Джоконда и паяц

На глаза слуги навернулись слезы, и Глория поспешила его утешить.

– Ты ни в чем не виноват. У каждого – свой путь и свой срок. Лучше скажи, что нам с ночным гостем делать?

– Полагаете, он еще придет?

– Непременно. Сам же говоришь, это была разведка.

– Поймаем, скрутим, свяжем и запрем в сарае! – воинственно заявил Санта. – Я нынче спать не лягу, буду караулить.

– С ружьем? – улыбнулась хозяйка.

– С палкой. С ружьем можно нажить неприятностей. Еще пальнешь со злости-то, потом оправдывайся. Знаете что, Глория Артуровна, вы этого… телохранителя вызовите. Пусть приедет, поможет мне супостата ловить.

– У нас же связи нет.

– А вы без связи. Вам эти трубочки-кнопочки ни к чему. Вы только подумайте, он тут же прикатит.

Санта недолюбливал Лаврова, но ради хозяйки был готов терпеть нагловатого и самоуверенного начальника охраны, которого в пику называл телохранителем.

– Без Лаврова никак?

– Думаете, сами справимся? – повеселел великан. – И то правда. Зачем лишний шум поднимать? Глядишь, супостат насторожится и притихнет на время. Только зря человека потревожим.

Его напускное беспокойство, – как бы не потревожить Лаврова, – рассмешило Глорию. На самом деле слуга обрадовался оказанному ему хозяйкой доверию и распетушился.

– Ах, Пашка, сучий сын! Я ему покажу, окаянному, где раки зимуют! Что он тут вынюхивал, высматривал? Неужто на чужое добро позарился? Ах, негодник! Пьянь подзаборная!

– Ну, теперь он моими стараниями не пьянь, – заметила Глория. – Боюсь, при одном взгляде на спиртное этого малого начинает немилосердно мутить.

– И вот благодарность! – горячо возмущался Санта. – Вот признательность за чудесное спасение!

– Благие намерения, как известно, ведут не в рай.

Слуга продолжал негодовать и размахивать огромными ручищами, но Глория его не слушала. Она вспомнила свой недавний сон: тень, которая на поверку оказалась Смертью…

«Иди сюда! – прокаркал безглазый череп. – Я покажу тебе кое-что!»

У нее мурашки пошли по коже. Должно быть, эти следы появились тут неспроста…

Москва

Эмилия Ложникова согласилась встретиться с Лавровым в пустынном сквере.

– Я замужем, – объяснила она свою прихоть. – Не хочу давать супругу повод для ревности. Я работала моделью, много снималась для журналов, и меня до сих пор узнают в лицо.

– Ваш муж – ревнивец?

– Ужасный! Он меня обожает и боится потерять.

Лавров успел выяснить, что ее благоверный, Валерий Метелкин, весьма успешно зарабатывает оптовой торговлей. Бывшая модель осталась на девичьей фамилии. Метелкиной красавица быть не пожелала, и ее можно понять.

На эскизах и портретах, которые висели в мастерской Артынова, Эмилия была моложе, однако годы положительно сказались на ее внешности. Сейчас она выглядела по-другому, но совершенно потрясающе – у Лаврова аж дух захватило. Он ожидал увидеть худощавую длинноногую брюнетку с пышными кудрями, осиной талией и плоским бюстом. Собственно, такой ее изображал художник. А у входа в сквер стояла знающая себе цену дама в элегантном плаще песочного цвета, чуть располневшая, с высокой грудью и тяжеловатыми бедрами. Налившиеся формы ничуть ее не портили, а, напротив, придавали шарма и чувственности. Образ грациозной девушки померк перед величавой статью этой зрелой женщины.

Лавров чуть не спросил, куда подевалась ее пышная шевелюра. Ясно куда. Эмилия ее остригла. Теперь она носила короткую, как у мальчика, прическу. Столь разительная перемена могла говорить о полном разрыве с прошлым.

Ложникова была удовлетворена произведенным впечатлением и раздвинула губы в улыбке. Это была улыбка надвигающейся осени, а не легкомысленной весны, как на картинах Артынова.

Лавров представился журналистом, когда договаривался с Эмилией о встрече, и она, похоже, поверила.

– Хотите написать статью об Артынове?

– Собираю материал. Пока не решил, о чем будет статья – о живописи вообще или о конкретном художнике. Вам не приходило в голову, что творчество само по себе – терра инкогнита? Область непознанного. Как оно влияет на человека, например? Что несет в себе, кроме эстетического наслаждения?

– Интересная тема, – задумчиво произнесла бывшая натурщица. – Но я-то чем могу быть полезна?

– Выражаясь фигурально, вы варились в этом котле, позировали… служили Музам, так сказать. Тесно общались с Артыновым, который сейчас на слуху. Между моделью и мастером возникает некая сакральная связь, не правда ли?

Ложникова пожала округлыми плечами.

– Наверное.

– Артынов был влюблен в вас, когда писал?

– Мы оба были влюблены, вероятно. Каждый по-своему. Мы были молоды, полны нерастраченной страсти. Нам все было внове, во вкус, в охотку. С возрастом человек утрачивает эту жажду ощущений и переживаний. Многое испробовано, многое приелось, набило оскомину.

– Ваши отношения с Артыновым… стали интимными сразу или…

– Почти сразу, – призналась она. – Я была юной, неиспорченной девочкой, а Артынову уже исполнилось двадцать четыре. Я боготворила его. Сначала он писал мое лицо, а потом… попросил раздеться. Я не привыкла к чужим взглядам на собственную наготу. Представляете, каково мне было часами сидеть перед молодым мужчиной без одежды? Первый сеанс пришлось закончить спустя четверть часа. Я сгорала от стыда, краснела и бледнела, дрожала от холода. Хотя в мастерской было прохладно, Сема отказывался включать обогреватель. Сейчас я понимаю, что ему нравились мое смущение и моя дрожь. Он пытался уловить этот трепет нетронутой плоти перед неизбежным актом соития… это первое смятение в крови…

– Ну и как? Ему удалось перенести на холст столь тонкую субстанцию?

– Нет, – покачала стриженой головой Эмилия. – Артынов решил, что одной моей наготы мало для вдохновения… и перешел от живописи к сексу. Он был слишком груб, брутален, как нынче говорят. Я думаю, он вымещал на мне свою досаду. Неудачи ранили его, и он хотел наказать кого-нибудь. Мне было больно, страшно, но я терпела. Когда все закончилось, я расплакалась, а он… заявил, что сделал меня женщиной и что эти слезы – роса Амура. Он умел поэтически выражаться при том, что вел себя порой как скотина.

Она замолчала и медленно зашагала по аллее из старых облетающих кленов. Лавров шел рядом, искоса поглядывая на ее точеный профиль. Будучи замужем, Эмилия окончила искусствоведческий факультет университета, но ни дня не работала по профессии. Диплом понадобился ей для престижа, а не для карьеры.

– Вы довольно откровенны, – заметил он, нарушая затянувшуюся паузу.

– Надо же хоть раз в жизни выговориться, – вздохнула она. – Перед незнакомым человеком это всегда проще. Мы с вами скоро разойдемся и забудем друг о друге. А мне станет легче. Мне уже полегчало.

– Простите, Эмилия…

– Называйте меня Эми.

– Хорошо, Эми, – кивнул «журналист». – Вас не оттолкнула грубость Артынова? Вы продолжали позировать ему…

– …и ложиться с ним в постель, – добавила Ложникова. – Многие женщины проходят через это. Моя неопытность позволила ему убедить меня, что так и должно быть. Он завладел не только моим телом, но и моей душой. Я воображала его мэтром, волшебником, чья кисть подарит мне вечную славу. Пройдут века, а мое изображение будет вызывать восторг и восхищение у потомков, как Мона Лиза и мадонны Рафаэля. Артынов оплел меня сетью обещаний, а я, наивная дурочка, приняла их на веру.

– Но вы все равно расстались?

– Всему когда-нибудь приходит конец, – усмехнулась она.

– Кто был инициатором разрыва?

– Артынов.

– Вы поссорились?

– Можно и так сказать. Я выполняла самые дикие его требования, но однажды мне не хватило выдержки, и я сорвалась, наговорила Семе гадостей. Теперь жалею об этом. Нужно было уйти красиво, чтобы он локти себе кусал, вспоминая обо мне. Не получилось. Мы не враги, но и не друзья. При случайной встрече здороваемся, перебрасываемся двумя-тремя дежурными фразами, не больше.