Страница 60 из 77
– Тьфу ты, нечистая сила, ходи теперь с плешью!
– Вот башка отчаянная! Лихая цыгануха! Да как тебе в голову взбрело? Ить порвали бы они тебя в мелку лапшу! – изумлялся дед Ершик.
– А-а, сгорите вы все вместе со своими жидами… – сердито отмахивалась Роза, но Илья видел, какое бледное у нее лицо и как дрожат руки. – Лазарь, ты-то чего прилез, черт одноглазый? Я думала – в подполе вместе с родней хоронишься!
Евреев не было видно ни одного, даже тех, кто выбежал на помощь Розе: видимо, в самом деле забились в подпол. Юлька целовала в розовый нос свою белую крысу Машку, которую Роза «приняла» из-под подола беременной погромщицы. У последней в самом деле начались схватки, и Роза распорядилась отнести ее к молдаванам: старая Парушоя была хорошей повитухой. Лазарь, которому расшибли нос, сидел на крыльце, прижимая к пострадавшему месту живую, бьющуюся макрель, и, казалось, забыл все слова, кроме матерных. Вскочил он лишь тогда, когда рыбаки, погалдев и поудивлявшись случившемуся, решили, что, коли лов все равно пропал, требуется отметить победу, и дружно тронулись в кабак. Раненый Белаш, которого оставили было лежать с повязкой на голове в тени под грецким орехом, гневно заорал, вскочил и триумфально пролез в узкую дверь впереди всех.
– Чачанка, идем с нами! – звали рыбаки.
Но Илья сгреб Розу в охапку, утащил ее в заднюю комнату, уложил, как девочку, на кровать, и только там она, повалившись ничком на смятую подушку, зашлась в плаче. Илья сел рядом на полу, растерянно пробормотал:
– Ну, чего ж теперь-то, дура…
– Да-а… Тебе легко говори-ить… А знаешь, как я спугалась?
– А то… Сам чуть со страха не околел. Да зачем ты в это полезла-то? Нешто ты их сдержать смогла бы, кодлу эту пьяную?
– Что ты… не сдержала бы нипочем… Я время тянула, ждала: вот сейчас рыбачки подгребут…
– А… А если бы не подгребли?
– Да куда б они делись-то? – Роза всхлипнула в последний раз, высморкалась в полотенце и села на постели. – Тут, морэ, народ отчаянный, своих в обиду не дают.
Илья не стал уточнять, насколько «своими» были поселковым рыбакам прибежавшие из Одессы евреи. Он молча принес Розе ковш воды – умыться, приложил к своей принявшей угрожающие размеры шишке ложку. Осторожно спросил:
– Как это у тебя огонь разноцветным сделался?
– А, в цирке научилась… – Роза хмыкнула. – Просто порошочек особый сыплешь – и все. Видел, как я над огнем-то руками махала?
– А с какой стати эта баба всякую дрянь рожать начала? Ты что, правда ведьма?
– А ты правда безголовый?! – всерьез обозлилась Роза. – Фокусы, и больше ничего! Гляди, что это у тебя из носа торчит?
Илья и опомниться не успел, а Роза уже поднесла руку к его лицу и через мгновение вертела в пальцах серебряный рубль.
– У, здорово! – восхитился он. – Может, золотой червонец вытащишь? Так я конную торговлю брошу…
Роза закатила в потолок глаза и уже открыла было рот, чтобы объяснить Илье, что она о нем думает, но тут в дверь осторожно постучали. Илья, обернувшись, нехотя спросил:
– Кого нелегкая несет?
– Это я, Лазарь, – проворчали из-за двери. – Тут мои жиды просятся… Благодарить за спасение детей желают!
– Всех гони вон! – рявкнула, приподнявшись на локте, Роза. – И здесь житья от них нету! Лазарь, скажи ты мне, ради бога, зачем вам, евреям, Христа распинать понадобилось?! Сколько теперь мороки через это… Все, спать хочу, подите к черту все!
Когда Лазарь ушел, Илья подошел к постели.
– Дай места.
Роза молча подвинулась, и через минуту они уже спали в обнимку на скомканной, залитой солнечным светом из окна постели, и ни этот свет, ни шум, гам и песнопения, доносящиеся из кабака, не могли разбудить их.
Когда Илья открыл глаза, был уже вечер. Солнечные лучи, пересекающие комнату, из золотых стали красными, тягучими, квадрат неба в окне поблек. Роза еще спала, лежа на спине и по-детски приоткрыв рот. С минуту Илья смотрел на нее. Затем встал, крепко, с хрустом потянулся и подошел к окну.
Евреи никуда не ушли. Все как один сидели во дворе: мужчины пристроили головы на колени жен, дети возились под орехом, старики молились, бабы и старухи разговаривали с рыбачками. Стоя у окна, Илья растерянно смотрел на них.
– Сидят, что ли? – послышался унылый голос. Обернувшись, он увидел, что Роза сидит на постели и почесывает обеими руками спутанные волосы.
– Вот нехристи, на что они мне сдались? А я-то в табор вечером собиралась…
– Табор пришел? – заинтересовался Илья. – Чей? Наших?
– Не, котляры, кажется. Второй день стоят возле лимана, за Одессой. Вчера на Привозе ихних баб видала, гадать приходили.
– Так пойдем. Лошадей посмотрю. Наверняка они не продавали еще.
Зевнув, Роза спустила босые ноги с постели. Котлярский костюм все еще был на ней; она лишь расправила измятые складки юбки и нырнула в свой сундук за шалью и фартуком. Заодно вытащила черную мужскую рубаху с глухим воротом, явно кавказского происхождения.
– Надевай!
Поколебавшись, Илья согласился: его единственная чистая рубаха была изорвана во время битвы с погромщиками, и больше форсить перед таборными было не в чем. Когда он заканчивал наводить тряпкой глянец на сапоги, Роза, уже в фартуке, в шали, завязанной узлом под мышкой, вскочила на подоконник.
– Я – в окошко, морэ. Нужны мне эти жиды! И так сколько времени на них потеряли… А ты выводи лошадей, и трогайте в степь помаленьку с Митькой. Я догоню.
Когда спустя несколько минут Илья вышел из трактира, евреи кинулись к нему со всего двора.
– Ясный пан, примите благодарность…
– Бог наградит, бог вас не забудет…
– Позвольте руку, шановный пан…
– Да пошли вы все! – завопил «шановный пан», вырывая руки у двух молодых евреек, силящихся поцеловать их. – Убирайтесь, дела у меня, опаздываю!
– А где же супруга пана? – дребезжащим голосом спросил старый полуслепой раввин.
Кричать на деда Илья не посмел и, сбавив тон, объяснил, что супруга ускакала часом раньше, куда – он сам не знает. И коль уж она им так была нужна, надо было лучше смотреть.
– Она у меня шляется, где желает, мне не докладывается. Все, спокойной ночи, братья.
С трудом протолкавшись сквозь суетливую, горластую толпу, Илья с облегчением увидел стоящего на дороге Митьку с двумя лошадьми в поводу. Вдвоем они выехали в уже темнеющую степь, а через полверсты услышали призывное: «Стой, сермяжники!» – и к ним подбежала улыбающаяся Роза.
– Геть из седла! – скомандовала она Митьке, и тот послушно спрыгнул на землю. Роза, ловко подобрав юбку, вскочила на спину Кочерыжки, и они с Ильей поехали рядом по пустой, ставшей розовой от закатного света дороге.
Табор стоял в степи, на берегу мелкого лимана, поросшего у берега камышом, в котором важно бродили кулики и белые цапли. Сейчас пологий берег лимана был весь усеян серыми заплатами: табор был большой, шатров Илья насчитал больше двадцати. К небу поднимались дымки, в воде лимана ходили кони, и ветер доносил до Ильи их фырканье и всхрапыванье. Когда подъехали ближе, Илья сощурил глаза, всмотрелся в островерхие, натянутые на одну жердь шатры.
– Ну, и какие это тебе котляры? Это влахи…
– А, один черт, – беспечно сказала Роза. – Все они из болгар… Ну, едем?
– Что – позорить меня будешь? – помолчав, спросил Илья.
Роза изумленно обернулась на него. Задумалась на миг – и прыснула, как девчонка, закрывшись рукавом.
– Ладно, не буду! – и спрыгнула с седла. Передала поводья Митьке, вытащила из-за пазухи платок, старательно повязала голову – и чинно зашагала позади лошади Ильи, загребая босыми ногами пыль. И всю дорогу до табора, не оборачиваясь, Илья чувствовал, что идущая сзади Роза смотрит ему в спину и улыбается.
Влахи встретили незнакомых цыган радостно: навстречу выбежал весь табор, от совершенно голых, черных от пыли и загара детей до глубоких стариков. Тут же был постелен ковер возле костра вожака – еще молодого цыгана в турецких шальварах, выцветшей, а когда-то красной рубахе с широкими манжетами и в расшитом серебряным галуном жилете. Вожака звали Урсу. Его жена, совсем девочка, с падающими из-под платка косами, торопливо ставила на ковер посуду для гостей. Роза тут же пристроилась помогать, и вскоре о том, где она находится, Илья мог узнавать лишь по заливистому смеху и быстрой влашской скороговорке: Роза вполне сносно изъяснялась по-румынски. Самому Илье, чтобы объясниться с мужчинами, пришлось вспомнить котлярскую речь, а вожак Урсу к тому же хоть плохо, но говорил по-русски. Без особой охоты Илья отвечал на обычные вопросы: кто он, откуда, какого рода, чем занимается здесь. Урсу, услышав название рода Ильи, наморщил коричневый лоб.