Страница 108 из 158
— Как ты думаешь? Идти мне с вами или нет?
— Пойдем! Валентина Ивановна сварила варенье из жимо… жимолости. А что мы подарим ей? — вдруг заволновалась Маринка. — У нее ведь рожденье.
— Правда, нужно купить что-нибудь, — сказала Анна, удивляясь, как это ей самой не пришло в голову.
— Зайдем в магазин, — предложил Андрей.
— Мы купим ей конфеты, — суетилась Маринка, перебегая на его сторону, — с такими серебряными бумажками. Или чашку, как у мамы.
В магазине они долго ходили от прилавка к прилавку: конфеты были только дешевые, а купить туфли или блузку всем, кроме Маринки, показалось неудобным.
— Я знаю что! — крикнула она, припоминая. — Мы купим ей в ларьке… прибор. Красивый прибор с мылом, пудрой и духами.
В ларьке действительно нашлись такие коробки.
Пока Андрей расплачивался, пока продавщица завертывала в бумагу красную коробку с видом Кремля, настроение Анны угасало, и только суетня Маринки, озабоченной и торжествующей, поддерживала улыбку на ее лице.
Она сделалась угрюмой за последнее время, все чаще просыпаясь по ночам, Андрей видел свет, слабым отблеском лежавший на полу у двери ее кабинета, — это означало, что она дома, но занята. После ссоры из-за ее проекта, а потом из-за денег на разведку он уже не мог с прежней свободой заходить к ней в любое время, заметив еще, что она стала менее откровенной и даже торопливо спрятала однажды какую-то исчерканную бумагу.
Андрей сам утратил простоту и доверчивость в отношениях с женой после того, как она вступила в деловой блок против него с Ветлугиным и Уваровым, и не мог отделаться от оскорбительной мысли, что она предложила ему их личные деньги только потому, что не верила в успех его предприятия.
Иногда, просыпаясь, он не находил Анны дома, вставал, зажигал свет и работал или просто ходил из угла в угол, с тоской думая о наступившем разладе.
У нее появилась еще рассеянность, раньше ей несвойственная: она входила в комнату, не замечая мужа, вдруг останавливалась, подносила руку ко лбу и, растерянно оглянувшись, выходила обратно. Исчезла и ее милая заботливость о нем, ее шутливые нотации.
«В личном она тоже отошла от меня!» — думал Андрей, невольно обижаясь на такое невнимание к себе.
Вот и сейчас, входя в дом, она пропустила вперед Уварова и Маринку и чуть не захлопнула дверь перед ним; правда, сразу спохватилась и, опустив руку, виновато взглянула на него через плечо, но он даже представить не мог, как больно резнуло это ее самое.
«Как я могла бы обидеть его!» — подумала она с чувством острого раскаяния, но внимание ее снова было отвлечено.
Анна не была избалована подарками и не думала о них, но, когда Маринка забрала коробку из рук отца и сияя подала ее Валентине, которая тоже расцвела в улыбке, ей стало досадно смотреть на них, и только тогда она поняла, что завидует сердечному отношению, которое было вложено ее близкими людьми в этот подарок.
— Так тебе подходит, — сказала Маринка, трогая крохотный бантик ленты в волосах именинницы, когда та поцеловала ее. — Я тоже буду носить такой.
— Ах вы, щеголихи! — с ласковой укоризной сказала Анна, подавляя неприятное чувство.
Валентина чувствовала настороженность Анны, но счастливое оживление все равно неудержимо пробивалось в ее лице, когда она обращалась к Подосенову.
Как будто стремясь развлечь всех, она легко облокотилась на стол и предложила, беспечно улыбаясь:
— Попросите меня спеть.
— Вы давно обещали доставить нам удовольствие — послушать вас! — обрадованно сказал Ветлугин, который то хозяйничал вместо Валентины, то, забывшись, неотрывно смотрел на нее. — Я совершенно уверен в том, что вы хорошо поете.
— Сегодня у меня особенный день, последний день молодости. Поэтому мне все дозволено, а завтра я уже начинаю стареть, — ответила она.
Слишком беззаботно было сказано это, чтобы ответить ей обычным разуверением: и тон ее, и вид показывали, что счет годам для нее пока не имеет значения и особенность дня заключается в чем-то совсем другом.
Анна заметила все, но сама чисто по-женски посмеялась над Уваровым, который, желая услужить ей, опрокинул бутылку розового муската, разбив тарелку и залив скатерть.
— Какой ты медведь, Илья, — сказала она, посыпая солью пятно на скатерти.
— Мне простительно. Я-то уже давно старею, неловкий стал, — отшутился Уваров. — Раздаюсь с годами в ширину, вот места мне и не хватает. Зато каждый посмотрит и скажет: прочно утвердился на земле человек.
— Прочного ничего нет, — сказала Валентина, отчего-то обрадованная беспорядком на столе. — И очень хорошо: все старинное вызывает чувство тоски.
— У дедушки-водовоза очень прочная гармошка, — неожиданно сообщила Маринка, забыв свое обещание не вмешиваться в разговоры. — Он нам показывал, и мы ее уронили. А она хоть бы что!
— Тогда надо попросить ее, — сказал Уваров, вставая. — Да я и сыграю с вашего разрешения. Такие «жигули» разведу!.. — он засмеялся и быстро вышел из комнаты.
— Так вы споете? — напомнила Анна Валентине и сразу представила ее маленькой, страшно одинокой девочкой, рыдающей после елки.
Высокий, грудной голос Валентины прозвенел с такой ликующей страстностью, что Анна вся выпрямилась. Как больно дрогнула ее душа!
пела Валентина, и как будто чище становился самый воздух, в котором звучал этот радующийся своему обаянию голос.
«Неужели можно было задушить такое?» — удивленно подумала Анна и посмотрела на Ветлугина.
Он стоял неподвижно, на руке его, стиснувшей спинку стула, резко обозначились побелевшие суставы.
«Что он чувствует?» — спросила себя Анна, избегая взглянуть на Андрея.
— А вот и гармошка, — объявил Уваров, вваливаясь в комнату, когда Валентина, разрумяненная, сияющая, усаживалась на свое место. — Гармошка прочная, слов нет. Играть-то можно? — дурашливо, глубоким басом спросил он и сел возле Маринки. — Ну, чалдонка, что вы тут без меня делали?
— Мы пели, — сказала Маринка, глядя на свои пальцы, липкие и розовые от варенья.
— Теперь послушайте Илью Уварова. Гармошке я у одного священника научился. Лихой был поп!.. Бывало, сидит в подряснике нога на ногу, а гармонь у него так и дышит, так и вьется. Добрый был поп и музыкальный, а я у него вроде дворника работал. — Уваров взглянул на Валентину и спросил тем же шутливым тоном: — Может, вы споете еще под гармонь, если не обиделись на мое исчезновение? Знаете, есть такая хорошая песня… У Гурилева это романс, а в народе просто песня, ну, и мотив немножко другой. Вот… слушайте. — Он развел мехи и тихонько заиграл, глядя в напряженно-внимательное лицо Валентины, и, когда оно дрогнуло блеском глаз и улыбки, он, не дожидаясь согласия, подвинулся к ней со стулом.
Валентина выждала еще немного и уверенно вплела в окрепший голос гармони задушевные слова:
Она никогда не певала под гармонь, и оттого, что получилось неожиданно так хорошо, пела, сначала улыбаясь от удовольствия, но затем грусть песни захватила и ее.
пела она, слегка подавшись вперед, нервно сжимая рукой узкий поясок платья.
От глухой сердечной боли, смягчившей серебряный тембр ее голоса, слезы выступили на глаза Анны, и мрачное предчувствие снова овладело ею.