Страница 9 из 11
Однажды Игорь заболел. Я испугалась: мне показалось, что у него желтуха. Врач посмотрел, ему тоже подозрительным показалось его состояние, и мы отправили Игоря за двадцать километров в больницу. Ему тогда было уже два годика, но, засыпая в качке, он каждый раз требовал:
– Качай!
Привык. Пой – качай. Качай и пой. Перестану петь – качай. Перестану качать – пой. Так вот, отправили его в больницу, причем одного отправили. Я просила, чтобы меня с ним положили – не разрешили: ребенку два года – большой уже. Естественно, мы каждый день к нему ездили, игрушки привозили. Я предупреждала врачей, что ребенок невероятно привязан к матери, не даст покоя больным, будет плакать по ночам, на что мне с сарказмом ответили:
– Подумаешь, особенный ребенок. Никуда он не денется, не будет ни капризничать, ни плакать.
Я уехала. На следующий день нянечки жалуются, кричит по ночам: «Мама, мама, мама!» Дней через пять я устроила дома грандиозную стирку и вдруг слышу стук в дверь. Входит мужчина, здоровается:
– Здесь Тальковы живут?
– Здесь.
– Вам записка из больницы.
– Что случилось? С ребенком что?
– Ничего, ничего, просто вам срочно нужно приехать.
Читаю: «Уважаемые товарищи Тальковы, приезжайте. Забирайте вашего крикуна». Все-таки он всех больных донял, не давал спать по ночам, поэтому после первых же нормальных анализов его решили выписать. Добился своего. Взяли нашего крикуна и привезли домой. Когда мы вошли в квартиру, Игорь деловой походкой, руки сложив за спиной, точно, как папа, когда говорил что-то значительное, сразу направился в другую комнату, туда, где стояла его любимая качка, и говорит с достоинством, спокойно-серьезно:
– А где моя кацка (качка)?
– Выбросили.
– А поцему?
– А вот твоя новая кроватка стоит.
– Не надо кроватку, надо кацку!
– Качка твоя сломалась, выбросили. Вот, кроватку тебе купили. Смотри, какая хорошая. Потрогал рукой:
– Не кацается!
– Так это же не качка, а кроватка. Качку в магазине не продают.
– Папа мне сделал кацку, пусть еще сделает!
– Так нет у нас материала. – Старались как-то его успокоить: – Кровать тебе больше качки понравится. Вот увидишь.
Вечером я раздеваю его, кладу в кровать. Он сокрушенно так говорит:
– Кацать нельзя.
– Нельзя, Игореша.
И тут он поднимается и ручонками бьет по матрасу сверху вниз, а матрас пружинный, поддался и закачался.
– Кацается. Давай кацай, кацается!
– Что ты, Игореша? Так не качают.
– Кацай, казала!
Он опять надавил на пружины, но они, на мое счастье, заскрипели.
– Все! Ломается твоя кроватка!
– Как ломается?
– А ты послушай, как скрипят пружины. Еще немного, и вообще не на чем будет спать.
Игорь, со вздохом:
– Тогда не кацай. Не надо.
Так мы его и отучили от качания. Качка не работает – зато мамин голос работает. Я ему спою и колыбельную Моцарта, и «Шла дивизия вперед», и партизанские, и
русские, и частушки, а он все слушает и слушает очень внимательно. На каждую песню – своя реакция. Настроение той или иной песни находило живой отклик в его душе. На грустную песню – очень печальные затуманенные глаза, на веселую песню – радостная улыбка, смех и жесты руками – еще, еще! Руками как бы пританцовывал. Я думаю, с тех пор он и полюбил музыку. Перепою все, что только вспомню, лишь бы уснул. И вот, когда мне казалось, что он наконец уснул, я переставала петь. Игорь тут же открывал глаза и кричал:
– Пой!
Муж часто потакал ребячьим шалостям. Еще будучи совсем крошечным Игорь требовал:
– Папа, оци (очки)!
– Игорь, ты разобьешь.
– Неть!
Он надевал очки и гордо смотрел на папу. Потом, закидывая ногу на ногу, гордо-требовательно произносил:
– Куить!
Папа давал ему папиросу, конечно, незажженную, и Игорь принимал позу, точно как папа. Кстати, муж как-то особенно красиво курил, элегантно держа папиросу. И крошечный Игорек точно воспроизводил эту позу. Сидел в очках с папиросой и молча смотрел на папу. Я не знаю, кем он себя воображал в этот момент, кто он такой? Смотреть на это было невероятно смешно. В конце концов, как и следовало ожидать, очки слетали и разбивались вдребезги:
– Ну, и что мы теперь будем делать? Игорек пожимал плечиком:
– Пости, папа, я ицяинно, я ненарочно. Иногда в подобных случаях папа сопротивлялся:
– Не дам. Разобьешь!
– Неть! Казала, неть и неть! – Он почему-то иногда говорил «сказала» или «приказала». И папочка в очеред ной раз давал очки. Наверное, очков пять Игорь перебил.
Кстати, меня ребята с одного раза всегда слушались. Я в таких случаях брала ремень и говорила:
– Не будешь слушать – ремень пойдет в ход!
Вовику, как старшему, иногда попадало. Мне казалось, что он может предотвратить конфликт, а он, наоборот, заводил Игоря. Поэтому Володе, может быть, даже излишне попадало. Игорь умел выходить из конфликтных ситуаций. Как только скажешь:
– Сейчас беру ремень!
Все! Все закончено, все забыто. Игорь садился, складывал ручки и сидел как паинька:
– Видишь, мамочка, я колеший (хороший) Ну как его тронуть, у меня руки и опускались.
– Ну смотри, всыплю в следующий раз!
– Ладно, а сейчас я колеший!
Ремня он панически боялся. Вова, которому уже попало, стоял тут же рядом и ворчал:
– Подлиза, подлиза хитрый.
Но надо сказать, что Игорь всегда запоминал, чем я недовольна, и старался меня не огорчать. Уже будучи взрослым, он вспоминал: «Папу мы не боялись».
Действительно, насколько я помню, отец ни разу не поднял на них руку: он как-то и без этого умел с ними договориться, а мне порой не хватало выдержки.
Говорить Игорь начал очень рано и в год говорил практически все. Даже научился выговаривать букву «р», чем очень гордился, повторяя «рррак», «рррыба» и демонстрируя все свое умение.
Взрослый Игорь очень любил, когда я ему рассказывала, какой он был маленьким.
– Неужели правда? – переспрашивал он, хохоча. Особенно смеялся, когда я рассказывала о том, как он просил меня родить ему сестричку или братика. Ему тогда было годика три. Своим ребятам, как только у них возникли первые вопросы о том, откуда они взялись, сразу же объяснила, что они рождены, а не в капусте найдены. Игорь в свои три года уже знал, что рожден мамой, и поэтому очень бережно относился к беременным женщинам.
– Ты родился из животика. Видишь – у тети животик, у нее там маленький сидит. Вырастет, родится и будет таким же ребенком, как и ты.
Игорь всегда так трогательно говорил:
– Тетя такая хорошая, ведь у нее маленький там в животике сидит, ее нельзя толкать.
Ко мне приставал постоянно:
– Роди мне сестренку или братика. Хитрая, Вовке родила меня.
Я родила Игоря в тридцать два года, а в бараке жили молодые женщины, которые рожали детей. Игорь очень завидовал друзьям, у которых рождались братья или сестры, прибегал ко мне с вопросами:
– Вот видишь, другие тети родили, а ты все никак? Этому вот мальчику родили братика, а мне – нет!
– Игорь, ведь я уже старая.
– Да нет же, мамочка, ты посмотри, какая ты молодая, красивая!
И вот однажды ко мне подошел смеющийся муж:
– Знаешь, что мне Игорь преподнес: «Папа, у меня с мамой ничего не получается. Миленький, она тебя так любит, и ты ее любишь, уговори ее родить».
Игорь был очень непосредственный. Порой прибегал с улицы и выкладывал:
– Мама, вот тот-то сказал вот так-то (мат).
– Игореша, это слово очень нехорошее, так говорят только пьяные дяденьки. Ты так никогда не говори.
– Хорошо, мамочка, я не буду, но ведь это не я сказал так-то, это такой-то сказал так-то…
В детских играх Игоря проявлялись его независимость и самостоятельность. Он очень любил играть один: подолгу сидел, выстраивая солдатиков, каких-то командиров на конях. Володя, напротив, был очень подвижный, экспансивный ребенок, и вот он смотрел, смотрел на Игоря, потом не выдерживал… щелк по одному солдатику – все остальные дружно падали. Крик истошный, вбегаю в комнату: Игорь уже борется с Вовкой, уже бьет его.