Страница 46 из 77
– Ты меня любишь? – устало спросила она.
Он молча наклонил голову.
– Я замужем. Он цыган. Из нашего хора. Он меня совсем не любит. – Анютка говорила короткими фразами, чтобы не расплакаться, говорила сама не зная зачем, с ужасом чувствуя – делает глупость, но останавливаться уже было поздно. – Я из-за него в хор пошла. Сам видишь, кем стала. Что мне делать?
– Уходи! – решительно и даже резко сказал Давид. Ни он, ни Анютка не обратили внимания на обоюдное «ты». Анютка криво улыбнулась, подняла блестящие от слез глаза.
– Уж не к тебе ли?
Давид медлил. Затем осторожно спросил:
– Скажи, пожалуйста… Это правда, что вы с мужем не венчаны?
«Вот проклятые девки… И тетка… Наболтали!» Анютка вскинула голову, отрывисто сказала:
– Цыгане не венчаются.
Мгновение Давид молчал, затем издал короткий резкий звук, схватил Анютку на руки и понесся с ней по комнате. Перепуганная Анютка завизжала на всю гостиницу, со стола рухнула целая стопка книг, опрокинулась тяжелая пепельница, разлетелись бумаги, с подоконника полетел на пол горшок с геранью… А Давид, ничего не замечая, носился по комнате, возбужденно выкрикивая что-то на своем гортанном языке. Анютке пришлось укусить его за плечо. Князь охнул, остановился, взглянул было обиженно, но тут же улыбнулся, показав свои прекрасные зубы:
– Прости, дорогая…
– Ошалел ты, что ли, твое сиятельство? – Анютка сердито вырвалась из его рук. – Ты что?
– Мне сказали, что ты свободна… Но я думал, что это неправда.
– С ума сошел? Ничего я не свободна! Я с Гришкой шестой год живу!
– Это ничего не значит! – уверенно сказал Давид. – Я женюсь на тебе.
– У-у, куда вас, ваше благородие, понесло… – усмехнулась Анютка. – Знаешь, сколько раз я такое вранье слышала?
– Князь Давид Дадешкелиани никогда не врет! – немного надменно сказал Дато. И тут же, словно извиняясь за этот тон, смущенно улыбнулся.
Анютка вновь скорчила насмешливую гримасу, но ничего не сказала. Стояла не двигаясь, позволив Давиду завладеть своей рукой, не обращая внимания на то, что он целует эту руку все выше и выше, пробираясь от запястья к локтю, затем – к плечу, еще тяжело дыша после галопа по комнате. Добравшись до ключицы, Давид остановился, вопросительно взглянул на Анютку. И в который раз ей стало не по себе от этих слез, явственно блестевших в больших и темных глазах, от восхищения и робости в мальчишеском взгляде. Ей захотелось сказать вслух то, что она думала, но Анютка побоялась обидеть Дато и сказала по-цыгански:
– Саво тыкно, дэвлалэ…[28] – и положила обе руки на его плечи. И ни тогда, ни после не вспомнила, кто из них задул все свечи.
В пятом часу утра окно гостиничного номера посветлело, на нем отчетливо проявились дождевые потеки. Розоватый свет перебрался через подоконник, скользнул по потертым штофным обоям, по картине с видами Неаполя, по безобразию из битых черепков, земли, обломанных листьев, стеклянной крошки, бумаги и рассыпанного пепла на полу, влез по сползшему с постели одеялу, двинулся по голой ноге Анютки, которая сидела в постели, прислонившись к стене, и раскуривала пахитоску. Ее светлые волосы были растрепаны, рубашка сползла с плеча, но Анютка не поправляла ее. Князь Давид Дадешкелиани спал на спине, свободно разметавшись по постели и свесив вниз одну руку. Утренний луч удобно, словно котенок, примостился на его заросшей курчавыми черными волосками груди. Во сне лицо Давида казалось еще более детским, и Анютка, изредка взглядывая на него, прикрывала глаза и чуть слышно говорила:
– Боже мой… Боже ты мой…
Через пять минут солнечный луч устроился у Давида на носу. Тот недовольно поморщился, чихнул и открыл глаза. Посмотрел на сидящую рядом Анютку, улыбнулся. Сел, потянулся. Хрипловато сказал:
– Иди ко мне.
– Уже утро. – Она не обернулась. – Мне идти пора.
– Куда? – изумился он. – Я тебя никуда не пущу!
– Ну, спросилась я тебя. – Анютка спустила ноги на пол, потянулась было за платьем, но князь пружиной взвился с постели и, прежде чем Анютка спохватилась, опустился перед ней на колени.
– Господи, ну ты что? – отворачиваясь, устало спросила Анютка. – Не наигрался, дитятко, мало тебе?
Давид, держа Анютку за запястья, смотрел на нее снизу вверх. Смотрел долго, молча, не отводя глаз. Растерянная Анютка тоже молчала, не пытаясь освободить руки. И не пошевелилась, когда князь приподнял край ее рубашки и прижался щекой к ее обнаженному колену.
– Какая ты красивая… Вайме, какая ты красавица… Я никогда, никогда не видел такого.
– Ну, выдумал… Отпустил бы, а?
– Почему ты хочешь уйти? – обиженно спросил он. – Что тебе не понравилось? Я люблю тебя… Почему ты мне не веришь? Что ты хочешь, чтоб я сделал? Говори, я сделаю…
– Отпусти меня, Дато, – помолчав, попросила Анютка. – Мне домой пора.
– Разве ты не едешь со мной? – удивленно спросил он.
– Ку… куда?
– В Тифлис! Или хочешь венчаться здесь? Тогда я напишу братьям…
– Боже праведный и все угодники… – простонала Анютка, вырывая руки и хватаясь за виски. – Да ты ума лишился? Какой Тифлис? Куда венчаться?! Я замужем! Понимаешь ты это или нет – замужем!
– Он не любит тебя! – повысил голос Давид.
– А я тебя не люблю. – тихо, почти шепотом сказала Анютка. – Не люблю, мальчик. Не обижайся. Ты хороший, но…
Князь встал, отошел к стене. Анютка молча, торопливо начала одеваться. Она уже стояла около двери, с зонтиком и перчатками, когда Давид быстро перешел комнату и резко развернул Анютку к себе.
– Не пущу! Все равно не пущу!
– Да кто тебя спросит, господи? – Анютка вырвалась. Сузив глаза, холодно спросила: – Что ты мне голову забиваешь, твое сиятельство? Что ты мне тут аванцы выдаешь?! Мне что – тринадцать лет? Я девочка нецелованная? Женится он, глядите вы! Да кто тебе даст на мне жениться? Ты – князь! А я – канарейка ресторанная! Чужая жена! Моя тетка публичный дом содержит! Ты это все в Тифлисе своей родне высокородной расскажи! Не забудь мне потом телеграмму дать о здоровье матушки – ежели она после такого жива останется!
– Мама умерла два года назад, – сухо сказал князь.
– Прости. Все равно. Неважно. – Анютка толкнула дверь. – Не поминай лихом, Давид Ираклиевич. Прощай.
Она отвернулась от Давида и быстро пошла по темному, еще пустому коридору гостиницы. Спиной Анютка чувствовала, что князь смотрит ей вслед, но не обернулась.
– Илья! Илья! Смоляко-о! Проснешься ты или нет? Не то одна уплыву! Сам ведь хотел!
– Только не свисти, Христа ради… – пробормотал Илья, засовывая голову под подушку. – Куда тебя черти с ранья тащат?
– Так ведь самое время! Митька с веслами уже ушел, вставай!
Отвязаться от проклятой бабы было невозможно. Чертыхаясь и зевая, Илья уселся на постели. В маленькой комнате стоял полумрак, солнце еще не вставало, и Илья заключил, что спали они с Розой всего-то часа два. Из отгороженного цветастой занавеской угла слышалось сосредоточенное кряхтенье: Роза натягивала поверх длинной, доходящей ей почти до колен тельняшки свою неизменную синюю юбку и рыжую кофту. Еще вчера вечером, до начала выступления, она объявила Илье, что утром отправится ловить бычков, и он легкомысленно попросился с ней. Теперь же, как ни хотелось завалиться обратно спать, отказаться от данного слова было нельзя. Протирая кулаком глаза и бурча под нос проклятия, Илья зашарил рукой по спинке кровати. Роза пришла ему на помощь и достала скомканные штаны из-под стола. Пока Илья одевался, она громко трубила солдатский сигнал в сложенные воронкой ладони:
– У папеньки, у маменьки просил солдат говядинки – дай, дай, дай!
– Есть на тебя угомон или нет? – тоскливо спросил Илья. – Сама же всю ночь проплясала, откуда силы берешь?
– Так плясать – не мешки ворочать. – Роза подхватила со стола таз с наживкой и направилась к двери. – Догоняй. Нас Митька дожидается.
28
Какой маленький, боже мой…