Страница 111 из 131
Наташа смотрела, как они, пригнувшись, быстро удалялись по траншее, унося тело Хижняка. Она не могла провожать Дениса Антоновича; за ее спиной стонали раненые, которым требовалась помощь.
После совещания с офицерами штаба армии Чуйков всю ночь не спал. Угрюмый, взлохмаченный, шагал он взад и вперед по своему подземному кабинету, подходил к письменному столу; опершись на него ладонями, подолгу всматривался в план города, испещренный пометками, в схему расположения войск, потом снова шагал и думал, думал…
Несколько раз адъютант предлагал ему отдохнуть, но командарм только отмахивался.
«Такую оборону выстояли, а наступление не получилось». — Чуйков насупил густые брови, он был тоже расстроен, даже обозлен, но растерянности не чувствовал.
«В чем дело? На флангах, на дальних подступах, в степях наступление пошло успешно, а здесь, в городских развалинах, линия фронта не сдвинулась. Что же надо предпринять, чтобы обеспечить успех?»
Душно в блиндаже, вырытом в береговом обрыве и обшитом тесом. Да еще печь топится… Сильная тяга в этих печах, сделанных из железных бочек. Так и гудят… Надо сказать, чтобы прекратили топку. Пальцы у командарма забинтованы: начинает одолевать нервная экзема. Так бы и рванул эту мешающую повязку. Чуйков берет белыми куколками пальцев карандаш, подтягивает поближе схему… Да, не продвинулись… Некоторые штурмовые группы вырывались вперед, но тотчас стремились выровнять линию фронта… «Отступали, — подсказывает внутренний голос проклятое слово. — Да, отступали. Так и группа Коробова… В обороне Коробов держался как несокрушимая твердыня, а здесь подался назад. Да, да, отступил. Вот тоже нервная экзема! Существует на свете всякая дрянь!» Карандаш ломается, Чуйков отбрасывает его и тянется за другим. Душевное напряжение сказывается в легком ознобе. Командарм встает, не замечая адъютанта и связистов, привычно занятых у телефонов. На стенах карты. Одна дверь — на выход, другая — в смежную комнату. В тамбуре тихо сидят связные. Командарм ходит и думает; забывшись, сжимает забинтованные руки, крепко потирает их… Потом снова вызывает к себе начальника штаба армии генерала Крылова.
— Вы говорили, Николай Иванович: «Сейчас нам наступать да наступать». И я так говорил. Но на деле вышло иное, — без предисловий сказал он вошедшему Крылову.
— Я после совещания глаз не сомкнул, — ответил Крылов. — Все думал… Фронт у нас необычный, и руководить мы должны не по шаблону…
— Вот именно! — быстро отозвался Чуйков. — Сейчас перед нами задача наступать. Но вопрос — как наступать! И мы с тобой обязаны ответить. Иначе грош нам цена. Я тут тоже думал… Если бы предстояло гнать немцев за Дон, то к нам, в Сталинград, массу сил бросили бы! Но главный наступательный удар с флангов сделан. Под ударами Донского и Юго-Западного фронтов армии врага могут хлынуть к Волге. Несколько сот тысяч гитлеровцев, вооруженных, озлобленных… Мы должны, наступая, выбивая из развалин фашистов, засевших здесь, в Сталинграде, превратиться в несокрушимый заслон и против той лавины. Конечно, ее будут рассекать с флангов, но часть окруженных войск все же прорвется сюда, и она может смять нас, как бешеный табун в степи, уходящий от пожара. Все зависит от того, как мы перестроимся. Надо нам немедленно изменить всю тактику нашего наступления!
…Перед рассветом Чуйков собрал командиров частей. Входили они без шума, чувствовали: командарм крепко не в духе, да и все-то были мрачноваты.
— Ну, товарищи, — Чуйков зорко оглянул собравшихся, — рассказывайте: с какими трудностями вы встретились вчера?
Логунов слушал, готовился выступить и заранее волновался. Основные жалобы младших командиров, которые он принес сюда: утрата связи во время прорывов вперед. Сам он хотел рассказать о невероятной сложности руководства мелкими группами в условиях наступления.
Логунов вздохнул облегченно, услышав, что и другие говорили о том же. Не боясь высказать правду, он опасался, как бы не прозвучали его слова легковесно: а может быть, он просто не сумел руководить.
Очередь до него дошла быстро. Он встал, вспомнил о Хижняке и высказал все, что накипело у него на сердце, вплоть до слов Коробова насчет игры в шашки…
— Коробов не отступил бы зря.
— Почему же вы не поддержали его? Не помогли развить успех наступления на этом участке? — спросил Чуйков.
— Потому что Коробов сразу оторвался от нас. А на его позицию хлынули фашисты, и надо было думать о том, чтобы не пустить их туда. Хорошо, что он пробился обратно. Иначе мы потеряли бы эту штурмовую группу, да нас еще потеснили бы, забрав в плен до сотни раненых, и не забрали бы, а просто уничтожили, и все.
О подвиге и смерти Хижняка Логунов промолчал: слишком болела у него эта свежая душевная рана.
Командарм слушал выступавших и хмурился, то и дело брал карандаш забинтованными пальцами, неловко, но крепко держа его, записывал что-то.
В конце совещания он сказал:
— Мы тут с начальником штаба уже многое обсудили. Сообщения командиров только подтверждают наши выводы. В обороне тактика борьбы штурмовыми группами целиком оправдала себя. Но только лишь в обороне. Теперь в нашей боевой жизни начинается новый этап, не менее сложный: нам самим придется ломать оборону врага. Значит, нужно пересмотреть тактику боя и организовать на решающих направлениях воинскую единицу, которая оправдала бы себя в уличных боях при наступлении. Такой единицей могут стать лишь крупные штурмовые отряды, усиленные легкой артиллерией. Как вы, товарищ Логунов, насчет назначения вас командиром штурмового отряда?
Платон вскочил, бросив руки по швам.
— Постараюсь оправдать доверие, товарищ командарм!
— Штурмовому отряду легче будет действовать при наступлении, но все равно придется нам крепко поднажать, чтобы пошатнуть врага. — Логунов взял схему, где была начерчена боевая позиция, и начал прикидывать, куда и как двинуться дальше, советуясь с офицером из штаба полка. Младшие командиры объединенных групп сидели тут же вокруг стола: разрабатывался план боя и задачи отдельных подразделений вновь созданного отряда.
— Как бы опять не застопорить, — жарко шепнул Вострикову стоявший сзади Коробов; большая рука его с голубоватыми жилками, выступавшими под молодой кожей, лежала на плече товарища спокойно, но лицо выражало тревогу и озабоченность.
Все на минуту задумались, атакуя мысленно дзоты противника, танки, зарытые в землю и превращенные в огневые точки, преодолевая минные поля и колючую проволоку.
Логунов вспомнил о Хижняке. Никак не мог он смириться с мыслью, что Денис Антонович убит. То и дело мерещился ему спешащий со своей санитарной сумкой дорогой друг. Вот побежал, пополз и уже тащит кого-то, хлопочет, шутит, успокаивает. Не раз даже голос его чудился Логунову. «Крепко же я любил тебя!» — подумал Платон.
А за Хижняком вставали в его воображении образы других людей, судьба которых будет решаться в бою сегодня. Как при самых малых потерях обеспечить успех наступления?
Атака удалась лишь частично, и, однако, оживленное лицо Чуйкова, с неотрывным вниманием наблюдавшего за нею с командного пункта полка, выражало удовлетворение.
— Каково, Николай Иванович? — сказал он, одобрительно кивнув Крылову. — Мы с тобой стремились всегда вести бой так, чтобы артиллерия сопровождала пехоту огнем и колесами. Видишь, какого четкого взаимодействия с артиллерией требует штурмовой отряд! Мы правильно решили подбросить этой единице побольше пушек для прямой наводки. Но чтобы пушки действительно сопровождали солдат в атаку, мы должны разработать по-настоящему эту тактику.
Крылов, отважный, общительно-веселый человек, участвовал в обороне Одессы, Севастополя, таким прошел и через оборону Сталинграда, в котором был душой всех сражений. Он любил молодежь и «омолодил» штаб армии: первый помощник его в штабе был в чине капитана.
В армии знали: Крылов пошутить любит, но в чем убежден твердо, встанет — не столкнешь.