Нет имени тебе…

Так и есть. Не страсть в их лицах с прикрытыми глазами, не дрожь желания в объятьях. Неизъяснимая нежность и грусть! Страх потерять! Так бывает, когда любовь неподдельная, настоящая, и влюбленные становятся очень чуткими, почти ясновидящими, и боятся, и печалятся.

Гигантские фотографии – Шагал и его жена. Ее звали Белла. Так называется одна картина, но на всех остальных тоже она. Видно, он очень ее любил. Хотела бы я быть ею, чтобы так, как у них, и на всю жизнь…

Еще раз полеты посмотрела. Как хорошо им лететь. Их двое. Я хочу быть ею.

А вот он стоит на земле и держит ее за руку, а она парит, как шарик, как птица. У него от счастья такое дурацко-изумленное лицо, какое бывает только у молодых людей, не обремененных ничем, кроме чистой радости и любви. Любовь – это тот самый газ, наполняющий плоть и отрывающий от земли. Если он ее отпустит, она улетит в небеса. Но он не отпустит. Я хочу быть ею.

Есть у Шагала и другие полеты. Для влюбленных не существует земного притяжения. Для Икара – существует. Он падает с огромной высоты. Он упадет и разобьется, у него есть крылья, но нет любви. А еще падающий огненный ангел. Он тоже не спасется, но причины этого мне неведомы, и я не знаю, бесстрастен ли он, добр или зол, кару нес или бунт. С ангелами, наверное, иногда случается то же, что и с икарами.

Уже на набережной меня догнал элегантный парнишка и говорит:

– Я наблюдал за вами на выставке и не мог оторваться. Вы с таким вниманием смотрели на холсты, что я мучился вопросом: о чем же вы думаете?

– Я показалась вам интереснее Шагала?

– Ну, я не первый раз на выставке… У меня интерес профессиональный, я художник. А у вас?

– У меня – просто интерес.

Я свернула на Итальянскую, а он предложил:

– Может быть, зайдем в «Бродячую собаку» на чашечку кофе? Вы были здесь когда-нибудь?

Прошли по сводчатым подвальным зальчикам, увешанным картинами, фотографиями поэтов, художников, артистов, которые очень весело и дерзко справляли здесь сумасшедшие праздники Серебряного века. Но старых росписей не осталось, и дух прошлого не витал. Нам принесли по бокалу красного сухого, от конфет и пирожных я отказалась. Мой кавалер активно пытался выставить себя интеллектуалом, повествовал об истории «Бродячей собаки», перечислял имена, потом перешел на Шагала и говорил какие-то банальности, вроде того, что «искусство – это состояние души». Я спросила, сколько ему лет. Уверял, что тридцать. Я бы дала от силы двадцать пять. Сказал, что зовут его Макс и работает он главным художником в театральных мастерских. Юноша был красивый, стройный, но излишне хрупкий. Я подумала, что лет через пятнадцать-двадцать будет неотразим. А он все пытался произвести на меня впечатление, перечисляя артистов, которым в их мастерской шили костюмы.

– А разве костюмы к спектаклям сочиняют в пошивочных мастерских? Я думала, этим занимаются театральные художники, – с невинным видом сказала я, и он сбился и покраснел. Смущенный он выглядел очень симпатично.

– Да, конечно, но бывает по-разному. К тому же есть еще звезды и звездочки шоу-бизнеса… – Опять пошли фамилии! – Есть праздничные представления. Сейчас я делаю костюмы для самодеятельного театра, который поедет в Финляндию с премьерным спектаклем «Питер Пэн». Вы знаете, кто такой Питер Пэн? – спросил он, и я кивнула.

– Это такой маленький сукин сын, который улетал куда-то от мамы.

Тут он вообще замолчал. А я сменила тему.

– Шагал, наверное, очень любил свою жену?

– Очень. Они прожили долгую жизнь.

– И умерли в один день?

– Нет, она раньше.

– Он больше не женился?

– Женился. Но первой и главной его любовью, его музой была Белла.

– Кстати, меня зовут Муза, – сообщила я.

Так уж получалось, что я все время ставила его в тупик. Теперь он решил, будто я шучу, и не знал, как пошутить в ответ.

– Это не шутка, вернее, это шутка моих родителей. И не спрашивайте, о чем они думали и чем руководствовались, называя меня таким именем. Мать была художница. И отец с художественными задатками. Но музой матери я так и не стала.

– А как фамилия вашей матери? Может быть, я ее знаю?

– Фамилия распространенная. Андреева. И вряд ли вы знаете ее как художницу, она почти не выставлялась и много лет работала для заработка.

– Вы, конечно, обратили внимание на картину Шагала «Поэт и Муза»?

– Все, что отдает кубизмом, мне не интересно.

Официант принес кофе и зажег свечку на нашем столике в фонарике рубинового стекла.

– Если судить непредвзято, имя у вас приятное и запоминающееся, – неожиданно сказал он.

– Только не надо меня утешать, на этот счет я давным-давно утешилась.

Отчасти я слукавила, потому что всегда хотела иметь простое человеческое имя и не случайно, когда знакомилась с кем-нибудь, представлялась Марией. А сейчас назвалась Музой, потому что начала новую жизнь. Я новый человек, свободный, независимый, без предрассудков, говорю и делаю, что хочу. И неожиданно мне понравилось быть Музой.

Потом мы сидели в скверике у Русского музея, и Макс навязывал мне книгу Шагала, а я отказывалась. Не интересно мне, что о нем пишут и что пишет он сам. Все, что меня интересовало, я увидела. Однако телефон свой Максу оставила.

Утром проснулась и вспомнила Шагала и его влюбленных. И Макса вспомнила, а вскоре он позвонил. Встретились в метро, посидели в кафешке. Книжку Шагала принес. Говорила же – не надо! Спрашивает:

– Так что же такого вы увидели в Шагале, что так пристально разглядывали?

– Давай на «ты»?

Обрадовался.

– Помнишь картину, где синяя ночь в спящем предместье и часы в воздухе подвешены, а в часах жених с невестой?

Он вспомнил.

– А помнишь крыло у часов?

– У них было крыло?

Крыла не вспомнил.

– Вот я и думала, зачем часам крыло?

– Не знаю. Если есть крыло, значит, они летают. У Шагала много символов, и большая половина родилась из его биографии.

– И что это за символ? Быстротечности времени или вечной, небесной любви?

– Для этого я вам… тебе!.. книжку принес.

А еще мальчик сказал, что я красивая (это разве что инопланетянин не заметил бы, простите за нескромность), в общем, начал наступление, хотя напролом не лез, робел, и это мне нравилось. Я знала, что не хочу летать с ним над городом, а делать я теперь намерена только то, что хочу. Гулять с ним за ручку, вроде бы, глупо, хотя не глупее, чем со старым подполковником кэгэбистом. Однако я притормозила ситуацию. Мы встретились всего три раза, правда, по телефону говорили часто. Шестнадцатое мая провели вместе. Это мои именины. Мама всегда отмечала этот день. Это была предпоследняя встреча. А последняя – в день рождения города. Театральные мастерские, канал Грибоедова, флигель с аркой…

9

То ли сама проснулась, то ли какое-то движение в доме разбудило. Я лежала лицом к выцветшим коричневым обоям и скоро в их узорах высмотрела свернувшегося в клубок кота, голову кролика и фигуру медведя. Но следующая находка относилась не к области фантазий и поразила меня чрезвычайно. По обоям, черт побери, полз клоп! Я окинула стену взглядом и нашла следы от давленых клопов. Однако кто-то обо мне позаботился, кровать была отодвинута от стенки.

Ширму тоже сдвинули, наверное, чтобы кровать была видна для съемки. Где у них спрятаны камеры? В глазу пыльного одноглазого чучела? В перевернутых часах? Наверное, я отвратительно выгляжу! Почему они не боятся, что я могу разоблачить их и подать в суд? А ведь не боятся! И любопытно, платят ли участникам реалити-шоу? Разоблачать их нельзя, по крайней мере, до того момента, пока не выясню, что происходит. У меня должна быть своя игра, правда, для нее нужен кураж. А где его взять, если у меня сотрясение мозга?

Когда дверь в комнату открылась, я сделала вид, что сплю. Я так и не успела продумать тактику, которой следовало держаться. Меж тем ко мне подошли, и я услышала знакомый надтреснутый голос: