Суворов

3 Уже в горах ему сказали, Что путь на Сен-Готард закрыт. Он огляделся — грозный вид! По скалам в пропасти сползали И пропадали облака. Внизу орёл парил устало, И узкая, как нож, река, С камней срываясь, клокотала. Тогда, оборотясь к солдатам, Он крикнул: «Русские снега От нас далёко. Что ж, ребята, Возьмём хоть эти у врага». Старик шутил, но всякий знал: Коль шутит он, так жди, что скоро Махнёт рукой, подаст сигнал Напропалую через горы. Фельдмаршал наш — орёл-старик, Один грешок за ним — горячка: Хоть на локтях, хоть на карачках Ползти заставит напрямик. Он на биваке дров достанет, Из-под земли харчи найдёт, Зато беда — кто в бой отстанет, В атаку мешкотно пойдёт. Под ядрами, не дуя в ус, На роту роту полк уложит И полк на полк, пока доложат, Что тыл нам показал француз. При Нови жаркий приступ был. Мы трижды их атаковали. Они нас трижды выбивали. Завидев полк, идущий в тыл, Старик примчал в одной рубахе; Слетев с казацкого седла, Перед полком, молчавшим в страхе, Катался по земле со зла. …Что ж, мы пошли в четвёртый раз И взяли Нови!.. Шли солдаты, Сержант припоминал Кавказ, Где он с полком бывал когда-то. Кусая ус, седой капрал Глядел на выси Сен-Готарда И новобранцам бойко врал, Что заготовлена петарда,— Вот как забьют да запалят… Скользя, взбираясь вверх по тропке, Суворов объезжал отряд; На вьючной лошади, в коробке, Везли и жезл и ордена, — Они нужней ему в столице. С одним Георгием в петлице, В мундире грубого сукна, Он проскакал вперёд по мосту. Дощечки тонкие тряслись. Свистали пули. Аванпосты Уже с французами сошлись И первый натиск задержали Так начинался Сен-Готард. Костров, иль господин Державин, Или иной российский бард Уже пальбу отсюда слышит И, вдохновением горя, Уже, наверно, оду пишет, С железной лирой говоря: «Се мой (гласит он) воевода! Воспитанный в огнях, во льдах. Вождь бурь, полночного народа, Девятый вал в морских волнах». Средь воинских трудов суровых Фельдмаршал муз не забывал. Пиите бедному, Кострову, По сто червонцев выдавал, И все эпистолы и оды, Всё, в чем пиита льстил ему, В секретном ящике комода Хранилось в кобринском дому. По чёрным скалам стлался дым, Уж третий час, как батальоны Вслед за фельдмаршалом своим Карабкались по горным склонам. Скользили ноги лошадей, Вьюки и люди вниз летели. Француз на выбор бил. Потери Давно за тысячу людей. Темнело… А Багратион Ещё не обошёл французов. Он, бросив лошадей и грузы, Взял гренадерский батальон И сам повёл его по кручам Глубоко в тыл. Весь день с утра Они ползли всё ближе к тучам; Со скал сдували их ветра, С откосов обрывался камень, Обвал дорогу преграждал… Вгрызаясь в трещины штыками, Они ползли. Суворов ждал. А время шло, тумана клочья Спускались на горы. Беда! Фельдмаршал приказал хоть ночью Быть в Сен-Готарде. Но когда Последний заходящий луч Уже сверкнул за облаками, Все увидали: выше туч, Край солнца зацепив штыками, Там, где ни тропок, ни следов, От ветра, как орлы, крылаты, Стоят на гребне синих льдов Багратионовы солдаты. 4 Француз бежал. И на вершину. Пешком взобравшись по горе, У сен-готардских капуцинов Заночевав в монастыре, Суворов первый раз за сутки На полчаса сомкнул глаза. Сквозь сон ловил он слухом чутким, Как ветер воет, как гроза Гремит внизу у Госпиталя. Нет, не спалось… Затмив луну, По небу клочья туч летали. Он встал к открытому окну, В одном белье и необутый. Холсты палаток ветер рвал, Дождь барабанил так, как будто На вахтпараде побывал. Нет, не спалось… Впервые он Такую чувствовал усталость. Что это? Хворь иль скверный сон? И догадался: просто старость. Да, старость! Как ни говори, А семь десятков за плечами! Всё чаще долгими ночами Нетерпеливо ждёт зари; И чтоб о старости не помнить, Где б штабквартира ни была, Завешивать иль вон из комнат Велит нести он зеркала. «Послушай, Прошка!» Всё напрасно, Как ни зови — ответа нет. Лишь прошкин нос, от пьянства красный, Посвистывает, как кларнет, И всем бы ты хорош был, Прохор, И не было б тебе цены, Одно под старость стало плохо: Уж больно часто видишь сны. И то ведь правда: стар он стал — То спит, то мучится одышкой, И ты давно уж не капрал, И Прошка больше не мальчишка. И старость каждого из вас Теперь на свой манер тревожит: Один — сомкнуть не может глаз, Другой — продрать никак не может. Из темноты, с доски каминной, Вдруг начали играть часы. Сперва скрипучие басы Проскрежетали марш старинный, Потом чуть слышная свирель В углу запела тонко-тонко. Суворов вспомнил: эту трель Он слыхивал ещё ребёнком. Часы стояли у отца На полке, возле русской печки; Три белых глиняных овечки Паслись у синего дворца. На башне начинался звон — Вверху распахивалась рама, И на фарфоровый балкон Легко выскакивала дама… Нащупав в темноте шандал, Он подошёл к часам со свечкой. Всё было так, как он и ждал — И луг, и замок, и овечки, Но замок сильно полинял И три овечки постарели, И на условленный сигнал Охрипшей старенькой свирели Никто не вышел на балкон. Внутри часов заклокотало, Потом раздался хриплый звон, Пружина щёлкнула устало… Часы состарились, как он. — Они давно звонили глухо, И выходила на балкон Уже не дама, а старуха, Потом старуха умерла. Часы стояли опустело, И лишь пружина всё гнала Вперёд их старческое тело. «Глагол времён — металла звон.» Он знал, прислушавшись к их ходу, Что в Сен-Готарде начал он Последний из своих походов.