, а дождь стал утихать и скоро вовсе прекратился. В корчме словно бы стемнело. За стеной, под потолком в сенях трижды пропел петух.