Страница 89 из 132
— У нас в Охе, — сказал он Тризне, — чтобы добыть тонну нефти, много труда надо вложить. Есть такие скважины, где в сутки добывают качалками не больше ста килограммов. Большей частью они неглубокие и очень густо расположены: кое-где до пяти метров.
«Ну, сел на своего конька», — подумал Груздев ласково: по душе ему были жизнерадостность Скрепина и его влюбленность в нефть.
Въехали в Светлогорск поздно ночью. Дождь лил как из ведра, и на залитых водой улицах, точно в реке, отражались огни фонарей и освещенные окна. Скрепин первым, спасая покупки под полой плаща, вышел у своего дома с полисадником, в котором блестели мокрые кусты сирени. Алексей Груздев мог бы переночевать в особняке для приезжих, но он торопился на завод, и непогода его не страшила. Однако мысль о встрече секретаря горкома с женой и сыновьями вызывала в воображении собственную квартиру в Камске. Никто не откроет дверь… Голые окна, учрежденческий диван под белым чехлом в столовой. Холодная в своей опрятности холостяцкая кровать. В кабинете письменный стол, заваленный бумагами: дела, дела, дела…
И вдруг Алексею не захотелось тащиться по дороге под ливнем, так хлеставшим по стеклам машины, что почти ничего не было видно.
Тризна, почувствовав настроение товарища, сказал:
— Переночуй у нас. Поужинаем, потолкуем о том, о сем, а утром быстро доедешь.
Груздев согласился с радостью, спугнувшей ощущение одиночества, не в первый раз подбиравшееся к нему.
Уже в передней квартиры Семена Тризны ощущалась зажиточность семьи — все забито вещами: большое зеркало с дорогими бра по обе стороны, затейливая, но удобная вешалка, яркая ковровая дорожка на полу, термометр, барометр и старинные часы на стене.
— Как у частного врача! — заметил Груздев не то с одобрением, не то снисходительно.
Вдобавок вкусно пахло домашним печеньем и почему-то клубникой, хотя время ягод давно прошло.
Танечка выкатилась из столовой в длинном голубом капоте, с белой шалью на плечах; увидев гостя, весело всплеснула руками, на полных щеках улыбчиво заиграли ямочки.
Вошли в столовую, по-кавказски убранную коврами, залитую ярчайшим светом лампы под оранжевым абажуром. В массивной вазе на пианино — букет астр. За стеклянными дверками буфета блеск фарфора и хрусталя, и стол сервирован, как для парадного ужина.
Светло, тепло, и странно думать, что на дворе бушует почти осенняя буря.
— Дом, как говорится, полная чаша. — Груздев сел на тахту, покрытую ковром, спадавшим со стены. — Неплохо живете, Татьяна Сидоровна. Все обрастаете.
— А что нам? — Танечка задорно остановилась у стола, переставила тарелку с поджаренным куском телятины. — Трое в семье работают, получают прилично, я только реализую. Все к тому идем.
— К чему? — придирчиво, со скрытым раздражением спросил Груздев.
— Ну… — Она хотела сказать «к коммунизму», однако тон Алексея насторожил ее. — К зажиточной жизни.
— Это несомненно! — Груздев окинул взглядом стол. — Вы еще не обедали?
— Что вы! Мы с Юриком и Юлией обедали. Я всегда говорю Сене: «Правильное, то есть вкусное и своевременное, питание — залог здоровья». А он на работе, как ребенок заигравшийся, забывает даже стакан чаю выпить вовремя. Вот сегодня… Надо же было: прямо с самолета ехать на какую-то установку!
— «На какую-то установку!» — с мягким укором повторил Груздев. — На ЭЛОУ мы заезжали, дорогая Татьяна. Когда-то вы были в курсе всех наших дел, а теперь отстаете.
— Так когда же мне? — Танечка еще что-то передвинула на столе и, обернувшись к двери, крикнула: — Маруся, давайте заливное! — И по тому, как она приняла из рук Маруси украшенное зеленью блюдо и начала устраивать его среди пышной сервировки, было видно, что еда в этом доме — дело священное.
«Вот вышла бы Надя за Юрия, то-то закормила бы ее свекровушка!» — подумал Груздев, взглянув на Семена, и ему стало обидно за него.
Когда заезжали на ЭЛОУ, там Семен Тризна был совсем другой: увлекал заразительным азартом и знанием дела, а дома походил на заплывшего жирком лавочника. Всем тут, конечно, верховодила Танечка, целиком погруженная в домашнее хозяйство и в своем самодовольстве уверенная, что идет к коммунизму.
Груздеву опять вспомнился дом Щелгунова, его дети, Христина… «Детей мы с малых лет приучили к самообслуживанию, — говорил Щелгунов. — Когда они не боятся физической работы, то во всем деловые получаются человечки. Любой быстро оденется, постель уберет, младшему поможет собраться в ясли или в садик. Такая самодисциплина хорошо сказывается и на занятиях в школе».
Десятеро детей у Щелгунова, а мать занята общественным трудом, и домработницы не держат. Какая завидная дружба в семье!
«То, что я всю жизнь работаю, вызывает уважение детей, — заявила Хатиря-Христина. — Они никогда не видят меня раздраженной или неряшливой. Ради счастья детей мы сами должны быть красивы, и я строго слежу за этим».
— Значит, и муж хорош, дай бог ему здоровья! — шутливо похвастался Щелгунов.
А к Танечке трудно предъявлять моральные требования: все от нее отскакивает, как от стенки горох.
— Юлька! Юрик! Идите ужинать! — звала она где-то в глубине квартиры. — Посмотрите, какой у нас гость!
— Почему ты Тризна? — Груздев опять критически поглядел на товарища. — Откуда в деревне появилась такая фамилия?
— Не знаю. Кличка дворового, возможно. Я родословную свою дальше деда не прослеживал.
— Алексей Матвеевич! — воскликнула Юлия и картинно остановилась в дверях в ярко-синих брюках и малиновой кофте навыпуск. — Здравствуйте, дорогой товарищ директор! — Развинченной походкой она прошла по комнате, пожала руку Груздева и села, развалясь, рядом с ним на тахту.
Зеленые глаза ее были подведены так, что углы их приподнимались к вискам, завешанным прядями прямых волос, крупный рот накрашен под цвет кофты, ногти тоже малиновые.
— Юлия, когда ты сбросишь с себя эту «дурочку»? — спросил Тризна, неодобрительно посмотрев на дочь. — Ты похожа на попугая, честное слово.
— Я тебе верю и без честного! Но мне скучно, когда все обыкновенно.
— Замуж тебе пора выйти. Тогда перестанешь дурить.
— Как сказать! Имейте в виду, что я выйду только за генерала или академика. За художника тоже могу, если он уже проявился.
— Любому из этих возможных претендентов инфаркт обеспечен, — предсказал Юрий, усаживаясь за стол.
— Не болтайте глупостей, неудобно! — попросила Танечка, поведя взглядом на Груздева, хотя сама никогда не стеснялась старого друга семьи.
— Что значит «неудобно»? Молодежь двадцатого века свободна от условностей. Я, во всяком случае, смотрю на жизнь реально, а не через розовые очки, как Надя Дронова, поэтому не кинусь в реку от разочарования, а тем более назло кому-нибудь: себе дороже обойдется! Алексей Матвеевич, что она говорила вам, когда вы ее вытащили из воды? Ведь она хотела утопиться, это факт! Помните, в каком состоянии вы доставили ее домой? Казалось, она совсем обезумела: лежала и молчала, уставясь в одну точку, целую ночь напролет, не смыкая глаз. И я промучилась до утра — пока не приехала Дина Ивановна, боялась, чтобы она не повторила свой номерок. А почему? — Юлия сердито вздернула брови. — Я не верю, что тут виноват Ахмадша: он, бедняжка, до глупости влюблен в нее. Она сама чем-то себя растравила, да так, что с ней заговаривать об этом невозможно. Все выдумывают, осложняют! А жить надо легко, просто. Я ничего ни от кого не требую, а чем я хуже других?
— Тем, что ты эгоистка. Думаешь только о себе, — заметил Юрий.
— А ты обо мне думаешь? Ты тоже заботишься только о себе, да еще о Наде Дроновой. Я всерьез заявляю, что с охотой вышла бы за старого человека с хорошим положением в обществе. Когда у интересной женщины старый муж, это, во-первых, всегда молодит ее и делает привлекательной в глазах мужчин. Во-вторых…
— Во-вторых, прикуси свой противный язык, слушать тошно! — не на шутку рассердился Семен Тризна и — к Груздеву: — Садись за стол, дружище. На воле разверзлись все хляби небесные, а тут благодать!