Страница 13 из 65
Глава 5
Нудный моросящий дождь наконец прекратился. Сонно зевнув, Оттар откинул отяжелевшую овчину и недоверчиво глянул на светлеющее небо. В широких разрывах туч поблёскивали последние утренние звёзды.
Стараясь не разбудить спящих, осторожно переступая через скамьи, пробрался к брату на корму.
— Вроде стихло. Хвала Одину…
— То добрый знак, — согласился Олаф, зорко вглядываясь вдаль. — И волна стихает.
— Может, чуть вздремнёшь? — поинтересовался младший. — Я постою.
— Держи, — Олаф уступил рулевое бревно. — А то я уже совсем задубел. Правь вон на тот мысок, — махнул на едва заметное пятнышко вдалеке. — Как дойдёшь, держи вдоль берега, а появится река, сразу меня буди, смотри один не суйся, понял?
— Да понял я, понял, — нетерпеливо кивнул Оттар.
— И за ветром поглядывай, а то что-то крутит с ночи, — дав последние наставления, старший потянулся, широко зевнул и побрёл к своей скамье. — И смотри буди, если что…
— Да ладно, не впервой, — отмахнулся Оттар. — Спи…
Смахнув налетевшие брызги, зябко поёжился и чуть приналёг на бревно. Драккар послушно взял вправо. Оскаленная лошадиная голова на носу покачнулась. Ветерок раздул всклокоченную гриву, словно кобыла и впрямь ожила и ударилась вскачь.
Оттар невольно улыбнулся. Ох и дорого же встал оберег, но оно того стоит. Не подвела колдунья. Так нашептала, что удача не покидает с самой весны. Сколько мехов, серебра взяли, а все живы-здоровы, а из ран лишь царапины одни. А те, что струхнули, пусть хлебнут лиха с Торкелем. Жалкие трусы! Как узнают, какой куш упустили, от зависти друг другу глотки перегрызут, псы шелудивые… Теперь вот ещё рабынь помоложе с десяток взять и можно домой. Если тот купец не соврал, дело плёвое. Захудалая лесная деревенька, бабы, детишки, мужиков раз, два и обчёлся. Да и те, кто покрепче — на промысле, остальные немощь. Лёгкая добыча, а какой куш! Почитай всю зиму можно как сыр в масле кататься. Теперь лишь бы только не сорвалось, только не сорвалось… О, могучий Один!
За неспешными размышлениями забрезжил рассвет. За спиной кто-то завозился и хрипло закашлял.
— Опять вся овчина вымокла… Проклятый дождь, да чтоб ему…
Оттар возмущённо оглянулся. Кому там не спится в такую рань?
Бурча всякие непотребства, коренастый крепыш на третьей скамье ожесточённо вытрясал намокшую накидку.
А, так и знал. Рыжий Ингвар, вечный задира. Видно эля вчера перебрал, теперь сам не спит и другим не даёт.
— Эй, Рыжий, потише там! Олаф спит, не видишь? Всю ночь отстоял!
Недобро зыркнув, Ингвар шмякнул овчину на скамью и в сердцах сплюнул за борт.
— Да ладно, не бухти, без тебя тошно. Скажи лучше, долго нам ещё тут полоскаться?
Оттар небрежно махнул вдаль.
— Недолго. Вон до того мыска, потом в реку зайдём. Там они…
Ингвар хищно оскалился.
— Это хорошо. Ух уж и пощиплем мы сегодня селяночек…
Оттар отвернулся, невольно ухмыляясь. Верно говорит, задира. Пощиплем, всласть пощиплем. Ох, и горяч Рыжий до боя. И так слова поперёк не терпит, а как до стычки дойдёт, совсем бешеный становится. Весь в крови, топором машет, ревёт, как медведь на случке. Как жив-то сам до сих пор остался, либо оберег носит заговорённый, не иначе. Да и братец его, Ньялль, тоже хорош, хоть и на три весны старше. Рыжий, словно лиса-огнёвка, с виду вроде поспокойней, а как в бой, так лучше держаться подальше. Рожа перекошена, изо рта пена, своих зацепит, и не заметит. А уж вражьи головы сносит в два счёта, любо-дорого поглядеть. Берсерки, одно слово. Зато и доля их в добыче выше, для таких не жалко…
Солнце едва успело подняться, как появилась река. Мутное, издали видное пятно на прозрачной, как слеза, озёрной воде. Передав руль Ингвару, Оттар растолкал брата.
Сонно зевнув, Олаф нехотя откинул овчину, зачерпнул воды и плесканул в лицо. Прогнав последние остатки сна, фыркнул и заспанно огляделся.
— Да, вроде то место… Вон та кривая ель, про которую купец сказывал. Поворачиваем.
— А пройдём? — засомневался Оттар. — Вдруг на мель засядем?
— Пройдём, — хмыкнул старший. — Если уж купец на своём пузане прошёл. Только вот течение…
Повернулся и зычно скомандовал:
— Эй, други! Вот та самая река. Близка наша добыча, надо только на вёслах чуть попотеть! И погреемся заодно!
Дружина разразилась одобрительными выкриками. Подзуживая друг друга, уселись на скамьи.
— И-и-и, взяли! Ещё раз, взяли!
Дёрнувшись, драккар влетел в устье…
Заботливо укрыв лукошко платочком, Филиска нетерпеливо оглянулась.
— Мам, так я пойду?
Поджав губы, мама укоризненно покачала головой.
— Ну что с тобой поделать… Иди, раз собралась…
Просияв, дочка выпорхнула за дверь.
— Вот егоза, — вздохнула мама. — Нашла себе заботу…
Привязалась дочка к старой ведунье, ох привязалась. Прямо как к бабке родной. То хлебца отнесёт, то молочка, то яичек, пропадает невесть где по полдня… А с другой стороны, старая тоже в долгу не остаётся. Учит дитятку премудростям всяким, люди только диву даются. Молода девка, а разумна не по годам. Что-то пошепчет, пошепчет, и кровь остановит, и скотину найдёт, и водяника уважит. Может, и пусть ходит, по всему видно, светлая сила у бабки, худого не попустит. И живёт подле деревни почитай уже годков двадцать. Всех лечит, никто пока слова худого не молвил…
Зябко кутаясь в пуховый платок, Филиска вбежала на пригорок и оглянулась. Деревня открылась как на ладони. Перекликались голосистые утренние петухи, пощипывали чахлую травку козы. Над кузней заклубился чёрный дым. Представив вечно закопчённого Кривого Аксина, прыснула, поспешно закрыв рот ладошкой. Опять, наверно, раздувает печь, кашляет, и клянёт всех почём зря. Вечно ему всё не так. Ох, и сварливый же дядька, даром что кузнец…
Перескочив старую поваленную ель, миновала развилку к реке и припустила по едва заметной лесной тропинке. Хоть и утро раннее, ждет, поди, уже старая ведунья. Старенькая, чудная. И имя под стать, странное, нездешнее. Бабушка Гертруда. Пришла, говорят, в деревню давным-давно, лицо всё в рубцах, страшное, обожжённое словно. Худая, кожа да кости, лопочет что-то, а не поймёт никто. Сжалились над горемыкой, кто хлебушка дал, кто молока. Так и прижилась подле деревни, скоро и правильно говорить стала, ведуньей оказалась. Поначалу скотину лечила, потом и окрестные люди, привыкши, тоже потянулись…
Заслышав приближающиеся шаги, Олаф замер и предупреждающе поднял руку. Воины застыли. На тропинке впереди промелькнула худенькая девичья фигурка. Легко перескочила через поваленную ель и шмыгнула куда-то в лес.
— Гляди-ка, девка, — плотоядно хмыкнул Оттар. — И ловкая какая… Не зря говорят, на ловца и зверь бежит, — словно невзначай подтянул штаны и вопросительно выгнув бровь, глянул на брата.
— Вечно тебе не терпится, — усмехнулся Олаф. — Ловкая… Ладно, твоя. Только без шума, а то спугнёт всех. Как управишься, нагонишь нас в деревне. И смотри не перетрудись там…
— Постараюсь.
Не обращая внимания на ехидные ухмылки, Оттар передал шит и нитшест Ингвару.
— Держи.
Пригнулся и бесшумно, словно волк, рванул вслед девичьей фигурке.
Обходя высокий угрюмый ельник, Филиска поневоле ускорила шаг, стараясь не замечать крохотные замшелые домики. Почему-то возле этого места всегда становилось страшновато. Особенно если вспомнить, кто там не живёт. Хоть бабушка Гертруда и всегда твердит, что не мёртвых надо бояться, а живых, а мама говорит, что предки всегда помогут чадам своим, всё равно становится как-то не по себе…
Сзади что-то негромко хрустнуло. Обмерев от страха, Филиска оглянулась. На тропинке стоял молодой нурман. Криво усмехнулся, похлопал по мечу и заговорщицки приложил палец к густым усам.
— Хват хейтир ту? — поманил к себе рукой. — Ком, ком…