Страница 10 из 21
И все же кое-что из происходившего в Киеве в те дни попало на страницы древнерусских памятников. Так, в ряде новгородских летописей сохранилось известие о гибели в Киеве новгородского епископа Стефана от рук собственных холопов: «Поиде епископ новгородский Стефан к Киеву, и тамо свои холопи удавиша его» («Летописец новгородским церквам», конец XVI — начало XVII в.); «А Стефана в Киеве свои холопе удавишя» (Археографический список Новгородской Первой летописи младшего извода, XV в.). Событие это датировано 1068—1069 гг., и есть все основания приурочить его к тому времени, когда в Киеве княжил Всеслав. Вероятно, новгородский владыка приехал в Киев весной или летом 1068 г., после ареста полоцкого князя, для того чтобы обсудить с Изяславом вопрос о возвращении в Новгород похищенной из Святой Софии церковной утвари. Восстание 15 сентября и бегство Изяслава сделали епископа Стефана пленником полоцкого князя. Последний, возможно, и не давал прямого приказа расправиться со Стефаном; но даже если убийцы действовали по собственному почину, то, конечно, не без задней мысли, что смерть главного противника церковной самостоятельности Полоцка не будет чересчур неприятна Всеславу. Во всяком случае, отсутствие в новгородских памятниках какого-либо замечания о наказании преступных холопов само по себе достаточно выразительно характеризует отношение Всеслава к этому делу.
Еще один эпизод, по всей вероятности относящийся к этому времени, находим в Житии Феодосия Печерского (в составе пергаменного сборника Успенского монастыря, XII в.) и Киево-Печерском патерике, где он выделен в отдельный рассказ, озаглавленный «О прихождении разбойников». Суть его сводится к тому, что некие злодеи решили напасть на Печерский монастырь, перебить всю братию и забрать монастырские богатства, хранившиеся в церковных «полатях», но были остановлены произошедшим на их глазах чудом. Для нас интересно то обстоятельство, что эти «разбойники» — отнюдь не лихие люди с большой дороги. После неудачной попытки ограбления они возвращаются в свои «дома», а затем присылают к преподобному Феодосию депутацию во главе со «старейшиной», чтобы покаяться в преступном замысле. Очевидно, речь идет либо о жителях киевского Подола, либо о свободном населении окрестных сельских общин. Датировка этого происшествия довольно неопределенна — 1066—1074 гг.{42} Но имеются веские основания полагать, что мысль о безнаказанном покушении на обитель Феодосия (пользовавшегося покровительством Изяслава, как мы помним) могла возникнуть у киевского простонародья только в семимесячный период правления Всеслава.
Эти отрывочные известия рисуют довольно неприглядную картину жизни Киева, захлестнутого волной убийств и грабежей. Должно быть, мы не ошибемся, сказав, что в мятежном городе не столько Всеслав «судяше людем», сколько сами киевские «люди», почувствовавшие свою силу, судили и рядили по своему усмотрению, сводя счеты с неугодными лицами и не упуская случая поживиться чужим добром. Недаром несколько лет спустя Ярославичи повысят «виры и продажи» за убитых княжьих людей: огнищан, тиунов, конюхов, старост, рядовичей, холопов, которых, по всей видимости, в лихолетье 1068— 1069 гг. отправляли на тот свет десятками и сотнями.
IV
Киевское княжение Всеслава, а вместе с ним и власть Подола над «Горой» закончились весной 1069 г. В апреле в городе узнали о приближении войска Болеслава II, с которым находился Изяслав. Ополчившиеся киевляне во главе со Всеславом вышли навстречу полякам и остановились в Белгороде. Вид этого воинства был настолько жалок, что Всеслав, не дожидаясь, когда его раздавят железные дружины Болеслава, ночью, втайне от «кыян», бежал в Полоцк.
Лишившись князя, смутьяны оробели. Они вернулись в Киев и собрали вече. Опасались, что Изяслав обрушит свой гнев на весь мятежный Подол. Чтобы спасти свои головы, решили искать заступничества у Святослава и Всеволода. Правда, мятежный дух еще не полностью выветрился в киевлянах, поэтому покаянная просьба больше походила на угрозу: «Мы уже зло сотворили есмы, князя своего прогнавше; а пои дета в град отца своего; аще ли не хочета, то нам неволя: зажегше град свой, ступим в Гречьску землю»[71]. Ярославичи и сами не хотели разорения стольного града, в котором они надеялись еще когда-нибудь покняжить. Святослав ответил вечу за себя и своего младшего брата: «Be послеве [мы посылаем] к брату своему; аще поидеть на вы с ляхи губити вас, то ве противу ему [то выйдем против него] с ратью, не даве бо погубити града отца своего; аще ли хощеть с миром, то в мале придеть дружине». Послание к Изяславу звучало более мягко: братья извещали его, что Всеслав бежал из Киева и в городе «противна бо ти нету», просили «не водить ляхов Кыеву» и предупреждали, что если он хочет «гнев иметь и погубити град», то пускай знает, что им «жаль отня стола».
Но похоже, что Изяслав то ли не уловил прозрачный намек, то ли не придал ему значения. Для успокоения киевлян он уговорил Болеслава остановить войско и идти дальше с небольшой дружиной. Однако князь возвращался на «отний стол» отнюдь не с миром. Вперед был послан старший сын Изяслава Мстислав, которого киевляне безропотно впустили в город. Оказавшись господином положения, Мстислав подверг Киев дикой расправе. Подол был сожжен[72], в городе начались массовые казни. Каратели свирепствовали, не разбирая правых и виноватых. Повесть временных лет сообщает, что Мстислав велел изрубить 70 человек «чади», которые «высекли» Всеслава из поруба, «а другыя слепиша, другыя же без вины погуби, не испытав»[73].
2 мая Изяслав вступил победителем в залитый кровью город, проехав сквозь толпы присмиревших киевлян, вышедших к нему на поклон. Не довольствуясь разорением Подола и казнью зачинщиков и участников восстания 15 сентября, он перенес рыночную площадь в «княжеский город» («возгна торг на гору»), дабы предотвратить возможность неподконтрольных власти вечевых сходок. Гонений не избежал даже преподобный Антоний, которого Изяслав обвинил в том, что он любил Всеслава, давал ему советы и вообще был едва ли не главным виновником всей смуты. Житие Антония отвергает эти обвинения, но Изяслав, как видно, считал иначе, поскольку Антония спасло только бегство из Киева. Согласно Житию Антония, преподобного выручил Святослав, чьи слуги тайно вывезли Антония в Чернигов: «...и приела Святослав в ночь, поя Антонья Чернигову».
Однако, несмотря на учиненную расправу над своими противниками, Изяслав, по-видимому, не чувствовал себя в Киеве спокойно. Об этом говорит тот факт, что он был намерен еще некоторое время опираться на польскую силу. По договоренности с Болеславом II поляки были «распущены» небольшими отрядами «на покорм» в русские города. Но русские люди не пожелали задарма кормить чужеземцев. На поляков началась тайная охота; на них устраивали засады и убивали из-за угла («и избиваху ляхы отай»). Чтобы спасти свое войско от истребления, Болеслав должен был вернуться в Польшу[74].
Между тем Всеслав, не помышляя более о Киеве, пытался вернуть себе Полоцкий удел (в том же 1069 г. Полоцк захватил Мстислав, а после внезапной смерти последнего Изяслав посадил там другого своего сына, Святополка). Летопись сообщает, что Всеслав нашел прибежище у вожан — финно-угорских жителей Водской пятины[75], входившей в состав Новгородской земли. Это известие свидетельствует о том, что новгородский погром 1066 г. и последующая смута вызвали отпадение от Новгорода части его данников. Возглавив водское войско, Всеслав совершил новый поход на Новгород, но был отражен новгородским «полком» под водительством Глеба Святославича. Дальнейшая борьба Всеслава с Ярославичами изложена в летописи предельно сжато. Под 1071 г. читаем, что Всеслав «выгна» Святополка из Полоцка (неясно, с чьей помощью) и «в се же лето победи Ярополк [Изяславич] Всеслава у Голотическа[76]» (но Полоцк, по всей видимости, все же остался в руках Всеслава). После этого полоцкий князь выпадает из поля зрения летописцев вплоть до его смерти в 1101 г., «априля в 14 день»[77].
71
На основании этих слов некоторые историки полагали, что верховодило на этом вече киевское купечество, ведущее торговлю с Византией. Но по справедливому замечанию И.Я. Фроянова, ничто не мешает «поставить рядом с купцами умелых ремесленников, производивших продукцию, сбываемую на рынке и тем гарантировавшую им безбедное существование в любом уголке тогдашнего цивилизованного мира. Наконец, высказанная Святославу и Всеволоду угроза могла принадлежать лучшим воинам киевской «тысячи» (городового полка. — С.Ц.), особенно если учесть, что на протяжении XI в. в Византии охотно брали русь на военную службу» (Фроянов И.Я. Указ. соч. С. 868).
72
Об этом сообщает только Новгородская Первая летопись: «В лето 6577 (1069). Приде Изяслав с ляхы, а Всеслав бежа Полотьску; и погоре Подолие».
73
Киевляне небезосновательно возлагали ответственность за эти репрессии непосредственно на Изяслава, что заставило летописца неуклюже оправдывать князя. В посмертном панегирике Изяславу под 1078 г. говорится: сколько ему зла сотворили «кияне»: самого выгнали, дом его раз грабили, а он не заплатил злом за зло; если же кто скажет (значит, говорили!), что он казнил Всеславовых освободителей, «то не сам сотвори, но сын его».
74
В польских хрониках этот неприятный для княжеского гонора инцидент прикрыт наглым бахвальством, а уход Болеслава из Киева представлен как отъезд победителя. Галл Аноним (конец XI — начало XII в.) рассказывает, что Изяслав «попросил Болеслава Щедрого [на прощание] выйти к нему и даровать поцелуй мира в знак уважения к его народу. Поляк на это согласился, и русский дал ему то, что тот хотел. После того как было сосчитано количество шагов коня Болеслава Щедрого от стоянки до установленного места, русский выложил столько же золотых марок. Болеслав же, не сходя с коня, с усмешкой потрепав его за бороду, даровал ему довольно дорогой поцелуй». У Винцентия Кадлубека (конец XII — начало XIII в.) унизительная для русского князя сторона анекдота еще больше усилена: Изяслав домогается «поцелуя мира» для того, чтобы «выглядеть более славным перед своими», и сам предлагает за это деньги, а Болеслав, рассерженный тем, что его «величие соблазняют выгодой», «хватает приближающегося короля [Изяслава] за бороду и неоднократно дергает, словно хочет вырвать», декламируя при этом иронические латинские стихи. По справедливому замечанию А.В. Назаренко, эти рассказы больше характеризуют их авторов, чем события. В частности, польские хронисты совершенно не поняли суть церемонии (если таковая действительно имела место), ибо «подергивание за бороду — не покровительственный жест победителя, а символическое скрепление договора, известное еще со времен викингов» (Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2000. С. 360).
75
Водская пятина — область между Финским заливом и Ладожским озером.
76
Голотическ — пограничный город на русско-литовском порубежье (Соловьев С.М. Сочинения. История России с древнейших времен. Кн. I. Т. 1—2. С. 674, примеч. 56).
77
Молчание Повести временных лет о Всеславе в этот период отчасти восполняет «Поучение» Владимира Мономаха.