Страница 58 из 101
Вся территория Сангородка была ухожена, и порядок в ней поддерживался неукоснительно. Вдоль всех построек были проложены деревянные мостки для ходьбы, а там, где таковых не имелось, верхний слой почвы с мохом и чахлой травой снимали и посыпали измельченной красной породой из терриконов, похожей на обожженный кирпич, на нее укладывали хороший дерн с травкой, который приносили с территории шахты выздоравливающие больные. Летом травка бодро прорастала, и красивый зеленый ковер все тщательно оберегали, даже избегали по нему ходить. Иногда среди травы появлялись и хитрые заполярные цветочки очень нежной пастельной окраски.
Посередине двора Сангородка был установлен сооруженный лагерным скульптором Балаюнесом бетонный, очень красивый фонтан с тремя вертикально стоящими дельфинами. Правда, воду подавали только при посещении лагеря высоким начальством, и если мы видели, что из ноздрей дельфинов бьют веселые струи, значит, генерал с комиссией где-то близко и рекомендуется схорониться от греха подальше...
Шахта № 1 «Капитальная» комбината «Воркутауголь» была одной из самых старых шахт в городе. В сутки из глубины земли на-гора заключенные выдавали от двух до трех тысяч тонн угля, правда, среднего качества, процент коксующихся углей в воркутинской мульде был весьма низок. Шахта работала круглосуточно – в три смены, и три раза в сутки через вахту, стоящую недалеко от рентгеновского кабинета, пропускали примерно по тысяче человек. Я всегда с содроганием смотрел из окна своей приемной на это зрелище. Огромная толпа заключенных, одетая в совершенно одинаковые черно-серые бушлаты с большими личными номерами на спинах и на шапках, все с бледными небритыми лицами, с одинаковым выражением какой-то тупой отрешенности – топталась около шахтной вахты. Разбившись на бригады, зыки выстраивались в шеренги «строго по пять», чтобы нарядчик и солдат из охраны могли без ошибок всех пересчитать, потом, взявшись под руки, шеренгами они подходили к вахте, где два солдата каждого шмонали с головы до ног, потом шеренга проходила через ворота из колючей проволоки и попадала на территорию шахты. Правда, шмоны проводились только в утреннюю и вечернюю смену, в ночную не шмонали, начальство в это время спало, и солдаты манкировали своими обязанностями. После вахты заключенные шли уже вразброд вверх по дороге метров триста до шахтного здания, где каждый переодевался в спецодежду, получал лампочку с аккумулятором, брал, если нужно, нехитрый шахтерский инструмент и спускался в большой клети под землю на глубину до километра.
Шахтерская работа очень тяжела и крайне опасна, а тут еще добавлялось лишение свободы и срока, срока... Почти у всех двадцать пять, двадцать и реже пятнадцать лет. И что бы там ни говорили, лишение свободы – самое страшное наказание после пытки голодом... До сих пор я не могу без слез смотреть на зверей в клетках и давно не хожу ни в какие зоопарки. Как я понимаю этих несчастных животных... Если когда-нибудь на земле и будет построено общество, основанное не на насилии меньшинства большинством, а на высоких нравственных принципах (в чем я лично сомневаюсь), то в таком обществе – я убежден – зоопарков не будет, как и лагерей, впрочем, тоже...
Рядом с общей столовой, в одном ряду с ней, стоял барак Горнадзора – № 11. В нем жили каторжане и зыки из числа лагерной «аристократии» – десятники, бригадиры, инженеры, бухгалтера и экономисты, в общем, «придурки голубой крови», как их называл Гуревич. Надо отдать им должное – все они были специалистами наивысшей квалификации и заняли служебные места по принципу свободной капиталистической конкуренции – удерживался на работе только тот, кто отлично знал дело и относился к своим обязанностям в высшей степени добросовестно. Мест в лагере, где требовался умственный труд, было очень мало, а желающих попасть на такое место – сотни... Это знали и понимали все, включая шахтное начальство. Они служили в МВД и были, как правило, дубье дубьем, в работе разбирались слабо и целиком полагались на совесть своих бесправных подчиненных – особо опасных политических преступников. Но все начальники получали очень большую зарплату, естественно, за счет заключенных, которым до 1952 года не платили ни копейки, да и после «реформы» они получали гроши, в сравнении, конечно, с офицерами. Я уже упоминал, что начальник шахты «Капитальная» капитан Прискока, уходя в отпуск, получил на руки ни много ни мало 160 тысяч рублей... По негласному и неписаному лагерному закону золотопогонное начальство подкармливало своих подчиненных, кроме домашней еды приносили читать книги и носили их письма на городскую почту, которые таким образом не попадали в лапы цензора.
Как я уже говорил, в Речлаге содержались две категории узников – каторжане и заключенные, по-лагерному катээры и зыки, в некоторых других спецлагах – Бамлаге, Степлаге, Горлаге и многих других, заключенные назывались почему-то зэки.
Каторги как таковой в СССР до 1943 года не было. Появилась она как официальная мера наказания только после начала освобождения оккупированной немцами территории нашей страны, когда в руки наших карающих органов стали попадать граждане СССР, сотрудничавшие с немцами. Особо активных немецких пособников – старост, полицаев, бургомистров и карателей – вешали прямо на месте, без особой там юриспруденции: революционная необходимость и революционное правосознание... Но были старосты и полицаи, которые служили, как говорится, и нашим и вашим, вот для этих-то граждан и была учреждена каторга с максимальным сроком наказания двадцать лет содержания в лагере. Во времена царизма к каторжным работам приговаривали, главным образом, особо жестоких убийц и насильников. Основным отличием царской каторги были цепи, в которые заковывали преступника на весь срок. У нас цепей на каторге вроде не было, правда, среди зыков ходили упорные слухи, что где-то есть кандальные ОЛПы, но я лично не встречал ни разу каторжан, которые носили когда-либо цепи. Тем не менее все лагеря Речлага считались каторжанскими. Первые эшелоны каторжан прибыли в Воркуту в конце 1943 года, и к ним были применены все виды особо строгого содержания в лагере. Так, например, ни один каторжанин не имел права занимать в лагере какую-либо должность, только работа в шахте или самая тяжелая на поверхности. В те годы голодуха и произвол в лагерях были ужасающие, и подавляющее большинство каторжан вымирало в первый год заключения. Особой жестокостью отличалась организация блатных воров. Они, вооруженные ножами, силой отнимали у работяг и пайку хлеба, и баланду. Отнимая пайку, блатной мог сказать работяге: «Пусть я околею завтра, но ты, падла, сдохнешь сегодня».
В этих условиях смогли выжить люди не только крепкие физически, но крепкие, главным образом, своим духом, железной волей и, наконец, просто удачливые. Постепенно, однако, особо знающие специалисты из числа каторжан стали занимать командные должности на шахте и в лагере, и начальство в конце концов наплевало с высокого дерева на все московские инструкции. Лагерная жизнь стерла все различия между каторжанами и заключенными, различие осталось только в месте ношения белой тряпки с черным личным номером, да еще зыки, как правило, имели срок двадцать пять лет, а катээры – двадцать.
В левом углу лагеря, если смотреть со стороны шахтной зоны, стояло мрачного вида здание почти без окон – лагерная тюрьма Речлага, построенная на наших глазах и нашими же руками. От территории лагеря ее отделял высокий глухой забор с козырьком из колючей проволоки. Сюда сажали заключенных Речлага за мнимые и настоящие преступления, это была тюрьма в тюрьме, говорили, что режим в ней был ужасающий, били и издевались над арестованными на высоком професссиональном уровне. Среди бандеровского контингента имелось намерение даже убить начальника тюрьмы, старшего лейтенанта, чрезвычайно мрачного типа. Он иногда проходил мимо рентгеновского кабинета, по дороге в Управление лагеря. Правую руку лейтенант всегда держал в кармане брюк, и зыки утверждали, что он не выпускает из руки пистолет, хотя по лагерному закону все офицеры, проходя через вахту, пистолет были обязаны сдать солдату.