Страница 99 из 132
— Ругает — значит, любит, — попыталась она успокоить юношу, беря примером горький опыт своей несчастной любви.
— Если бы Надя отчитала меня в лицо — другое дело. Нет, она сказала обо мне такое, что я просто убит был наповал. После этого не хватило ни сил, ни мужества подойти к ней.
— Не будешь растяпой! — взорвалась Зарифа. — Я бы на твоем месте не пошла ни на какие уступки родителям! Мало ли что они могли придумать! Хватит, покомандовали!
Пакеты с покупками, о которых Зарифа сейчас забыла, лежали рядом с нею на прилавке: все подарки этому самому Ярулле и его жене — будущим сватам; подбоченясь, она уничтожающим взглядом смотрела на Ахмадшу, хотя жалость к нему снова одолевала ее.
— Если все порушено и девушка уже перестрадала, не тревожь ее попусту и себя зря не расстраивай. Ругает, сердится — это хорошая примета: не остыла любовь. Но как поправить дело? Я бы взялась поговорить с Надей, но боюсь: цыкнет отец — и ты опять сдашься, а тут требуется идти напролом.
Ярулла сам прислуживал пожилым гостям за столом, накрытым в спальне. В столовой, дверь в которую была широко распахнута, веселилась молодежь. Сколько их там собралось — румяных, яркоглазых, густоволосых! Вон Салих в черном костюме и ослепительной рубашке при галстуке, с цветком в петлице. Рядом Хаят… На ней белое, как первый снег, платье, в черных, пышно взбитых волосах веточки тоже белых роз. На шутки гостей она не отзывается, искоса поводит глазами на Салиха с необычайной для нее застенчивостью. Девчонка и девчонка! Ярулла принимает от женщин блюда, потчует гостей, то и дело посматривая на дочь, и кажется ему, что все это шутка: вот-вот его Хаят вскочит с места и выбежит со смехом из комнаты, размахивая руками.
Свадьбу справляют не по-татарски, совсем не так женился Ярулла на Наджии. И не русская свадьба: без фаты («Что с ней путаться, — сказала Хаят, — это уже по-церковному!») и без обмена кольцами, хотя крошечное золотое колечко Салих невесте преподнес.
«Ах ты, невеста!» — мысленно с доброй усмешкой обратился Ярулла к дочке. Ей он все прощал, и, словно в благодарность, она порадовала его хорошим выбором мужа: славный джигит и настоящий нефтяник ее Салих. Молодец Хаят!
Но проходит по комнате Минсулу с дымящимся блюдом в руках, склоняет тонкий стан то к одному, то к другому гостю, и тяжелая коса медленно перекатывается по спине, покорно следуя ее гибким движениям. Ярулле становится не по себе: богато накрыты столы, радостно шумит молодежь, а лицо старшей, незамужней дочери бледно и грустно.
«Веселитесь, смейтесь, а я уже ничего не ожидаю от жизни!» — как будто говорит она.
«Зачем так? — думает Ярулла. — Вырастили мы тебя, выучили, счастья тебе хотели, никогда ни словом, ни щелчком не обидели. Сами с матерью в молодости куска не съедали, чтобы вы были сыты и одеты! Как же ты отошла от нас?»
Ярулла и теперь считает себя правым. Ему в голову не приходит, что даже неудачное замужество лучше, чем та пустота, на которую обречена его Минсулу.
Он все время топчется возле стола (не пристало хозяину сидеть, когда в доме праздничный пир), вытянув шею, ищет взглядом Ахмадшу, только что вернувшегося с вахты. Мрачен и сын среди общего веселья…
«Хоть бы для вида улыбнулся! Сестра замуж выходит, а он сидит, будто на похоронах, — с досадой отмечает Ярулла. — Не богатую невесту ему подыскали, а такую, чтобы радостью для него была. Ну, пока не дал согласия, пока еще о другой думает, а зачем же на родных волком смотреть?»
Поглядывает издали Ярулла на чернобровое похудевшее лицо сына, с непривычно, точно от усталости, сощуренными светлыми глазами, и крутая досада борется в отцовской душе с жалостью.
Гости пьют и едят, громко смеются, рассуждают о нефти, об автоматике на буровых, о том, как быстро строится Казань.
Не зевай, хозяин, тарелки гостей не должны пустовать: пододвинь одно кушанье, предложи другое. Кому селедочки, кому икры или грибочков. Есть еще салаты, нарядно украшенные, хотя уже порушенные, заливное из судака, гусятина жареная с румяной картошкой, куры, фаршированные яйцами, салма из молодого жеребенка. А сколько бутылок и графинов гуляет по столам!
Прислуживая гостям, Ярулла следит и за своими хозяйками: не надо ли чем помочь? Наджия, нарядная Фатима и соседки-помощницы так и сновали возле столов — позор, если кто-нибудь останется недоволен угощением!
Старой уже казалась Наджия, гораздо старше своих пятидесяти лет. То ли полнота ее старила, то ли огрубевшие черты лица; только брови были по-прежнему шелково-черны. Рано отяжелела она и на ногу. Зарифа против нее совсем молодушка. Вон как она, звонкоголосая сватья Низамовых, хороводит среди молодежи, в свою компанию не идет, может быть опасаясь ухаживаний подвыпившего Джабара Самедова. Дерзка и смела она, но от Самедова отделаться не так-то просто.
Зарифа увивается возле молодых: то поправляет прическу Хаят, то шепчет что-то Салиху. Вот над сидящими за столом проплыл баян. Все теперь не так, как в старину!
Жених принял баян, озорновато улыбнулся и развел певучие его мехи. Хаят сразу заметно приободрилась, задорно выпрямилась, вскинув голову, отчего стали заметнее маленькие ее груди.
«Ах ты, невеста!» — снова с ласковой усмешкой подумал Ярулла, но тянуло его к Ахмадше, и, отвечая невпопад на вопрос Ильи Климова, он опять посмотрел на младшего сына. Все так же до неприличия хмуро сидел тот за столом.
«Ты все знаешь, — обратился к нему мысленно отец. — Ты уже большим мальчиком был, когда душу мою без покрова увидел, боль мою почувствовал, почему же обижаешь меня сейчас пренебрежением? Мало ли обид переносит на своем веку человек! Но обиды от пустых людей сглаживаются без следа, а от людей дорогих на всю жизнь оставляют глубокие шрамы. Душа, как и лицо, может покривиться от таких шрамов! Дети, для которых себя не щадил, смотрят, будто на чужого. Маленьких нянчил, берег, учил. Работать стали — переживал, беспокоился, и они в трудную минуту — к отцу. За что же мучиться заставляете? В автобусе, когда возвращались из Камска, милый сын, словно на незнакомого, взглянул, не подошел и с вокзала убежал один. Черт, мол, с тобой! Плетись, как бобыль!»
Самедов толкнул Яруллу в бок:
— Чего ты все вздыхаешь, старик? Дочку жалко отдавать? Ох, умереть от смеха можно! — обратился он к Илье Климову. — Ты тогда еще зеленый был, хотя и женатый, а Ярулла сердился на меня — ужас! Я ведь задирал его на каждом шагу. Один раз он мне чуть-чуть по зубам не надавал.
— Надавал бы. — Ярулла грустно улыбнулся.
— Хватит вам старье трясти!
Ярулла и Самедов разом обернулись…
Зарифа. По-модному в узком платье из серебристо-серой тафты, стояла она рядом с ними. Молодая, красивая. Да еще волосы зачесала высоко, затейливо, как у принцессы, отчего открылись гладкая шея и уши, украшенные большими серьгами-кольцами, тонко выточенными из зеленого камня нефрита.
— Ты все хорошеешь и совсем не старишься, — сказал ей начальник цеха капитального ремонта Илья Климов, желая поддразнить Джабара Самедова, на которого сердился за то, что его буровики совсем задергали ремонтников вызовами в Исмагилово.
— Садись с нами, Зарифа! — попросил Самедов, притрагиваясь к ее запястью.
Она чуть отстранилась, отводя обнаженную до локтя руку.
— Нет, я там помогаю Минсулу.
Это высокомерное «нет» подействовало на Джабара сильнее всяких окриков. Встретив насмешливый взгляд жены, сидевшей по другую сторону стола, он закусил губу и налил себе полный стакан водки.
— Подожди! — Зарифа без церемонии взяла и отставила его стакан. — Не надо портить нам настроение! Смотрите: сейчас Салих плясать будет.
Джабар покорился: «царица транспорта» могла приказать ему что угодно, он все выполнил бы, но в том-то и горе, что она не хотела им распоряжаться. Приглашение посмотреть, как будет плясать ее сын, никому не показалось хвастовством, знали: Салих пляшет отлично, — поэтому почтенные гости потянулись к дверям в столовую.