Смейся, паяц!

ПАРА ГНЕДЫХ, ЗАПРЯЖЁННЫХ СУДЬБОЮ

Ефим Наумович, отец Майи, и Александра Сергеевна, её мама, познакомились на Донбассе, в одной из шахт, куда и он, и она, пошли по призыву партии выдавать уголь на-гора. Там, при свете шахтёрских ламп, им удалось разглядеть друг друга, «полюбиться и пожениться».

В нищей стране и они были нищими, настолько, что у него не было целых трусов, чтобы достойно предстать перед молодой женой в первую брачную ночь. Поэтому свои старые, потрёпанные и полинявшие трусы он покрасил чернилами в лиловый цвет. В таких трусах, конечно, можно было покорить даже Мадонну, но произошло непредвиденное: возвращаясь из ЗАГСа, они попали под проливной ливень, вся одежда промокла насквозь, естественно, и трусы молодожёна. Обладающая огромным запасом юмора, Александра Сергеевна с хохотом рассказывала нам о своём впечатлении от их первой интимной встречи: вся нижняя половина молодожёна, живот, ноги и остальные детали – были лилового цвета.

Они жили в общежитии, ни ванны, ни душа не было – она наполнила тазик водой, посадила в него молодого мужа и половину брачной ночи отмывала ему все органы, необходимые для продолжения этой ночи.

Они бы до конца своих дней снабжали страну углём, но партия выдала новый призыв: «Учиться!», и оба поступили в университет, окончили его и стали журналистами. Оба проявили хорошие способности – она работала завотделом в какой-то крестьянской газете, а он дошёл до заместителя главного редактора самого крупного партийного органа, газеты «Коммунист».

Они уже жили в Киеве, имели троих детей и двухкомнатную квартиру, маленькую, но отдельную, что, по тем временам, считалось большой роскошью. Как у номенклатурного работника, у него была броня-освобождение от призыва в Красную Армию. Но двадцать второго июня сорок первого года, через час после речи Молотова, сообщившего о начале войны с Германией, мой будущий тесть, пошёл в военкомат, даже не зайдя домой, оставив на произвол судьбы жену и трёх маленьких детей.

За годы нашей жизни с Майей я не раз упрекал его за это:

– Как вы могли? Даже волк заботится о своей волчице!..

– Вам сейчас нас не понять – так было надо! – убеждённо отвечал он.

Ефим Наумович попал под Киевом в окружение, выбрался, прошёл всю войну, от младшего лейтенанта до майора, от редактора дивизионной газеты до главного редактора газеты Фронта, войну завершил в Венгрии и там был оставлен служить ещё год, так что для него война продолжалась не четыре, а пять лет. Был неоднократно ранен и многократно награждён.

До конца его дней девятое мая оставалось главным праздником его жизни – он надевал свой «пасхальный» пиджак, весь увешанный орденами и медалями, поэтому напоминающий кольчугу, и шёл встречаться с однополчанами, которых становилось всё меньше и меньше.

Александре Сергеевне эвакуироваться помогла редакция газеты: её с тремя детьми и двумя стариками-родителями впихнули в теплушку товарного поезда, следующего в Татарию. Голодая, холодая, под регулярными бомбёжками, они добрались до какой-то небольшой станции, где их и выгрузили. Мою будущую тёщу сразу забрали работать в Райком партии, детей и родителей поселили у кого-то на квартире. Александра Сергеевна работала сутками, не приходя домой, а по вечерами забегала в госпиталь, чтобы сдать кровь для раненых. У неё стали случаться обмороки, она теряла сознание от потери крови, но никому не объясняла причину и, придя в себя, снова бежала в госпиталь.

А дети в это время буквально голодали. Продуктов, отпускаемых по иждивенским карточкам, хватало на неделю, остальное время варили траву, обдирали молодую кору на деревьях. Шестилетняя Майя тащила на станцию ведро с водой и продавала её, выкрикивая, как её научили старшие коллеги-продавцы: «Вот холодная вода! Рупь от пуза – не беда!». Этот идиотский призыв срабатывал, пассажиры проходящих поездов пили воду и давали ей за это по копейке. Всю «прибыль» она приносила домой и бабушка её накапливала. Семью спас дед: он устроился уборщиком на бойню и приносил оттуда кишки, хвосты, требуху – из всего этого бабушка готовила обеды.

Ефим Наумович, выбравшись из окружения, только через два года разыскал семью, и они начали получать деньги по его аттестату – стало легче. Через какое-то время поток эвакуации стал откатываться назад, семья переехала на Донбасс. Александра Сергеевна по призыву партии пошла на завод, к токарному станку, который тут же отсёк ей пол пальца. С завода пришлось уйти, её снова подхватил очередной райком, где она и пропадала круглосуточно. Семью по-прежнему кормил дед: он был доморощенный художник, рисовал картины на библейские темы и продавал на базаре. Стояла суровая зима, до тридцати градусов мороза. Дед, в старой телогрейке и в ботинках с галошами, чтобы согреться, подпрыгивал на месте, и то левой, то правой ногой указывал на свои произведения, прислонённые к забору:

– «Царь Соломон» – двенадцать рублей, «Иоанн Креститель» – десятка!..

Поскольку у него был широкий ассортимент, рассчитанный и на христиан и на иудеев, – картины хорошо раскупались и семья не голодала.

По окончанию войны они возвратились в Киев, все, кроме Александры Сергеевны, которая укатила к мужу в Будапешт, и только после его демобилизации они оба вернулись домой. Каждому офицеру предоставлялся товарный вагон для имущества, приобретённого за границей. Дальновидные служивые везли с собой серебряную посуду, картины, антиквариат – всё это тогда приобреталось за бесценок. А выродок-еврей, Ефим Наумович Кац, напрочь лишённый коммерческой жилки, чтобы использовать предоставленный вагон, загрузил его облупленной мебелью из своего редакторского кабинета: два кресла, книжный шкаф, письменный стол… И старый рояль-инвалид из гостиной, с отломанной ногой и вырванными белыми клавишами из клавиатуры, которая напоминала челюсть с выбитыми зубами. И ещё они привезли с собой сына Борю, зачатого и рождённого в Будапеште – так что длительное пребывание за границей было оправдано.

Сразу после демобилизации Ефим Наумович поступил в Высшую партийную школу, после окончания которой все её выпускники стали секретарями обкомов, горкомов, минимум, райкомов. Все, кроме Каца: максимум, которого он достиг – это должность заместителя главного редактора газеты «Вечерний Киев». Через некоторое время началась борьба с «безродными космополитами». Как я уже писал, эта компания была откровенно антисемитская, клеймили и обличали писателей, учёных, журналистов с еврейскими фамилиями. Ефим Наумович, уверенный, что его, фронтовика – орденоносца, это не коснётся, вёл себя беззаботно, я бы сказал, слишком беззаботно, для человека с фамилией Кац! Обладая острым пером, он писал довольно зубастые для того времени фельетоны, за которые и поплатился. Некая партийная дама, которая стала героиней одного из его фельетонов, позвонила и потребовала, чтобы он дал немедленное опровержение. Он отказался. «Вы поплатитесь за это!» сказала она и повесила трубку. Через два дня состоялось партийное собрание, на котором его исключили из партии за «преклонение перед Америкой». За полгода до этого в Киев приехал бывший сослуживец Ефима Наумовича, которому негде было жить, и они приютили его, кормили, поили, пока он не получил какую-то жилплощадь. Вот именно он и сообщил, что Ефим Наумович хвалил Америку, что и послужило поводом для исключения из партии и снятия с должности заместителя главного редактора – его сразу понизили до завотделом, назавтра перевели в рядовые сотрудники, а послезавтра – вообще уволили с работы. Всё это была подготовка к аресту, который и состоялся через неделю. Обвинение ему было предъявлено такое, ни больше, ни меньше: «Шпионаж в пользу Америки и Израиля»!

Когда комитетчики производили обыск, их ждало большое разочарование: в доме не было ни фотографий военных объектов, ни долларов, ни золота, ни бриллиантов. Самой ценной находкой стал отрез крепдешина, подарок мужа, из которого Александра Сергеевна собиралась сшить себе платье ко дню рождения.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.