Страница 120 из 138
— Вот материал для сегодняшнего номера «Известий»! — сказал он, показав на листы бумаги с колонками текста. — Что? Непохоже на газету? Это гранки — оттиск с печатного набора. Читайте вот здесь!
Парни приткнулись у стола, и, пока Александр разговаривал по телефону с Цвиллингом, торопя его с какой-то статьей, Костя читал вполголоса:
— «6 марта 1918 года председатель ВРК тов. Цвиллинг получил по городской почте письмо:
„Милостивый государь господин председатель!
От имени партизанского отряда офицеров Оренбургского военного округа…“»
— Ишь ты: партизанского отряда! Где это они партизанили? — перебил Харитон.
— А с Дутовым-то! Слушай дальше!
— «…предлагаю вам и вашим единомышленникам в трехдневный срок оставить город Оренбург и сложить с себя всякие полномочия по управлению городом. В противном случае мы после вышеуказанного срока открываем военные действия против вас. Свое согласие на добровольную сдачу города вы можете передать мне объявлением хотя бы в своих „Известиях“, адресуя его на мое имя.
Начальник партизанского отряда офицеров Оренбургского военного округа полковник Корчаков».
— Придумали! — Веснушчатое лицо Харитона залилось румянцем, в глазах вспыхнули негодование и насмешка. — Видно, эти партизаны совсем не берут в расчет наши красногвардейские отряды? Отдать Оренбург?! Товарищ Коростелев, объявите им: если они забыли, как их лупили под Сыртом, так мы им о том с охотой напомним!
Костя согласно кивнул и стал читать ответ ревкома на ультиматум:
«1. При любом посягательстве на Советскую власть будут расстреляны арестованные офицеры, юнкера и белогвардейцы.
2. За каждого убитого красногвардейца ответят своей жизнью десять представителей оренбургской буржуазии.
3. Если станица окажет содействие контрреволюции, то будет беспощадно уничтожена артогнем.
4. Все станицы, которые добровольно в три дня не сдадут оружие, будут подвергаться артобстрелу».
— Крепко сказано! — прошептал Митя.
— И правильно, а то опять поднимется вся контра, — горячо одобрил Харитон. — Казаки от белогвардейцев не отстанут. Жен и детишков им вывезти из станиц на хутора — нет ничего! И скот угонют, чтоб сопротивленье без большого урона оказать. Пускай, мол, палят по пустым дворам. Потому и надо строгостью их оглушить, покуда они не успели сговориться меж собой.
— Довольны, граждане? — шутливо по тону, но с серьезным видом спросил Коростелев.
— Очень даже. Ежели их не постращать, они завтра резню устроят.
Коростелев задумался, в недоумении развел руками.
— Сколько раз уже обращались мы от имени Советской власти к «гражданам казакам»… Призывали их к мирной жизни, к совместному труду с рабочими, чтобы ликвидировать разруху в стране. А все подстрекают их против нас то богатая верхушка, то старики фанатичные, то господа офицеры. Ну ладно… Рассказывайте, как вели себя во время ареста эти «благородные» партизаны?
Костя и Харитон снова принялись вспоминать подробности ночной операции, а застенчивый, несловоохотливый Митя присел в кресло у порога. Но только он устроился на непривычно мягком сиденье, кто-то тихонько постучал в крашеную дверную филенку. Митя открыл дверь и точно пристыл у косяка, глядя в светло-синие глаза Вирки Сивожелезовой. Она бережно несла свертывавшиеся в трубки полосы бумаги с колонками газетного текста. На волосах ее блестели, как роса, тающие снежинки, а бумага была совсем сухая, видно, девушка бежала, пряча ее под своей байковой шалью, стянутой на плечи.
По тому, как сразу бросился навстречу ей Коростелев, Митя понял, что газета приготовила еще одну «бомбу» для белогвардейцев.
— Чего же ты так налегке? — упрекнул Коростелев.
— Да тут от типографии близко. Александр Алексеич, мне бы вас на два слова. — Вирка, умоляюще сложив худенькие руки, посмотрела на Коростелева, который, положив полосы, отошел с нею в сторону, оглянулась на ребят. — Вы всех винтовками вооружили… А мне бы хоть кольт какой-нибудь…
— Кольт? — Коростелев засмеялся. — Зачем тебе такую громоздкую штуку? Еще пулемет вздумаешь попросить!
— Но я вовсе безоружна! А меня уж давно убить посулились.
— Никто тебя теперь не посмеет тронуть, а оружие домой принесешь — твои же пацанята натворят беды.
— Не натворят. Илюши теперь нет… Не дожил он до вашего прихода, а остальные уж все понимают. И сестренка Мотька в руках их держит. — В глазах Вирки светилась такая надежда, что Коростелев не устоял: достал из своего портфеля браунинг в кожаном чехле и положил его в жадно протянутую ладонь наборщицы.
— На! Владей! Но осторожно — держи при себе. Стой, покажу, как им пользоваться, где тут предохранитель!
Митя удивленно и радостно смотрел на тонкие под легкой жакеткой плечи девушки, на светлый узел ее теперь уже заправской прически.
«Красивая она стала. Красивая и хорошая», — думал он.
— Что ты на меня воззрился, будто фотограф? — Глаза Вирки сияли нестерпимо, на губах заиграла усмешка… и погасла. — Поправился, думать забыл? Спасибо, Харитон да Павлик навещают.
Митя вышел за ней в коридор:
— Не забыл я тебя, а просто целые дни в работе и в красном нашем отряде разные поручения. Я ведь столько провалялся — вся душа изболела.
— Значит, наверстываешь, что упустил?
Он молча кивнул, продолжая неотрывно глядеть на нее:
— Давай будем дружить. Я тебя всегда жалел, а теперь…
— А теперь?.. — повторила она, еще настороженно ощетиненная. Но что-то дрогнуло в ее лице, мягче заблестели глаза, и вдруг, словно по волшебству спрятав свои колючки, она сказала с тихой улыбкой: — Ты со мной обращайся осторожно, будто со стеклянной вазочкой. Пустых слов мне говорить не надо, я ведь не привыкла радоваться. Когда плохо — терплю. Станет еще того хуже — в комок сожмусь, но выдержу. А хорошего мне помаленьку, как хлеба тому, кто помирал с голоду. Это я нынче очень поняла, когда наши в Оренбург входили. Бегу навстречу, а сердце в груди так и скачет. Вот-вот надорвусь и упаду замертво.
— Уничтожим гадов — тогда и радость придет. Не надо будет к ней привыкать, бояться, что она опять скроется, — сказал Митя, потрясенный не словами, а выражением лица девушки, по годам еще подростка, но с такой тяжелой судьбой, которая могла бы задавить и взрослую женщину.
— Мы думали, ты уже домой ушел! — весело сказал Харитон, выйдя следом за Костей из кабинета. — Хорошую статью дадут насчет суда над Барановским. Суд обратят против всей эсеровской партии… Я крепко запомнил, как этот плюгавый Барановский одурачивал наших рабочих. И такую крысу несли на руках по городу, будто икону! А он потом с Архангельским да с Семеновым-Булкиным в своем «Комитете спасения» требовал от Дутова рабочей крови. Атаман и без них горазд был ее проливать!
На улице ребят встретил неожиданно разыгравшийся буран. Совсем недавно светило солнце и словно летом голубело небо, а тут северный ветер стремительно нагнал тучи и пошел куролесить, дико завывать над городом.
— Вира! Вир! Подожди, я тебе свой полушубок дам! — кричал Митя.
Но Вирка, смеясь, завернулась потуже шаленкой и, тонкая, гибкая, сама похожая на вихрь, помчалась, развевая подолом широкой юбки, махнула свободной рукой — другою прижимала к груди шаль и браунинг — и мгновенно точно растаяла, исчезла за углом.
— Вот сумасшедшая! — восхищенно сказал Харитон.
— Не стрельнула бы в себя нечаянно, — обеспокоился Костя.
Митя молчал: не было таких слов, чтобы выразить то, что творилось у него на душе.
За вокзалом, на пустыре буран набросился на ребят с новой силой, толкал их обратно, швырял им в глаза пригоршни снега. В степи он гудел набатом, и сизая мгла катилась там клубами, как казачья конница.
— Ах, хорошо, ребята! — изо всей мочи от избытка чувств крикнул Харитон, подставляя ветру широкую грудь, и громко запел: