Сокрытые в веках

– Привет, – заговорила девушка, растягивая слова. – Меня зовут Метта. А тебя?

– Я – Доменг, здравствуйте, – вежливо ответил юноша, привыкший быть предупредительным.

– Мы сегодня с тобой встречались, – сказала незнакомка. Видя, что он не понимает, вдруг близко придвинула к нему сияющие глаза, взяла его рукой за запястье и настойчиво продолжала: – Сегодня, у кораллового рифа. Вспомни – это я была там.

Он поверил ей сразу и безоговорочно. Такие глаза нельзя было спутать ни с какими другими. Они ошеломляли – янтарные зрачки казались очень большими, из их мозаичной глубины лился мягкий теплый свет, да и вся она непостижимо напоминала давешнего дракона, впрочем, у Доменга и так не было никаких сомнений – почему, он и сам не смог бы объяснить.

– Ты превратилась в человека? – простодушно спросил он.

– Нет, я не человек. У меня только вид человека. Я искала тебя несколько дней.

Сейчас я все объясню.

Она стала рассказывать. Погасла вечерняя заря. В сгустившейся небесной синеве зажглись нефритовые огоньки. Темные волны, золотясь в свете луны, роптали у берега. В раскидистых кронах деревьев запели сверчки. Ночная жизнь вступала в свои права, а Метта все говорила и говорила, глядя в черные глаза Доменга, где плавали отблески далеких звезд.

Наутро Доменг, ничего не объясняя, взял расчет, и больше его на острове не видели.

Глава 8

Время шло, а Рене и малыш Сэнди по-прежнему жили пленниками, деля на двоих одну комнату и одну кровать. Сэнди теперь упорно не хотел спать на подстилке. Правда, каждый вечер он послушно отправлялся в свой угол, но всю ночь вздыхал, ворочался, а то и начинал ходить по комнате, вырывая Рене из сна стуком когтей.

В конце концов Рене приходилось брать его к себе под бок; лишь тогда беспокойное чадо, еще немного покряхтев, затихало и начинало мирно посапывать. Часто, просыпаясь, Рене обнаруживал у себя на груди его забавную мордашку, как у всякого младенца чистую, безмятежную и трогательно доверчивую.

Рене продолжал наблюдать за ним с дотошностью ученого, ежедневно фиксируя в блокноте буквально каждое его движение. Через неделю после исчезновения Жана, Рене услышал, как у ворот взвизгнули тормоза. Он быстро спрятал записи и приготовился к худшему. Опасения его подтвердились, когда дверь открылась и вошел Жан, а за ним двое мужчин, на этот раз Рене незнакомых. Они внесли большой ящик с проделанными в нем отверстиями, в каких перевозят животных. Парни поставили ящик на пол и вышли. Дверь за ними захлопнулась, Рене с Жаном остались вдвоем, если не считать Сэнди, который ходил вокруг нового предмета, обнюхивал его и старался заглянуть вовнутрь.

– Вот, вот, правильно, привыкай к своему транспорту. – Теперь самодовольная усмешка не сходила с лица Жана. Он чувствовал себя хозяином положения, и видно было, что ему это очень нравится.

Сенди, как будто поняв его слова, побежал и забился под кровать.

– Ты смотри, – хохотнул Жан, – понимает, уродец.

Тут, до сих пор молчавший, Рене не выдержал и изо всех сил ударил бывшего приятеля в челюсть. Тот потерял равновесие и упал.

– Сам ты уродец. Законченный моральный урод! – Рене заходил по комнате, потирая ушибленную руку. Раньше ему не приходилось драться, но и в подобную ситуацию он попадал впервые. – Не пойму только, когда ты им стал, в какой момент. Как ты мог до такого докатиться?!

Жан медленно поднялся, достал из кармана платок и стал вытирать кровь с подбородка – Рене врезал-таки порядочно. Потом посмотрел на своего обидчика и неожиданно расхохотался.

– Ну и ну! – и схватился за разбитую губу. – Видел бы ты себя со стороны. Этакая добродетель во плоти. Пока ты пускал сопли по поводу животных и снимал о них слезливые фильмы, я зарабатывал деньги. Мне и сейчас нет дела до твоих дурацких сантиментов, и если ты собираешься здесь разглагольствовать о морали, то не теряй времени даром. У меня своя мораль. Жить ведь как-то надо. Ты нужды никогда даже не нюхал, вот и бряцаешь тут громкими фразами. Нашлись человечки, у которых была во мне надобность, не в пример тебе. Я им помог – они мне деньжат подкинули, а потом пошло и поехало. Теперь у меня своя клиентура, и я вполне доволен жизнью, представь, даже скопил кое-что.

– И чем же вы тут промышляете? – спросил Рене. – Макаки? Какаду?

– Ну нет, мы такой мелочью не занимаемся. У меня был заказ на гарпию. Мои ребята видели парочку на Минданао. – Он говорил о великолепном редком филлипинском орле.

– Да что ты, – язвительно удивился Рене, – я думал, их уже не осталось. Вы же, наверное, и постарались.

– Постарались те, кто вырубает леса, – возразил Жан. – Ты и сам это прекрасно знаешь.

– Ну а здесь зачем в горы полезли?

– За долгопятами, конечно. Парни мои свое дело знают. Пошли ночью, бродили, бродили и нашли вот этого, – Жан кивнул в сторону кровати. – Теперь главное его вывезти. Если уж тебе неизвестно, что это за зверь, значит, мне светят хорошие денежки. – Он довольно потер руки.

– Да, я вижу, дело у тебя поставлено широко. Только учти, стоит тебе появиться в Париже, и тебя сразу же арестуют. Я сам об этом позабочусь.

– А ты попробуй, докажи. Завтра утром мы заберем ящерицу и уедем, а ты посидишь здесь еще денька два. Потом тебя выпустят, и можешь отправляться на все четыре стороны.

Жан повернулся к двери, собираясь выйти. Рене все же не хотел сдаваться. Будучи сам человеком интеллигентным и глубоко порядочным, сталкиваясь с людьми дурными, он думал о них лучше, чем они того заслуживали, что было не только результатом его воспитания, но и всего образа жизни. Выросший под пристальным вниманием состоятельных родителей, он рано увлекся зоологией, что постепенно переросло в страсть, и как-то незаметно проскочил и трудный подростковый возраст и все соблазны необузданной юности. Как истинный исследователь, далекий от интриг и мук тщеславия, подсиживания и склок, неизбежных в закрытом пространстве одного учреждения, избрав ареной деятельности весь мир, общаясь лишь с такими же, как он сам, влюбленными в свое дело энтузиастами, он не имел врагов, вернее, он их не видел.

Может быть, именно поэтому, избавленный от дрязг и конфликтов, не видя противника в лицо, он воспринимал нарастающее уничтожение природы как одно всемирное зло, не имеющее конкретных лиц и имен, и боролся не с видимым врагом, а взывал с экрана или со страниц своих книг к человечеству в целом.

И вот сейчас перед ним стоял тот самый враг, то самое всемирное зло, обретшее циничное лицо Жана, и сегодня ему нужно было убедить не все человечество, а хотя бы единственного его представителя. Теперь он сознавал, что даже эта задача могла оказаться невыполнимой, и в этом, считал он, была его, Рене, вина.

Обрати он раньше внимание на этого парня, который явно тянулся к нему в студенческие годы, но которого он никогда не замечал в пылу своей эгоистической увлеченности, и кто знает, возможно, сейчас он имел бы перед собой не врага, но друга и единомышленника. Впервые жизнь преподнесла ему урок – своим равнодушием к людям он сам же и навредил природе, которую пытался защитить.

– Зачем же тебе столько денег, Жан, – задал Рене вопрос заведомо провокационный с единственной целью – задержать того для разговора, – ну девочки, вино – все это быстро надоедает, что потом?

– Не считай меня дешевым недоноском, – тут же озлился Жан. – Я давно вышел из этого возраста. – Потом немного успокоился и сказал: – Помнишь Жюли? Я собираюсь на ней жениться. Заведу семью, детей, куплю дом на берегу моря…

– Наверное, с садом … – подсказал Рене.

– А почему бы и нет, – снова вспылил Жан, – у тебя самого целый замок в Эперне!

– Ну, положим, не у меня, а у моих родителей, – возразил Рене. – Стало быть, ты будешь сидеть в саду и любоваться морем и закатами? Ты, что же, любишь природу? – спросил он с усмешкой и, так как Жан не сразу нашелся, что ответить, продолжал – Да ведь ты же ее и грабишь. Ты и такие, как ты. Я много путешествовал и на самых красивых островах мира видел роскошные виллы президентов компаний, чьи танкеры вылили тысячи тонн нефти в океан; промышленников, чьи заводы загрязняют и отравляют воздух; дельцов, наживающихся на вырубке лесов. И вот в чем парадокс: когда им надо отдохнуть и отвлечься от святого дела самообогащения, они все как один лезут на лоно природы. Жаль, что она не может постоять за себя и дать им здоровенного пинка под зад.