Страница 90 из 132
— Да, не то что там, где сейчас мокнут рабочие, — сдержанно сказал Груздев; его все больше раздражала обстановка в семье Тризны. — Я, конечно, не за уравниловку: не обязательно директору предприятия жить, как сторожу. Но жизнь каждого человека надо сделать лучше.
— К тому идем, — почти так же, как недавно Танечка, ответил Тризна. — В общем суммирую: довольно разговоров, давайте есть. Я ужасно проголодался, — он налил себе и Груздеву коньяку, а всем остальным сухого вина, полюбовался на свет золотистой влагой. — Ну, братцы-кролики! За успешное завершение наших начинаний, в первую очередь, водозаборных станций. Колоссально получается! За комплекс на Исмагилове! Ведь там нефть пойдет в товарные парки без потери легких фракций. Только бы решить проблему парафина, чтобы он не оседал в трубах. Сейчас изобретатели родили новую идею — создать двойные трубы для нефтепроводов: сверху металл, а внутри стекло.
Груздев задумался.
— Может быть, лучше пленку пластмассовую?
— Стекло хорошо бы. Парафин на него не осаждается. — Тризна выпил, закусил, сразу повеселел. — Вся трудность — придумать стыковку и как трубы из стекла заключить в сталь. Может быть, правда пластмассой покрывать металл?
— По уши влюблен в свое дело, — то ли с ревностью, то ли с завистью сказала Танечка.
— Когда-то вы тоже были влюблены в дело и столько тепла вносили в нашу трудную боевую жизнь, — напомнил Груздев.
Юрий и Юлия после ужина сразу ушли: им неинтересно стало в обществе «стариков», занявшихся воспоминаниями о днях давно минувшей молодости.
Груздев ел, пил, но в душе его росло беспокойство, вызванное словами Юлии.
Какие требования к жизни у Нади? Могла ли она принять программу, с таким беззастенчивым цинизмом изложенную Юлией, которая тоже занимается общественно полезным трудом, но не из потребности трудиться, а ради материального благополучия? В чем разница между новым поколением и поколением отцов? Вот Семен Семенович и Юрий. Оба инженеры. Оба беспокойные в работе. Но Семен уже покрылся жирком бытового благополучия, а Юра весь устремлен вперед.
— У нас все трудно было, — говорил Тризна, размышляя о том же, но вслух. — Нам и учеба давалась нелегко, и заводы мы строили на нетронутых местах, и война легла на плечи… но если сравнивать, то еще труднее досталось нашим отцам: голодные и холодные, они голыми руками дрались за советскую власть. Им приходилось начинать строительство в годы полной разрухи. Даже пути развития нового государства тогда были неясны для многих.
— Всем нелегко! — заключила Танечка, любившая поддерживать разговоры, особенно политические, ради чего она, полеживая после обеда на диване, каждый день просматривала газеты. — Современной молодежи тоже достается! То гидростанции строят, то целину осваивают! Едут бог знает куда…
— А ты хотела бы, чтобы они за печкой сидели? — добродушно укорил Тризна. — Сама-то не побоялась в глухие степи отправиться, в землянках жила — не плакалась, а Юльку отговорила ехать на Дальний Восток. Вцепилась в девчонку, как репей! Теперь бы она на Сахалине или в Магадане дома строила, а здесь что? Киснет в конструкторском бюро да разные фортели выкидывает.
— Ну уж! — беспомощно возразила Танечка.
Груздев задумчиво смотрел на них, в глазах его теплилась добрая и грустная улыбка.
— В большинстве наша молодежь настроена отлично — и отношение к жизни, и эстетические устремления у нее высокие, — сказал он убежденно. — В старое время понятие об эстетике было узким: поэзия, живопись, театр, то есть область искусства, доступная только избранным. А теперь весь народ стал творцом прекрасного: современных городов, изящной одежды, электропоездов, реактивных самолетов, спутников Земли, словом, того, что не только нужно для хорошей, красивой жизни, но содействует духовному росту людей, новизне понимания прекрасного: в искусстве, в природе и в отношении человека к человеку. Но это ко многому и обязывает: все сложнее техника и методы труда. Поэтому растет жадность к знаниям, отдача которых доставляет истинную радость. Конечно, не у всех так получается. — Груздев замялся, но словно кто дернул его за язык. — Вот вы, Таня, раньше были в коллективе, а сейчас… Ну почему вы так переменились?
— Я?.. Я детей воспитываю… Мужу создаю условия: он ведь работает! Вы думаете, просто быть заботливой женой, матерью, домохозяйкой? Когда заболеет кто, столько сил, столько души. — Танечка чуть не расплакалась… — Я тоже создаю красоту — в жизни, в нашей семье… Да ну вас, Алеша! По-вашему получается, что только молодежь и двигает дела.
— У нее требований больше.
Семен, осовев от вина и еды, махнул рукой.
— Какое больше! Послушать, что наша Юлька плетет, — уши вянут.
— Таких, как она, немного. Надо шире смотреть. У людей возникла духовная заинтересованность в работе. Поэтому стыдно не только плохо работать, но и плохо вести себя в быту. Отсюда движение бригад коммунистического труда.
— Бригады, конечно, — движение новое, — сказала Танечка, ободрясь. — А духовная заинтересованность всегда была. Вспомни, как работали во время войны колхозницы. На трудодень-то мало получали!
— Мало. За таким столом не сиживали, — согласился Груздев, покосившись на Тризну, который полез в буфет за новой бутылкой коньяку. — Но та работа для наших женщин являлась борьбой за советскую власть, за мужей и сыновей, стоявших насмерть на фронте. Радости труда, которая родилась сейчас, тогда, конечно, не было.
— Но почему ты приписываешь все молодому поколению? — сердито спросил Семен. — А мы? Разве не мы породили эту радость труда?
— То была запевка. А теперь развернулось народное движение за коммунизм. Но и трудностей много появилось: в науке тормозит консерватизм и просто подлость отдельных мерзавцев, в быту мешают человеческие слабости, вредное, разлагающее влияние Запада и Америки. Идет борьба за души людей.
— Ну вот, начал за здравие, а кончил за упокой, — шутейно огрызнулся Тризна: ему хотелось просто отдохнуть, «кутнуть маленечко», а Алешу потянуло на философию. — То красота, то гнилые влияния.
— Да ведь стоят друг против друга два мира, два противоположных лагеря. И если мы величием своих свершений завоевываем симпатии лучших людей на той стороне, то, наоборот, идущие оттуда тлетворные веяния находят поддержку среди худших из нас. Тратятся же на что-то миллионы долларов и усилия подрывных американских центров, растущих, как поганые грибы.
— Ты перегибаешь, старик, — уже серьезно заговорил Тризна. — Если мы должны оберегать молодежь от буржуазных влияний, то почему ты ставишь ее выше нас? Я, как отец, не могу смотреть на своих птенцов снизу вверх. Родительская амбиция не позволяет. Хотя Юра у меня хорош, лобастый! Не чета Юльке, которая не сегодня-завтра станет светской дамой, — и прости прощай ее трудовая квалификация! Юра идейный — и в работе, и в личной жизни. Однолюб, как и я. Меня никогда не прельщали мужские блудни; девочки и все такое прочее. Может, ты прав: отбилась моя Танюшка от общественных дел, обескрылена, но я ею дорожу. Я без нее — пропал. — Семен расчувствовался, даже слезинки сверкнули на больших ресницах, однако легкий нрав пересилил, заставил его неожиданно рассмеяться: — Ты не думай, это не потому, что путь к мужскому сердцу лежит через желудок… Чувствую, куда гнешь, милый друг! Просто люблю я Танюшку.
— Не знает, как выхвалиться! Ради того готов жену принизить. Обескрылена… — Танечка обидчиво поджала губы, но тут же добродушно махнула рукой и потянулась за куском сдобного пирога с яблоками. — Насчет Юрика верно: он в Наденьку давно влюблен и других девушек просто не замечает. Что у нее там произошло с Ахмадшой, не знаю, но кончилось благополучно, и слава богу! С Юрой она будет счастлива.
Груздев молчком взял от Семена полную чарку, подумал: «Быстро вы тут решили! Нет, у таких, как Надя, чувства легко не меняются».
Он вспомнил последнюю встречу с Надей в заводском цехе. Она стояла, записывая что-то в блокнот, бледная, пасмурная, как яблонька, нежно белеющая в саду в серебряный весенний денек, когда солнце просвечивает за облаками.