Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 30 из 33



На Завадского уже жалко было смотреть – он выглядел, как победитель конкурса идиотов.

– В общем, да… Но как же… Как же я буду вести учёт?

– А вы заведите специальную тетрадь приходов и уходов Александра Каневского. Графа «ушёл», графа «пришёл» – и отмечайте.

Он всерьёз принял мой совет, расчертил страницы тетради на недели, дни и часы, проставил числа на год вперёд – он думал, что я там задержусь надолго. Но ему повезло… Впрочем, об этом позже. А сейчас – немного о моём быте и личной жизни.

Квартиру я снял потрясающую: туалет во дворе, мини-прихожая, в которую были втиснуты печурка-лилипутка и малюсенький столик, похожий на вытянутую табуретку: на нём, кроме одного блюдца, больше ничего не помещалось. Поэтому весь свой «сервиз»: две тарелки, две ложки, две вилки и два ножа – я держал в авоське, которую подвешивал к печурке.

И ещё была дверь, ведущая в комнату размером два метра на полтора: там стояла только тахта и были вбиты в стенку четыре гвоздя, на которых висела вся моя одежда – пятый гвоздь уже не помещался. У этой комнаты-тахты было одно неоценимое достоинство: те, кто в неё входили, вынуждены были сразу ложиться, что очень облегчало мне мою личную жизнь. Традиционный вопрос: «Кто вчера был у тебя в гостях?», адресованный ко мне, звучал уже несколько изменено: «Кто вчера лежал у тебя в гостях?»

Даже участковый, который пришёл штрафовать меня за то, что я не чищу снег под своим окном, тоже вынужден был писать протокол лёжа. Конечно, такую ситуацию грех было не использовать, моя комната-тахта не простаивала ни одну ночь, сквозь неё прошло множество девиц, разных расцветок и весовых категорий, но они там долго не задерживались, вернее, не залеживались.

Пока не появилась Лика.

ЛИКА

Яполучал почту на Главпочтамте. Ещё в первые дни приезда, стоя у своего окошка, почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся и увидел девчушку лет восемнадцати, которая тоже получала письма в соседнем окошке: точёная фигурка, пшеничные волосы, короткая стрижка, чуть вздёрнутый нос и озорные-озорные глаза, которые, казалось, искали, чего бы такого учудить. Она была похожа на мальчишку, и стояла в окружении мальчишек, и одета была, как они: узкие брючки, кеды, спортивная куртка и фуражка, сдвинутая на бок. Когда я обернулся, она резко отвела взгляд и залилась краской.

Потом, когда бы я не приходил на почтамт, у соседнего окошка появлялась она со своей мальчишеской свитой. Я заметил, что с каждым разом её окружение редело и однажды она подошла к своему окошку уже одна. Опять несколько раз метнула в меня взглядом и, наконец, решившись, подошла и поздоровалась.

– Здравствуйте! – ответил я. – Мы стали с вами здесь часто встречаться.

– А я уже знаю, когда вы приходите за почтой, и жду вас.

Это признание было так неожиданно, что я даже чуть растерялся и, чтобы скрыть растерянность, спросил:

– Как вы избавились от своей свиты?

– Я им запретила приходить, сказала, что вы мне очень нравитесь и я хочу с вами познакомиться.

Это уже был призыв к действию.

– Пойдёмте, – предложил я. Она радостно согласилась:

– А куда мы пойдём?

– Ко мне.

Она не возражала. Я взял её под руку, и мы пошли в наше будущее. По дороге она рассказала, что приехала из Чимкента, учится в музучилище, живёт на квартире. Часто бывает в общежитии, в гостях у сокурсниц, там впервые увидела меня и решила непременно познакомиться. И счастлива, что ей это сегодня удалось.

Всё это она говорила искренне, с подкупающей непосредственностью, но у меня в голове всё время вертелось: девочка с опытом! Войдя в мою берлогу, она пришла в восторг, скинула кеды и стала прыгать на тахте, как на батуте. Я лёг и уложил её рядом.



Она не сопротивлялась, сама сняла брюки и блузку.

– На меня! – сказала она и осталась до утра. К моему великому удивлению Лика оказалась девушкой.

– Как тебе удалось сохранить девственность? Живёшь одна, без родителей, учишься в музучилище, где не самая высокая нравственность?.. И столько мальчишек вокруг тебя!

– А девчонки говорили, что первым должен быть тот, которого любишь. Вот я и ждала тебя.

– А ты меня уже успела полюбить? – с иронией спросил я.

– Ещё не полностью, – очень серьёзно ответила она. – Сегодня – уже чуть-чуть, завтра – ещё чуть-чуть, а послезавтра – влюблюсь на всю жизнь.

– Только не угрожай! – шутливо ответил я. Но она не соврала: она, действительно, полюбила меня как-то стремительно и бесповоротно. Её чувство было настолько искренним, настолько самозабвенным и заразительным, что на него невозможно было не ответить – я чувствовал, что она с каждым днём становится мне всё ближе и ближе. Через неделю я забрал её к себе, мы стали жить вместе, и моя конура осветилась этим весёлым и бесхитростным существом.

– Я теперь тебе, как жена, правда? Значит, я должна готовить обеды.

Она купила курицу и умудрилась сварить её на нашей карликовой плите. Поскольку в доме не было никаких овощей, она компенсировала их отсутствие солью. Была в восторге, когда я сказал, что такой курицы не ел никогда. И я не соврал: я, действительно, никогда не ел такой солёной курицы!

Лика была больше мальчишкой, чем женщиной, она ещё не была готова к половым отношениям, ей это было не нужно, она соглашалась только ради меня. А у меня, как назло, к ней возникло какое-то патологическое влечение, и чем больше она просила прекратить, тем больше мне хотелось продолжать. Такого острого и непроходящего желания я больше никогда не испытывал, ни до, ни после.

Лика была и ещё много лет оставалась не взрослеющим мальчишкой: играла в футбол с подростками из нашего двора и лучше их стреляла из рогатки. Через неделю после того, как переехала ко мне, робко попросила разрешения повидаться со своею свитой и, когда я не стал возражать, исполнила победный танец на нашей тахте. Вернувшись через час, взахлёб рассказывала, кто с кем дрался, кто кого поборол, кто целых пятьдесят раз отжался от пола.

Даже ревновала меня она очень своеобразно. Однажды в Алма-Ату приехала моя сокурсница, позвонила мне на работу и попросила встретиться. Я забежал домой и застал Лику, наводящую порядок в нашей пещере: она помыла и протёрла печурку и установила на ней литровую банку, в которой, как в вазе, красовался букет гвоздик, подаренный мною. Я рассказал ей о предстоящем свидании, пообещал вернуться через час и умчался. Вернулся часа через три, несколько виноватый, ожидающий упрёков. Но их не было.

Она просто вынула букет из банки и, молча, стала этим моим букетом подметать пол.

Моя литературная деятельность в Алма-Ате развивалась полным ходом. Молодёжная газета публиковала пьесу «Нам не страшен Серый Волк» в нескольких номерах с продолжением; актёры филармонии исполняли мои песни-новеллы на музыку композитора Севы Булгаровского, с которым я подружился; Драматический театр принял мою заявку на пьесу. Пришла открытка из Союза Писателей с приглашением посетить их. Естественно, я помчался. Меня завели в кабинет к председателю Союза Габиту Мусрепову – это был очень известный писатель, полуклассик.

– Почему вы не бываете у нас? – спросил он. Я растерялся и промямлил, что считаю себя ещё не вправе.

– Напрасно, – ответил он, – мы читаем вас в газетах, слышим по радио – надо появляться, мы вас примем в Союз – у нас есть молодёжная секция.

Совершенно ошеломлённый услышанным, я вдруг ляпнул:

– А будет, где платить комсомольские взносы?

Мусрепов и сидящий в кабинете его заместитель расхохотались:

– Будет, будет, не волнуйтесь!

И, наконец, вершина моего признания – звонок из ЦК комсомола: приходите, надо поговорить. Меня принял секретарь по пропаганде и предложил написать сценарий большого эстрадного обозрения, под условным названием «Мы с Целины», для показа на фестивале молодёжи и студентов в Москве.