Юг

Трактористы со своих палуб разговаривали с Зоей невесело, приглушенно. И сама она сидела среди своей аппаратуры, среди запыленных цветов и недочитанных книг, настороженная, все время как будто к чему-то прислушивалась. Иногда ей казалось, что где-то гремит, и она бросалась к окну. Но горизонт попрежнему был голый, ненавистный.

Перекликаясь с трактористами, Зоя теперь прежде всего спрашивала:

— Как хлеба?

И никого не удивляло, что, сидя в своей келье, маленькая эмтеэсовская радистка, как и все, беспокоится о колхозных хлебах, хотя трудодни ей не записываются, хотя сама она и не пахала, и не сеяла. И трактористы серьезно отвечали Зое, зная заранее, что это не для сводок, а для нее лично.

Нерадостными были их ответы.

— Земля местами трескается, — передавали с одного конца.

— У тракторов ребра болят, машины аж стонут, — передавали с другого.

Далекие бригады то и дело сами справлялись у Зои, не хмурится ли небо, не собирается ли дождь там, над МТС? Чем она могла их порадовать? Если бы могла, сама погнала бы тучу, чтоб зашумела над ними дождем!

Бригада Оксаны работала в одном из самых отдаленных, глубинных колхозов. Каждый вечер и каждое утро оттуда требовали метеосводок.

Требовали резко, настойчиво, раздраженно.

Вечером, вернувшись с бюро райкома, отец ужинал. Зоя стояла у открытого окна. Звезды на горизонте мигали, дрожали, как живые. Вровень с окном тускло белели покрытые пылью расцветшие акации. Воздух был насыщен их густым сладким ароматом.

Акации сажала еще зоина мать… И почему это папа не женился вторично? Уже и виски поседели, а в последние дня и плечи у него как-то по-стариковски опустились…

Квартира большая, гулкая, а голосов в ней мало… Этажерка с книгами. Пианино. На стенах венки из сухих колосьев. В углу алеют шелка переходящих эмтеэсовеких знамен: от министерства, от центрального совета профсоюзов, и то, которое МТС получила в эвакуации от облисполкома. Конечно, знаменам надлежало быть в клубе, но клуб еще не закончен, и директор хранит их дома. Знамена — дома, а личная корреспонденция, наоборот, хранится в конторе, аккуратно подшитая в папки наравне с официальными документами. Пожелтевшие письма фронтовиков, письма многочисленных воспитанников Солончанской МТС. «Дорогой Карп Васильевич!», «наша МТС», «наш коллектив», «наша борьба»… Где тут разграничить свое от общего, как отделить свое от своего же! Да и надо ли отделять?

Не успел отец поужинать, как в комнату ввалился старший агроном, дородный, розовощекий мужчина, которого в МТС называют «мать-героиня». Поводом к этому послужило то, что как-то в праздник, будучи навеселе, он по ошибке прицепил на грудь, рядом со своими медалями, медаль своей жены. Добродушный агроном охотно откликался, когда его так называли.

— Говорил я тебе, Карп Васильевич, — громко сказал агроном, усаживаясь за стол, — не жалей дочь и приводи в хату мачеху. Не послушал меня… А теперь, видишь, приходится ленивые вареники есть.

— При мачехе, может, и таких не ел бы, — заступился за дочку Карп Васильевич и, переводя разговор на другое, сообщил, что скоро прибывает партия новых тракторов.

— Опять нам будут хлопоты с кадрами, — забеспокоился агроном. — Готовь, выращивай — и все для чужого дяди.

— Погоди плакать, это еще не все, Пилип Захарыч… Как стало сегодня известно, часть трактористов нам придется передать лесозащитной станции.

Агроном всплеснул руками.

— Когда?

— Скоро… Как можно быстрее.

Зоя внимательно прислушивалась к разговору. Для нее не было безразлично ни то, что МТС получает новые тракторы, ни то, что часть трактористов перейдет на лесозащитную станцию. Жаль, конечно, отдавать, но ведь и туда нужно. В конце концов там проходит передний край борьбы против засух и суховеев… Вот кого только отпускать туда? Агроном настаивал:

— Пускай они еще столько поработают над ними, сколько мы поработали!

— Нет, — спокойно возражал отец. — Мы пошлем туда не худших, а лучших. Самых лучших.

— Это ты серьезно, Карп Васильевич?

— Вполне серьезно. И чтоб не откладывать… давай сейчас и подберем людей.

Зоя слыхала, как отец называл фамилии трактористов — он называл действительно самых лучших. Может, и Оксану Бойко назовет? Хотела ли этого Зоя? Конечно… Пусть перешла бы Оксана на лесозащитную, может забыл бы о ней Савва Грек и стал бы замечать других!

Но отец почему-то не называет Оксану. Хотя, видимо, думает сейчас над этим. Ведь речь идет как раз об ее восьмой бригаде…

Так и не назвал.

Разочарованная Зоя услыхала из отцовских уст фамилию другого тракториста из бригады Оксаны Бойко.

На другой день Оксана примчалась в МТС на мотоцикле. Ветром ворвалась в контору и, узнав, что директора нет, накинулась на старшего агронома.

— Что это такое, я вас спрашиваю? Вы хотите развалить мою бригаду, забрать от меня самых лучших трактористов?

— Не трактористов, а тракториста, — спокойно урезонивал Оксану агроном. — Одного.

— Так почему именно Опришко?

— А почему не Опришко? Ты же знаешь, куда это… На лесозащитную.

— Чужому дядьке!

— Не чужому дядьке, товарищ Бойко, а для нас же, для общего дела…

Зоя слушала, улыбаясь тому, что «мать-героиня», быстро переориентировавшись, уже убеждает Оксану отцовскими доводами.

Через некоторое время, проходя по коридору, Зоя поздоровалась с трактористкой. Ладонь у Оксаны была в мазуте, и вместо нее она подставила свой полный загорелый локоть.

Заглушая обиду, девушка должна была пожать сопернице локоть.

«Зачем она это делает? — горько думала Зоя позже. — Чтоб подчеркнуть, что я белоручка? Но разве могут все быть такими, как она, Оксана? Может, и мне хотелось бы надеть такие же защитные очки, мчаться ветром по полю, смело трясти агронома за душу… Но ведь не у каждого оксанин характер, и в конце концов в скромной радиорубке тоже нужно кому-то сидеть… Конечно, ей неприятны и мои босоножки, и мои заплетенные косы, и мои белые руки. Но разве я виновата в этом? И даже в том, что мне очень нравится Савва Грек — разве я перед кем-нибудь виновата?»

Когда Оксана уехала, конторские девушки, смеясь, говорили Зое:

— Ну и клятая же у тебя будет мачеха! Огонь!

— С чего вы взяли, что… у меня?

— А ты будто и не знаешь, что она давно уже сохнет по Карпу Васильевичу…

«Как же, сохнет! — подумала Зоя. — Ходит такая раскормленная, в комбинезон не вмещается».

— Выдумки, — возразила Зоя подругам. — Там будто бы Савва наш…

— Савва там тянет пустой номер, Зойка… Ничего он там не добьется!

«А все-таки добивается! — воскликнула в душе Зоя. — Сами девчата говорят… Не может быть, чтобы он — да не достиг своего!»

Девушке казалось, что все смотрят на механика ее глазами, что для всех он такой же неотразимый, такой же прекрасный, как и для нее.

Конечно, девушки шутят, говоря, будто Оксана «сохнет»… А хотя б даже и сохла… Может, лучше, чтоб она была Зое мачехой, чем…

Соперницей стоит она перед Зоей сегодня, соперницей будет стоять перед нею и завтра, и послезавтра!

Иногда из эфира к Зое неожиданно прорывались какие-то посторонние голоса и тоже запрашивали о дожде. Ничего в этом не было удивительного: радиофицированных МТС с каждым годом становилось на юге все больше и больше.

Один такой голос до глубины души поразил девушку. Вероятно, если бы сквозь эфир к ней донеслись позывные Марса, она не была бы так взволнована, как услышав этот голос. В отличие от других, он был безгранично радостный, счастливо тревожный, задушевный. Зазвенел будто совсем близко, Зоя даже вздрогнула от неожиданности. Дважды подряд неизвестный повторил энергично и радостно:

— Ты видишь тучу? Ты видишь тучу?..

И исчез, затерялся в эфире. Оглушенная девушка мельком выглянула в окно, отыскивая в небе загадочную тучу, но никакой тучи не увидела. «Да ведь это он не ко мне! — спохватилась, наконец, Зоя. — Это он обращался к кому-то из своих, а ко мне прорвался случайно… Но какой хороший, приятный голос… Как будто саввин!»