Вокруг крючка

— Дуреешь к старости, — с откровением отчаяния бубнил Всеволод Михалыч, когда, по нашим расчетам, до конца пути оставалось не больше двух километров.

Двигался теперь мой спутник скачкообразно, перепрыгивая с кочки на кочку, подобно отяжелевшему от утренней росы кузнечику.

— Да разве бы я, лысая чума, стал столько рыбы ловить, ежели знал, чем дело кончится? Ведь я верных два пуда насадил этой щуки! А на черта она мне, спрашивается? Сам рыбы не ем. Жена, та больше бараниной интересуется… Ну Пашке отдам, племяннику… Коту… Соседям штуки три. А остальную куда девать? Ух!.. Она по такой жаре к вечеру обязательно протухнет!.. И вот что характерно: бросать жалко! А ведь все рыбаки такие. Рыболовы-спортсмены… А хорошо бы сейчас пивка! Холодненького! В павильоне бы посидеть! Господи! А комары, точно тигры! Замечаете? Всего изъели! Жарко! Духота! Ух!.. Да замолчи ты, наконец, окаянный! — взревел он на соловья. — Подумаешь, развел самодеятельность!.. А какое у вас давление? — неожиданно обратился он ко мне… — Помогите мешок снять. Два пуда в рыбе! Так я и знал. Еще с походом. Запросто два пуда! Ей-богу! Ух!..

…На другой день к вечеру мы случайно повстречались в метро. Я опускался на эскалаторе в сияющий вестибюль станции «Киевская». Навстречу мне плыл Всеволод Михалыч.

— Алло! — крикнул я. — Откуда? Сколько рыба потянула?

— Из поликлиники! Девять с походом! И вот что характерно… — раздался воркующий голос.

Последних слов я не расслышал. Впрочем, это и не имело значения. Я был убежден, что в следующую субботу обязательно встречусь со Всеволодом Михалычем на вокзале. И мы опять двинем за щукой под Переславль… Все ведь рыбаки такие!

По административной линии

Поехали мы как-то рыбачить по последнему льду на озеро Сенеж. Знаменитый водоем! Это не какое-нибудь Женевское или, скажем, Онтарио. В другой выходной на нашем дорогом Сенеже тысяч до двух народа собирается. Даже черно на льду! И рыболовы все больше столичные, из самой Москвы. Сидят на своих ящиках, рыбачат, судачат, загорают и, между прочим, нервы лечат.

А пора стоит самая золотая — апрель в разгаре. Днем над озером марево дрожит, жаворонки щебечут и чуть не на голову валятся. Гуси высоко в небе тянут, утки. А лед уже поднялся, сухой стал, будто паркет, и ерш по такому льду хватает на мотыля отчаянно. Сенежский же ерш заслуживает описания: хребтина черная, бока янтарные, глаза навыкате и весом до ста граммов доходит… Шутка! И когда распушит свои колючки, не сразу его и ухватишь. Будто и не ерш, а целый дикобраз.

…В тот день запоздали мы немного с выездом и пропустили первый автобус. Мальчишку одного дожидались с мотылем — Валерку. А он, мошенник, надул. Пришлось без мотыля ехать. Так и решили — займем на озере у знакомых. И вскоре угадали на попутную грузовую машину. Расположились мы в кузове очень удобно, брезент постелили и сели спиной к кабине. Едем да поглядываем, как за нами Ленинградское шоссе, вьется. И беседуем. Как случилось, сейчас уж не помню, но только разговор в тот раз вышел по поводу начальства.

Трое нас ехало. Петр Степанович из отдела труда и зарплаты. Человек очень уважаемый, член месткома. Собой крупный, и такие у него толстые пальцы, что даже непонятно, как он ими на крючок мотыля цепляет? Мужчина положительный, здоровье свое охраняет, а если и расстраивается, то только при исключительных обстоятельствах.

И Семен Петрович тоже поехал. Инспектор по качеству. Худощавенький, в очках и с бородкой. Совсем иного склада товарищ — печеночник. А уж это порода известная — динамит. Особенно, если съест или выпьет то, что медициной противопоказано.

Обсуждали же мы товарища Мякинникова, Василия Горыныча, который в транспортном главке работает первым замом и непосредственно опекает наш объект. Да вы его, может быть, видели. Желтоглазый такой, кругленький, и верхние зубы торчат. Кабинет у него еще на третьем этаже, через площадку.

Первым Семен Петрович слово взял:

— Вызвал меня этот индюк вчера в главк. К шестнадцати ноль-ноль. И не менее часа в приемной проманежил. Спрашиваю секретаршу: «Скоро?» — «Обождите, — отвечает, — занят. Тезисы к совещанию заготовляет». — «Да что, говорю, тезисы — это дрова, что ли? Или сухие грибы?» — «Не знаю, шипит, а вы все-таки обождите!» И вышла. Ну, тут я не утерпел — и глянь, грешник, в замочную скважину. А он, оказывается, гимнастикой занимается. По расширенному комплексу!.. Вот, братец ты мой, какие у них тезисы!

— Подумаешь, беда! — миролюбиво замычал Петр Степанович. — Дело не медведь. А у Василия Горыныча заботы всегда хватает. Товарищ высокоответственный и притом крупный общественник. Ни одного собрания не пропустит.

— Да уж горлопан! — в тон продолжал Семен Петрович. — Это точно. Ему бы только вылезти, а уж шуму наделает. «Как работаете? Вы по старинке! Все у вас этот, тьфу., как его? Архаизм, что ли? Перековываться надо. Искать новые пути!..» А сам с десятой базы две машины пиленого леса для дачи вывез. Я-то знаю! Вот тебе и новые пути! Уж по ним, братец ты мой, ездили-ездили! Как по этому самому Ленинградскому шоссе.

И Семен Петрович, повернувшись, неосмотрительно сплюнул против ветра.

— А все ж таки рыбачок он, — не сдаваясь, сказал Петр Степанович. — Родственная душа!

— Что такому родственнику не рыбачить? Машина не нанятая! Сядет, бывало, да закатится под самый Калинин.

— Наверно, и нынче выехал! — вздохнул Петр Степанович. — На своей прикрепленной. Большое все-таки удобство!

— Отстаешь от событий, братец ты мой, — с ноткой гражданского сладострастия в голосе перебил его Семен Петрович. — Нынче прикрепляют, да не ко всякому. Неужто газет не читаешь?.. Отъездился твой благодетель.

— Я так думаю, должна произойти из этого случая какая-либо разрядка, — несколько недоуменно загудел Петр Степанович, заслушав едкую информацию об ограничении мякинниковских прерогативов. — От излишеств, конечно, можно человека отучить, а вот от рыбалки — ни-ни! Как говорится, история не знает примеров. А вот что Василий Горыныч из любого положения выход изыщет — это точно! Светлая голова!

И неизвестно, куда бы дальше повернул разговор, как вдруг замечаем — повисла у нас на хвосте машина. Автобус и с черной полосой вокруг кузова.

— К счастью! — заметил Петр Степанович и голову вбок отворотил. — Не иначе, сегодня ершом обловимся.

А Семен Петрович, как оказалось, с вечера маринованный огурчик съел. Нежинский, с пупырышками. Все думал, как-нибудь обойдется. А не обошлось. И взыграла у него с того огурчика печень.

— Тебе, — кричит, — стыдно так высказываться! Местком еще, а сам в приметы веришь. Слабо, видно, у тебя поставлена антирелигиозная пропаганда. А порешь, между прочим, ерунду… Уж если на то пошло, каждому известно — покойника повстречать к большим неприятностям… Как вот я чувствовал, что ничего нынче не поймаем!

И пошел и пошел! Пока его кашель не забил. А потом закурил и говорит дальше:

— А сейчас очень поучительно было бы выяснить, от чего данный товарищ отдал концы? Могло случиться — на рыбалке простыл, и вот теперь такие неприятности!

Здесь-то он и зацепил Петра Степановича за живое. Как тот зашумит:

— Да ну тебя к свиньям! Ты давай меняй пластинку! Люди на отдых поехали, а он, эвона, нашел, о чем толковать!

Семен же Петрович линию свою продолжает:

— Любопытно, — говорит, — знать, не снижаются ли в нынешнем сезоне цены на похоронные принадлежности? Снизили же, например, на пылесосы.

— Не знаю, — отвечает Петр Степанович. — Не приценялся!

— А какое, — спрашивает дальше Семен Петрович, — вы предпочитаете для отдыха кладбище — Даниловское или Ваганьковское?

Тут Петр Степанович поворотился и давай сверху по кабине кулачищем лупить. Знак дает водителю, чтобы остановился.

Ну, притормозил водитель. И голову в окошко высунул.