Страница 24 из 29
То же самое мы находим, например, в платонических концепциях, особенно в неоплатонизме. Согласно теории эманации Плотина, существует Единое, «монада»: из него все выходит и в него все возвращается. Эти процессы протекают сложным образом — так, что это Единое никогда не перестает быть Единым, даже переходя в многообразие, и остается внутренним священным измерением в том множестве вещей, на которые оно рассыпается. Но эта россыпь Единого во множество, в том числе в людей, никогда не является резким и травматическим актом. Это всегда, в каком-то смысле, игра, то, что называется в индуизме «лила». «Брахма, открывайся! Брахма, закрывайся!» — и, по сути дела, все хорошо, все остается в цельности и гармонии. Так обстоит дело в манифестационизме.
Большинство обществ, которые мы относим к традиционным, живут, — по крайней мере, в историческом обозрении, — в манифестационистской парадигме. Человек в индуизме, даосизме, суфизме есть по сути заместитель божества, который может подниматься и опускаться, куда он захочет — высоко наверх или вниз, вплоть до самых глубин. Поскольку в нем нет собственного, строго ограниченного содержания, человек есть только процесс, процесс глубинного онтологического диалога Неба и Земли, процесс проявления.
Антропология парадигмы премодерна: креационизм
Травматизм религий Откровения
В какой-то исторический момент в па-радигме Традиции происходит фундаментальный разрыв, связанный с откровением Торы, с иудаизмом, с тем, что называется «авраамической традицией». На место манифестационизма, т. е. представления о мире и человеке как прямом проявлении Первоначала, приходит креационизм, т. е. представление о мире и человеке как о продуктах одноразового творческого акта Божества, порождающего нечто, что по своей природе оказывается радикально отличным от природы самого Божества.
Трудно сказать, когда иудаизм по-настоящему стал утверждать креационистскую парадигму, когда в иудейской дохристианской традиции утвердилась теология «creatio» —творения. Вокруг этого ведется много споров (в некоторых я принимал участие) среди современных историков религий: и иудейских раввинов, и христианских теологов. Гипотез очень много. Я не буду слишком настаивать на какой-то одной версии. Тем не менее, есть один неоспоримый факт.
Совершенно очевидно, что христианская теология в эпоху святого апостола Павла, когда она разрабатывалась, имела дело именно с метафизической моделью креационизма, принятой в иудейской общине того времени в качестве фундаментального метафизического основания. Откуда она взялась? Некоторые современные раввины и каббалисты утверждают, что ее «придумали христиане» и что трансцендентализм и креационизм, то есть «авраамизм» в чистом виде, ввели именно ранние христиане для «метафизической полемики с иудаизмом». Однако классическое и устоявшееся мнение состоит в том, что креационизм является специфическим новшеством традиционной еврейской веры, то есть иудаизма и «Ветхого Завета». И именно в Библии, согласно большинству толкований, закладывается идея творения мира «из ничто» (ex nihilo), что предопределяет необратимый разрыв между Творцом и тварью, основанный на фундаментальном и неснимаемом различии их природ. Именно концепция «творения из ничто», т. е. креационизм, и делает монотеизм монотеизмом, лежит в основе теологии всех форм монотеизма.
Креационизм есть основа монотеизма
Многие, наверное, задавались вопро-сом, почему мы называем «монотеизмом» иудаизм, христианство и ислам, и почему мы не называем монотеизмом, скажем, адвайта-ведантизм или неоплатонизм Плотина, где тоже говорится о Едином? Почему «единобожием» считаются только исключительно три авраамические традиции, а остальные традиции, даже утверждающие единого Бога (Первоначало), не причисляются к монотеизму?
В иудейской теологии утверждается фундаментальное онтологическое различие между Богом и миром. Соответственно, мир становится не проявлением, не манифестацией, а креацией, творением Божества. В индуизме, например, мы часто встречаем термин «создатель» — «тваштар», но от этого индуизм креационизмом не становится, ведь он не разделяет жестко природу Божества и природу мира. Поэтому речь идет не о самом понятии «творения», но о том значении, которое иудейская метафизика впервые вложила в это понятие: «творить» — это всегда значит «творить-не-из-Бога». Есть приципиальное различие между творением ex deo и творением «ex nihilo» — «творением из Бога» и «творением из ничто». Это различие между монизмом, где тоже зачастую речь идет о творении, и собственно монотеизмом. Творение «ex deo» является монистским, а творение «ex nihilo» — монотеистическим.
Монотеизмом является только то, что, с одной стороны, утверждает творение ex nihilo, а с другой стороны, разницу между природой Творца и природой твари, то есть Бога и мира: более того, несводимость одного к другому. В классических и ортодоксальных теологиях монотеистических традиций (иудаизма, христианства и ислама) осуществляется фундаментальный разрыв предшествующей монистской парадигмы премодерна. Это тоже премодерн, потому что здесь есть вечность, здесь есть Бог, онтология, сакральность, но в отличие от манифестационистской версии, наиболее широко распространенной или немонотеистической версии, в парадигме креационизма существует невозможность перехода вещи назад, в своего Творца. Вещь может вернуться только в ничто. Иными словами, божественное дыхание, божественная форма, божественный образ дан миру извне — «пустота» оформлена с помощью внешних творящих энергий. И энергии возвращаются к Творцу, а то, что сотворено — нет.
Антропология креационизма, «Человек сотворенный»
Так в парадигме премодерна возникает промежуточная (между парадигмой Традицией и парадигмой модерна) под-парадигма монотеизма, в которой складывается особое представление о человеке. Теперь это «человек сотворенный», «homo creatus», человек монотеизма. Этот человек, в отличие от человека манифестационистской традиции, уже жестко не является Богом, хотя еще и не является только человеком (как в модерне). Он, однако, обладает совершенно новыми качествами: он персть («грязь»), сотворенная божественной силой извне, и обреченный в эту же грязь смерти вернуться. В той степени, в которой он сотворен, тварен, он и не является Богом. Человек впервые получает жесткие ограничения, ему говорится: «Ты не просто «персона» («маска»), которая может под собой скрывать неизвестно что — от высших до низших реальностей, хоть Небо, хоть Землю. Теперь выше того, что у тебя есть, тебе не подняться — никогда не подняться. Ты никогда не сможешь стать Богом, потому что ты — тварь».
Здесь возникает совершенно иной человек по сравнению с человеком архаической Традиции. Он еще традиционный, он еще почитает сакральное, но он уже представляет собой некую аномалию, некое отличие всех от других вещей. Он выделен в особую категорию. И именно с ним (а не с животными, горами или реками) Бог заключает Завет. В манифестационистской парадигме, например в индуистских аватарах, Первоначало могло проявлять себя в форме медведя или рыбки. У Вишну одна из манифестаций была в форме рыбы (матсья), другая — в форме белого кабана. В манифестационистской парадигме ничто не препятствовало проявиться Божеству через какое угодно существо — человеческое или нет.
В монотеизме и в антропологии монотеизма это более невозможно, и человек становится уникальным лицом, которое вступает в договорные отношения с трансцендентным Божеством-Творцом. Творец заключает с человеком пакт, и только человек выносится из всеобщей тьмы вещей, отвечая за себя и за окружающий мир перед своим Создателем.