Страница 73 из 81
Гольдман не реагировал.
— Ах, горе-то, горе какое… — жалобно причитала она. — Все сбежали, ни один не заплатил… Вы должны заплатить за бильярд, господин Гольдман, за четыре чашки кофе, за мороженое и за чай.
Гольдман мгновенно ожил. Одним прыжком он вскочил на ноги, вторым — вылетел через дверь на улицу, тогда как еврейка в отчаянии рухнула на ближайший стул.
Тем временем в зал вошел высокий, поджарый, спившийся, судя по его виду, полицейский: казалось, он светил перед собой собственным красным носом, как фонариком. Феофан попался ему прямо в руки.
— Это убийца! — завопила еврейка, поспешно преграждая путь к выходу.
— И кого здесь убили? — спросил полицейский, крепко ухватившись за сюртук Феофана.
— Меня! — закричал Гольдман, вошедший в этот момент в помещение.
— Вы же не станете утверждать, что мертвы? — обескураженно проговорил полицейский, отпустив Феофана.
— Но я мог бы быть мертвым, — возразил Гольдман. — Он забил меня, как вола.
— Насколько я понимаю, — проговорил полицейский и взял понюшку табаку из берестяной коробочки, — здесь произошла всеобщая потасовка.
— Так и есть.
— В таком случае все вы должны пройти со мной, все.
Ни мольбы, ни возражения не помогли, и всей компании пришлось проследовать в полицейский участок. Здесь был составлен протокол, в результате чего Феофан и Гольдман подверглись аресту, а остальных отпустили на свободу.
Когда дамы воротились в Михайловку, было довольно поздно. Аспазия уже легла спать, зато Менев в тихой тоске сидел перед бутылкой «Эрлауэра», а две другие, опорожненные, стояли поодаль. По его остекленевшим глазам Зиновия мигом сообразила, в каком он состоянии.
— Мы очень утомились, — предупредила она, — поэтому собираемся сразу лечь спать. Тебе бы лучше тоже отправиться на боковую.
— А у меня как раз сейчас, знаете ли, прекрасное настроение! — ответил Менев. — Лидия, сыграй-ка нам вальс, мы потанцуем.
— Что это тебе взбрело в голову?
— По крайней мере, я хочу получить поцелуй.
Он встал и, пошатываясь, начал со смехом преследовать Зиновию, которая убегала от него вокруг стола.
В этот момент снаружи донесся ужасный шум. Дребезжали оконные стекла, слышались крики о помощи и яростный лай собак.
Все тотчас устремились на улицу. Шум доносился из пекарни, где слуги напились в стельку, и Тарас с Мотушем, играя в карты, затеяли ссору. Когда Менев вырос на пороге, а дамы выглядывали у него из-за плеча, взору их предстала редкая сцена сражения амазонок. Чтобы разнять ссорящихся, девушки бросились между ними, а поскольку уговоры и просьбы остались неуслышанными, они перешли к более радикальным средствам убеждения. Квита сбросила с ноги туфлю и почем зря молотила ею Тараса и Адаминко, которых всякими стратегическими уловками загнала в угол. Мотуш сидел в ушате с водой, куда его окунула кряжистая Дамьянка, и беспомощно болтал руками и ногами, в то время как она, хохоча, стояла перед ним и угощала его звонкими оплеухами. Ендрух лежал на полу, а Софья, крепко ухватив его за волосы, неутомимо обрабатывала кулаком.
При появлении хозяев все успокоились. Квита надела туфлю, Дамьянка помогла кучеру выбраться из ушата, а Ендруху удалось снова встать на ноги.
— И вам не стыдно? — заговорил Менев. — Вы полагаете, что я потерплю в своем доме подобный скандал? Я прогоню вас всех со службы, и притом немедленно. Можете паковать вещи и отправляться.
Слуги замерли в оцепенении, Софья начала плакать.
— Я только хотела… — запинаясь, пролепетала Квита, — потому что они так шумели… восстановить мир.
— Хорошенький мир вы устроили! Разве вы христиане? Да вы монголы, татарва, турки!
Тарас, до сих пор с разинутым от удивления ртом взиравший на Менева, теперь, нетвердо держась на ногах, подошел к нему.
— Не надо читать нам проповедь, это дело священника, — пробормотал он заплетающимся языком. — Почему мы не можем повеселиться? Мы ведь тоже люди. И потом, все ведь поделено, все.
— О чем этот дурак говорит?
— Дай мне руку, Менев, — растроганно продолжал Тарас, — мы ведь братья! К чему ссориться, давайте любить друг друга.
С этими словами он обнял своего барина и облобызал.
— Да ты в своем уме? — в негодовании закричал Менев и оттолкнул от себя Тараса, однако при этом сам потерял равновесие и упал в объятия Софьи.
— О, гляди-ка, ты и сам того… — захихикал Тарас, — ты и сам… под хмельком.
Менев схватил его за ворот и поднял было кулак, но тут вовремя подоспела Наталья, вызволила Тараса и увела отца в дом. Когда она, с большим трудом доставив родителя в спальню, начала его раздевать, старые часы, словно в насмешку, заиграли мелодию из оперы «Альпийский король и мизантроп»: «Всех благ тебе, о тихий дом!»
Уложив Менева в постель и дождавшись, пока он захрапит, Наталья вернулась в пекарню, где теперь царила мертвая тишина.
— Кто зачинщик? — начала она вершить суд и расправу.
— Тарас, безбожник этакий, янычар! — закричали со всех сторон.
— Хорошо, а кто еще принимал участие в драке?
— Все мужики, — ответила Квита, — мы же только хотели угомонить их.
— А кто принес из погреба вино?
— Тарас.
— И тебе не стыдно? Ты-то его как раз и стащила.
— Мы же все братья.
— Тарас и Мотуш уходят со двора немедленно, — огласила приговор Наталья. — Адаминко и Ендрух — по истечении месяца, если до того времени не исправятся.
Все четверо тотчас один за другим бухнулись перед ней на колени.
— Помилосердствуйте, барышня, пощадите, это было в последний раз.
Тарас заплакал, Ендрух целовал ей ноги, Мотуш божился, что пусть его черт поберет, если он еще хоть каплю вина выпьет. В конце концов Наталья простила их, однако потребовала, чтобы Квита и Тарас незамедлительно сдали ключи.
— Отныне я буду сама вести хозяйство, — сказала она, — и защити Господь того, кто меня не послушается!
42. Грехопадение
Мы светоч жизни засветить хотели,
Внезапно море пламени пред нами!
Два дня спустя Наталья отправилась в город, чтобы заказать обещанный Сергею портрет. Прежде чем усесться в коляску, она отдала смиренно обступившим ее слугам необходимые распоряжения. Теперь она правила домом. И никому не пришло в голову оспаривать у нее власть, бразды которой она столь неожиданно взяла в свои руки.
Стояло пасмурное утро. После того как ночь напролет хлестал дождь, подул холодный ветер. Он периодически в клочья разрывал серую туманную пелену, которая занавешивала солнце и чарующий майский блеск покоящейся земли. Тогда всякий раз теплый свет разливался по зеленым озимым всходам, по деревьям, уже украсившимся листочками, по дальней реке, катившей свои воды, подобные расплавленному золоту, и по синеватому лесу. В саду распустились первые цветы, и храбрый мотылек порхал вокруг куста розы у окна Натальи.
Как только она уехала, во двор торжественно вкатили три крытые холстом повозки, и двадцать евреев в черных лапсердаках штурмом ворвались в дом.
Впереди выступал портной, поднявший высоко над головой — вместо знамени — новую кацавейку Зиновии.
— Ну, чего вы опять хотите? — возмущенно спросил Менев.
— Мы принесли эту вещь для милостивой госпожи Федорович, дай ей Бог здоровья и сто лет жизни.
— И что дальше?
— Если бы вы смогли что-нибудь заплатить по счету, каждому из нас, мы благословили бы вас, господин благодетель, и ваших милых детей.
— Держите карман шире, по вам палка плачет.
Менев схватил нагайку, евреи выскочили за дверь, только портной испуганно застыл на месте, загородившись от рассерженного барина кацавейкой, точно щитом. На помощь Меневу пришла Зиновия. Она осмотрела кацавейку, выразила удовлетворение и незамедлительно расплатилась. Портной по-восточному велеречиво выразил свой восторг, а потом с облегчением выскользнул на улицу к остальным.
89
Пер. Б. Пастернака.