Меч королевы

Харри произнесла так тихо, что только он расслышал:

– Мог бы и сказать.

Корлат кисло улыбнулся:

– Я боялся. Ведь я украл тебя у твоего народа. Пробудившийся келар мог заставить тебя ненавидеть меня. Та, чья кровь передала тебе Дар, оставила горы давным-давно. Когда бы ты узнала, откуда такое наследство, тебя могло гораздо сильнее потянуть назад, к народу твоего отца, к судьбе, в которой горам не оставалось места. Дар – неприятное бремя.

Но когда я обнаружил твой уход, я смотрел на запад, потому что знал, куда ты, скорее всего, направилась. И я поклялся тогда: если мы оба уцелеем, то при следующей встрече я скажу тебе о своей любви и попрошу, чтобы ты встала рядом со мной не как Всадник, но как королева. Внезапно робость оставила меня, и мысль о том, что ты можешь никогда не узнать об этом, сделалась невыносима.

Харри сказала:

– Я люблю тебя. И мне не давал покоя страх, что за неповиновение мне грозит изгнание. Не из народа, который я назвала своим, хотя и этого хватило бы, но от тебя, кого я люблю больше всех на свете. Я догадывалась, что благодаря победе, завоеванной Гонтураном для тебя и твоих гор, ты не прогонишь меня. Но я знала, если ты отвернешься от меня из-за побега, это станет горчайшим изгнанием, даже если я всю жизнь буду сидеть по левую руку от тебя как Всадник.

И тут не кто иной, как Иннат, не любивший пафоса, наконец утащил ее и закружил в танце. А то Корлат с Харри могли бы бесконечно игнорировать радостную суматоху вокруг. Затем ее перехватил Джек, а потом ее обнимали, и толкали, и перекидывали туда-сюда, пока у нее не закружилась голова. Но она смеялась, и радовалась, и благодарила всех, кто прикасался к ней. Только одно лицо она искала и не находила, и его отсутствие тревожило ее. Когда ее наконец снова отпустили к Корлату, она тревожно схватила его за руку и выпалила:

– Где Матин?

Корлат замер как вкопанный посреди танца.

– Он же не умер? – крикнула она и осеклась.

Но когда он покачал головой, это не принесло ей утешения. Король взял ее за руку, сказал: «Идем», – и повел прочь, мимо шатров. Теперь Харри видела следы боя. При свете фонарей она наконец разглядела заляпанное кровью снаряжение и неопределенные лохмотья, печально шевелящиеся на вечернем ветру. Несколько человек, перевязанные, хромали вокруг или лежали у походных костров, а их уцелевшие товарищи бережно ухаживали за ними. Корлат привел ее к длинному низкому шатру и втянул внутрь. На нее обрушился запах смерти, хотя лежавшие на ковриках, одеялах и подушках фигуры были ухожены и чисто перевязаны, грудь их вздымалась и опадала в такт дыханию, и множество санитаров смотрели за ними и приносили питье и легкую еду для больных. Корлат привел ее в дальний конец узкого шатра, и лежавший там человек повернул к ним голову. Харри с плачем бросилась на колени. Это был Матин.

– Я знал, что ты вернешься, – прошептал старый воин.

Рука его сдвинулась на несколько дюймов и слабо пожала ладонь ученицы.

Харри сглотнула и кивнула. Слезы все равно текли, и она не могла их остановить.

– И ты выйдешь за нашего короля? – продолжал наставник тоном, звучавшим бы вполне светски, не будь его голос столь слаб.

Харри снова кивнула:

– Я хотела, чтобы ты произнес тост на нашей свадьбе, мой старый друг, укротитель коней и учитель.

Матин улыбнулся.

– Я оставляю свою честь в надежных руках, лучшая из дочерей, – ласково сказал он.

– Нет, – выдохнула Харри, и, хотя слезы еще текли, голос ее набрал силу. – Нет!

Когда она рухнула на колени, Гонтуран уперся ей между ребрами. Теперь она нетерпеливо вскочила, отстегнула меч и позволила ему упасть. Когда Харри наклонилась, несколько собственных слезинок упали ей на руку и оказались горячими, обжигающе горячими, и оставили красные пятна там, где коснулись кожи. Тут она сообразила, как ей жжет глаза и щеки. Харри откинула одеяло с груди и живота старого воина, где сочилась сквозь повязки длинная смертельная рана. Кровь, почти черная с зеленоватым оттенком, явно отравленная, источала нездоровый запах.

– Во времена Аэрин, – прошептала Харри, – келар предназначался для добрых дел. Он не только крушил и причинял беды.

Корлат подошел и встал у нее за спиной. Матин взглянул на своего короля и сказал:

– Аэрин…

Харри почувствовала ладони Корлата на своих плечах, развернулась на коленях и схватила его за руки.

– Помоги мне, – взмолилась она. – Ты помог мне на горной вершине. Словно бы поднял меня и держал за плечи, как в тот первый вечер, когда я пригубила Воду Видения.

Глаза ее, широко распахнутые, начали слепнуть. Это напоминало золотую ярость боя, только хуже. От этого жара кожа могла полопаться, съежиться и почернеть.

– Матин пал, защищая меня, пока я был далеко на горной вершине. Если бы не он, у меня не осталось бы тела, куда вернуться, – проговорил, словно против воли, Корлат.

Харри содрогнулась. Жар завладел нервной системой и пожирал ее силу. Она слепо протянула руку к Матину и коснулась голой кожи на его предплечье. И почувствовала, как он вздрогнул, с шипением выдохнув сквозь зубы. Нечто грохотало у нее по жилам, наполняло легкие, живот, и руки, и рот. Она отпустила Матина, повернулась к соседней постели и ощупью зашарила в простынях и коснулась горла того, кто лежал на тюфяке рядом с ее учителем. Она не видела ничего, кроме золотой бури, и не чувствовала ничего, кроме руки Корлата, стиснувшей ее плечо.

Харри ощупью пробиралась по длинному-длинному шатру, спотыкаясь, почти ползком, и трогала руки, лбы, плечи. Санитары поправляли постели. Глаза умирающих смотрели в ее слепые глаза и надеялись на ее прикосновение, но и страшились его. Кроме Корлата, никто из уцелевших не приближался к ней, опасаясь случайно задеть подол ее туники. Рядом с ней и той силой, что бурлила в ней, даже дышалось с трудом. Огонь поднимался сквозь нее и трещал у нее в ушах, поэтому она еще и оглохла. Но наконец они добрались до двери, и Корлат вывел ее наружу. Ослабевшие ноги девушки с трудом нашаривали землю при каждом шаге. Она ощутила на лице вечерний ветер, и пламя, поначалу неохотно, начало утихать. Но, утекая из нее туда, откуда пришло, оно забирало с собой силу из костей и гибкость из мышц, поскольку они служили топливом для этого пламени. Харри прислонилась к Корлату. Тот обнял ее, и когда огонь наконец мигнул и погас и его любимая обмякла, он поднял ее на руки и понес в зотар. А она лежала в его руках безвольным грузом, словно он снова наложил на нее сонное заклятие, как в ту ночь, когда выкрал ее из Резиденции.

Харри проснулась с таким ощущением, словно она год проболела, а теперь пошла на поправку. Она смотрела в остроконечный свод зотара и медленно соображала, где находится. Сил не хватало даже на мысли о движении. Наркнон благодаря какому-то особому кошачьему чутью поняла, когда подруга открыла глаза, и, не меняя позы (растянувшись поперек ног Харри), начала урчать.

Корлат сидел сразу за занавеской, отделявшей постель Харри от суеты королевского шатра. Он отодвинул занавеску, как только услышал мурчание. Король и сам вымотался, поскольку изрядная часть силы, использованной Харри накануне вечером, принадлежала ему. А спать в ту ночь он не мог, оберегая сон любимой. Он смотрел, как она спит, надеясь только, что она проснется прежней Харри. Сердце у него бешено колотилось, когда он упал рядом с ней.

Выражение его лица еще больше привело Харри в себя, и она неуверенно села. А он обнял ее за плечи, она счастливо прижалась щекой к его груди и затихла.

Говорить не хотелось, но ее просто распирало от беспокойства, и наконец она спросила:

– Матин?

Когда Корлат заговорил, голос его показался ей глубже, чем когда-либо, так как ухо ее было прижато к его груди:

– У него останется красивый шрам, но носить его он будет с легкостью, и через несколько дней, когда мы покинем это место, чтобы вернуться в Город, достаточно окрепнет и сможет оседлать Всадницу Ветра. Хотя правая рука еще немного его беспокоит – у плеча остался длинный ожог, словно огнем опалило.